Хорошо, когда у человека в жизни есть тот, кого можно ненавидеть. Потому что тогда ненавистью к объекту можно подменить смысл своего пребывания на этой не самой лучшей из планет. Сконцентрировать себя на ненависти, даже дисциплинировать. И выстраивать внутри целые эскапады, сложнейшие перипетии, наполняя каждый прожитый день смыслом…
У Вовки в жизни человека такого не было, а потому он ненавидел себя. За слабохарактерность, всеядную неразборчивость и своё отвратительное благодушие.
То есть, нет, конечно, иногда недовольство кем-то у него всё же вспыхивало, но – только иногда. И – только кратковременно. На самом деле: походило на вспышку. Потом как-то сами собою приходили в голову мысли о том, что «… он, наверное, не хотел и совсем не это имел в виду, когда говорил с тобою так грубо…» или «… она человек-то, в общем, неплохой, просто жизнь загнала её в угол…»
И поэтому в свои почти сорок Вовка работал дворником, и все звали его именно так – «Вовка». Даже мальчишки в их дворе. Даже бомжи, что жили в овраге за гаражами. Эти русские клошары, как известно, сами считают себя париями, а потому в общении с любым человеком, как только покидают свои лежбища, весьма тихи и миролюбивы.
Когда же они встречались с Вовкой, то сразу же принимали иронично снисходительный тон, требуя у него закурить. И он угощал их сигаретами, молча, безропотно. Не потому что боялся, а потому что всегда начинал думать, будто им хуже, чем ему. И от жалости именно был кроток с ними.
А ещё во дворе у Вовки был друг – Васёк. Он жил в семнадцатом доме, в первом подъезде. Жил уже долго: всю свою недолгую десятилетнюю жизнь. Жил вдвоём с отцом, потому что матери у них не было, так как три года назад она умерла от водки. А сейчас от неё же умирал его безногий отец. Отца этого Вовка видел всего лишь несколько раз, когда тот по пояс высовывался из окна и орал на весь двор:
— Васька, сволочь такая малолетняя! Иди домой, полечи отца!! Плохо мне, умираю!!!
Это значило, что водка у него закончилась, и Ваську нужно было бежать в магазин за новой порцией. Ещё однажды, когда Васёк дал Вовке деньги на водку, а когда тот вышел из магазина, мальчика нигде не оказалось. Вовка поискал, поискал его во всех уголках двора, и сам понёс купленную водку к Ваську домой.
Дверь, после того как Вовка несколько раз нажал на кнопку звонка, перед ним распахнулась, а за нею никого не было. Вернее, так Вовке показалось в первый момент после того, как она открылась. Затем Вовка опустил глаза почти в самый пол и там увидел ровно половину человека, потому что ног у того отца не было «прямо под комель», как говорил сам Васёк. Эти полчеловека пьяно шатались, держась за притолоку, громко рыгнули, а потом спросили:
— Чё надо?..
От зрелища этого странного и страшного в своей простоте Вовка даже растерялся и залопотал почти по-детски:
— Здравствуйте… Вот, Вася велел вам передать… — и протянул вперёд и вниз бутылку, держа её прямо рукою за горлышко.
Половинка человека опять рыгнула и сказала, то ли благодаря Вовку за услугу, то ли ругая Васька за долгое отсутствие:
— А… Лана… сука…
И дверь захлопнулась.
Когда Вовка вышел из подъезда, то рядом, на бордюре сидел Васёк, ожидая Вовку. Тот подошёл и мирно сел рядом. Помолчали. Потом Васёк спросил:
— Видал? Чучело это видал, говорю?..
Вовка вначале закивал головой и хотел ответить, что видал. Потом вдруг подумал, что Васёк может решить, будто и он, Вовка, называет его отца чучелом. А потому ответил:
— Он не чучело, Васёк. Он просто больной и несчастный…
Потом опять помолчал и почему-то вдруг брякнул:
— И по маме твоей очень тоскует. От того и пьёт, наверное…
Васёк удивлённо на Вовку уставился:
— Ты чё, Вовка! Какое там тоскует? Он всегда такой был, ещё при ней… Ещё когда с ногами…
Потом с шумом втянул в себя сопли и с ними все свои несчастья и добавил:
— Да и по ком там тосковать-то? Такая же была…
— и через паузу выговорил такое ужасное слово, которое Вовку вздрогнуть заставило. От одной только мысли, что так можно назвать свою мать, он чуть не потерял сознание.
У самого Вовки мама умерла пять лет назад. Перед этим долго-долго болела, в последнее время не вставала уже даже, и Вовке приходилось обмывать её уже почти птичье тельце и переодевать его в им же выстиранное бельё. Кстати, мама его тоже звала «Вовка». Последнее, что он от неё услышал, было:
— Вовка, плохо мне, дай попить…
Когда он с кружкой присел возле её кровати, лежала она с открытыми глазами, но её уже не было. Ни с ним, ни в доме, ни на земле.
А потому Вовка знал, что так говорить о матери нельзя никогда. Даже если она умерла и не слышит, как её обзывают…
Вот поэтому, наверное, едва ли не в первый раз в своей жизни, Вовка обиделся на человека. И человеком этим был его друг Васёк!
А тот даже не заметил, что его другу больно. О чём-то своём думал сейчас. И в этот раз понял его Вовка, а потому остался сидеть рядом, послушно ожидая, когда же друг с ним вновь заговорит. И Васёк сказал:
— Вовик… — вздохнул как-то протяжно и ещё раз сказал: — Вовик…
От этого неожиданного «Вовик» вместо «Вовка» у того, кажется, даже закружилась голова. Он повернул голову к Ваську и стал ждать, благодарный, продолжения.
— Вовик… Отца в школу вызывают. Но как же я его такого туда поведу, сам понимаешь… Ты завтра, с утра, надень галстук. Есть у тебя галстук? Пойдём со мною в школу и скажем там, что ты – мой отец?.. Ладно?..
Галстука у Вовки не было. Но знал он точно, что, после всего услышанного, Васёк для него стал ещё роднее…
Автор: Олег Букач
