— Ну что, страшно, — спросил я его, да ты не бойся, ты ведь такой смелый, а я тебе сделаю укольчик и ты, поверь, ничего не почувствуешь, честное слово. Не веришь? Зря. Людям надо верить. Давай-ка, вот так, — я разорвал на предплечье рубаху, да ты не дёргайся, это ведь не поможет, ты сам знаешь, скотч — хорошая штука, крепкая, я бы, честно сказать, медаль дал человеку, кто его придумал. Что мычишь, думаешь медаль это много? Ну и ладно, много, значит много, но наградить обязательно надо, ты согласен? Ну мычи, мычи пока...
Он сидел на бетонном полу, спиной к столбу, к которому и был крепко примотан скотчем. Ноги — в разные стороны, руки назад, за столб, рот тоже заклеен, что б зря не кричал. Хотя рот можно было и не заклеивать, кто его тут услышит, заброшенный цех заброшенного завода. Их когда-то пачками банкротили и бросали. Вот на таком заводике, мы с ним и устроились. Вернее, это я его сюда привёз. Привёз ещё пьяного, привязал, и вот уже три часа, сижу и жду, когда он очухается...
— Хочешь спросить — зачем?
— Да, как сказать, если рассказывать подробно, то долго, а времени нету. Скажу одним словом — долг нас привёл сюда. Долг не в смысле денег, а долг с большой буквы, и я его должен вернуть...
— Опять не понятно? Ну, что ж, давай сделаем так, мы с моим другом будем дело делать, и рассказывать, хорошо? Ну вот и договорились...
— Ну что смотришь, брат? Обратился я к своему пленнику. Ты ведь меня узнал? Что, головой мотаешь, уже совсем не брат, а вчера был брат. Какой-то ты не постоянный, то брат, то не брат, вчера обниматься лез, а сегодня мычишь, ругаешься. Или не ругаешься? А что это у нас такие глазки злые? Ты мне, что-то сказать хочешь, да? Ну, ладно, давай-ка я скотч уберу, на минутку, вдруг ты, что-то умное...
— А ты как думаешь, дружище, надо его послушать или нет? Ну что ж, раз и ты так считаешь, давай послушаем, мы ничего не потеряем, если что, опять рот заклеить можно...
— Ну вот, молчишь, а ведь мычал...
— Видишь дружище, он молчит, а мы с тобой дураки, ждём, вдруг он что то умное скажет.
О, слышишь, заговорил...
— Кто я такой? Ну, во первых, не я, а мы...
— Что значит не видишь второго? Это твоя проблема, что ты не видишь его, да дружище? Это же его проблема, что он тебя не видит, я то тебя вижу, и для меня это главное...
— Понимаешь дружище, он хочет тебя обидеть, он говорит, что тебя здесь нету. Он говорит, что я сумасшедший. Но ты же мой друг, ты всегда со мной рядом...
— Ну вот, зачем ты кричишь, зачем ругаешься? Мы с другом к тебе по-хорошему, даже рот открыли, даже воды хотели дать. Ну, порвёшь ты меня, ну, кожу снимешь, что ещё скажешь?
— Вот видишь дружище, он нам угрожает, обещает убить и кожу с нас снять и …
— Так, я не понял, что ты хочешь из нашей кожи сделать? Ремни?
— Видишь, какой он, мы к нему со всей душой, можно сказать, а он ругается, и ремни из нас хочет делать. Давай ему рот опять заклеим? Ты думаешь не надо. Ну ладно, послушаем, всё равно его кроме нас ни кто его не услышит...
— Ты, пока кричи, сколько тебе угодно, а мы с моим другом поговорим, и будем готовиться, и ты готовься, настраивайся, так сказать...
— Ну вот, начну из далека. Был у меня друг, Серёга. Ну ладно тебе обижаться, и ты друг, но это было до тебя, три года назад...
— Эй ты там, хватит орать, не видишь, мы разговариваем...
