Ивановой позвонила бывшая одноклассница Сидорова, сказала:
— Через месяц соберёмся, школьные годы чудесные и всё такое, старые любови вспомним, записывать тебя? Не тянет? Растолстела, что ли? Фёдорову тоже не тянет, слушай, её так разнесло, ужас! я вот ни грамма не набрала, ни граммулечки! конечно, не тянет, позориться не хочет, ой, чуть не забыла, Петров специально из Аргентины прилетит, жалко, Фёдоровой не будет, пусть бы полюбовался, во что превратилась, помнишь, ходили, за ручки держались, не знаешь, чего разбежались, нет? ну что, тебя тоже не считать?
— Считай, мрачно сказала Иванова, уже потянуло.
В старших классах Сидорова порхала из романа в роман, только с Петровым не прокатило, а ей, Ивановой, вспомнить нечего, разве что недорослика из 10-го «А», как там его звали, вылетело из головы, пару раз подходил, краснел, мялся, мямлил невнятно, в кино приглашал, а у неё болела мама, болела бабушка, после школы бегом домой, какое кино.
Хотела перезвонить, отказаться, но представила, что за её спиной расскажет не набравшая ни граммулечки поганка Сидорова.
Весы в унисон с зеркалом были честны.
Иванова прошерстила интернет, нашла прекрасную диету – разрешено всё, что терпеть не можете, без соли и сахара, зато ешьте, сколько влезет.
Через три дня пыталась посолить утреннюю овсянку слезами.
Через неделю по дороге с работы поймала себя на желании отобрать у голубя булку с изюмом.
Дни были заполнены борьбой с бунтующим организмом, ночи кошмарами на кулинарную тему.
Но выдержала, похудела на два кило, в основном, за счёт нервных клеток, павших в жестоком сражении с лишним весом.
Чтобы усилить впечатление, купила маленькое чёрное платье и лодочки на высоченной шпильке, чёрное и шпилька стройнят.
Убейся, Сидорова.
Тихоня Васильева пришла в кожаных штанах и в татуировках, гопник Степанов в костюме от Роберто Кавалли, ботаник Ильин явился со свеженькими майорскими погонами, а поганка Сидорова с новыми сиськами (в своё время Памела Андерсон тоже переборщила).
— Привет, Иванова! чего такая тощая? болеешь? спросила Сидорова и застыла с открытым ртом: прибыл аргентинец Петров.
Иванова, ведшая семинары по средневековой французской литературе, решила, что ситуацию прекрасно иллюстрируют строки из Песни о Роланде:
В засаду сели мавры в горной чаще, четыреста их тысяч там собралось. Увы, французы этого не знали. Аой!
Потому как следом за Петровым из метафорической горной чащи выплыла цветущая, сияющая глазами и улыбкой Фёдорова со всеми своими лишними килограммами, которые так удачно по ней распределились, что мужики в ресторане шеи сворачивали, глядя вслед.
Аой.
Общего разговора не получилось, разбились по интересам.
Петров с Фёдоровой ворковали, глаз не сводя друг с друга, правильно, столько лет потрачены впустую, надо навёрстывать.
Сидорова оправилась от удара и переключилась на неопознанного бородатого типа, трепетала бюстом, хохотала колокольчиком, тьфу.
Иванова сидела и думала: господи, что я тут делаю?
И невыносимо хотелось есть.
Но опасалась, что ежели начнёт, то не остановится.
На радость Сидоровой.
Вечер пах жасмином и шиповником.
На улице никого.
Как и в жизни, как и в жизни.
Сзади торопливые шаги, на всякий случай Иванова покрепче прижала к себе сумочку и попыталась ускориться и чуть не заорала, когда её осторожно тронули за плечо.
— Простите, напугал, -сказал бородатый неопознанный, — можно вас проводить? поздно уже, мало ли что, вы меня не помните? я Прохоров, из десятого «А».
Иванова присмотрелась, сказала:
-Это вы, то есть ты меня в кино звал?
— Ну да, сказал бородатый, а ты отказалась, из-за роста? если без каблуков, то мы вровень.
-Проводи, — сказала Иванова, -слушай, тут по дороге есть какая-нибудь забегаловка? у меня от голода ноги подкашиваются.
-Вон там хорошее кафе, — сказал Прохоров, — я бы тоже перекусил.
— Ну ладно я, дура, месяц худела назло Сидоровой, а ты-то почему не ел, столы ж ломились, удивилась Иванова.
— А я на тебя смотрел, -сказал Прохоров, не до еды мне было.