— Ну, вот, был у меня друг, мы с детства с ним дружили, вместе в армию ушли, вместе вернулись, и вместе решили поехать на заработки. А раз решили, то долго не думали, собрали вещи и рванули в столицу. В поезде познакомились с одним мужичком, выпили, разговорились...
— Так меня же вам сам бог послал, — сказал он после очередной выпитой бутылки. Мне же работники нужны во как, — и он провёл ребром ладони по своему горлу.
— А какая зарплата, — спросил Серёга.
— Не обижу, — ответил попутчик.
— А что за работа, — спросил я.
— Да всякая, у меня комплексная бригада, все взаимозаменяемые, в основном по строительству...
— Ударили по рукам, он достал бутылку из сумки, выпили, а очнулись мы в каком-то сарае. Ну ты понимаешь дружище наше состояние, мало того, что плохо было, так ту ещё и непонятки какие-то. Ну, вот Серёга и не выдержал такого нахальства над своей персоной, стал кричать и в дверь стучать. И как ты думаешь, что дальше произошло?
— Эй, Рохманчик, — крикнул я привязанному к столбу пленнику, да да, к тебе обращаюсь, может ты нам расскажешь, что дальше произошло?
— Зачем так материшься? Ну не хочешь говорить, не говори, а ругаться зачем, не понимаю, грубый ты человек Рохманчик...
— Давай заклеим ему рот, что б не ругался, а? Думаешь не надо? Ну раз ты так думаешь, значит не будем. Эх, добрый ты человек, терпеливый...
— Ну вот, стучал Серёга стучал, кричал он кричал, даже голос сорвал, тут дверь открывается и заходят двое, вот этот Рохманчик и его братец Равильчик. Серёга было кинулся на них, выяснять что, да как, да не тут то было, у них ружья в руках, и на нас направлены, мы даже опешили от такого гостеприимства.
— Зачем ружья им?
— Рохманчик, объясни моему другу, зачем вам нужны были ружья...
— Вот, видишь, опять матерится, они и тогда матерились, говорили, что мы грязные псы и скоты и будем работать у них на плантации за миску похлёбки.
Короче дружище, они нас тогда по какой-то своей древней традиции, это они так выразились, взяли в плен, и мы будем у них рабами, ни больше и не меньше...
— И ты знаешь дружище, эти слова как-то Серёгу задели за живое, я вот сейчас так думаю, совсем не хотел он быть рабом, да и я тоже не хотел, если честно, но он, Серёга, горячий был и не думал головой, а больше привык действовать. И вот, не долго думая, он бросился с кулаками на Рохманчика с Равильчиком, что б спросить, по какому такому праву они решили людей, то есть нас с ним, брать в рабство...
— И вот дружище, вышла незадача, не успели наши братцы поднять свои ружьишки, а Серёга уже съездил одному из них по лицу своим кулаком, за что и получил заряд дроби в ногу. Охнул, присел и больше не смог качать права.
— Эй, Рохманчик, так было? — Крикнул я пленнику. Помнишь, как получил от Серёги по морде? Матерись, матерись...
— Что это у меня в руках? Ну ты даёшь дружище, ни когда не видел паяльной лампы? Да, это самая настоящая паяльная лампа, раритет можно сказать, древняя, ей сносу нет, не то, что теперешние. Теперь надо вооон ту бутылку, в ней бензин...
— Ну вот, урок мы тогда с Серёгой быстро усвоили. Кровь кое-как остановили, рану тряпкой замотали, и решили больше не дёргаться, решили затаиться. Но пока. Пока нога у Серёги не заживёт. А пока нога заживала, нас водили на работу, делали мы всё, что от нас потребуют. Где плантацию с коноплёй, где скотину, где пристроить, где замазать. Не соврал тот мужик в поезде, комплексная у нас с Серёгой бригада получилась. Ну вот, бензин залил, давай-ка дружище опробуем наш агрегат в работе...
— Зачем она? В жизни не догадаешься зачем. Ну вот как ты думаешь, зачем она мне? Ну говори, говори...
— Ладно, давай нашего Рохманчика спросим. Рохманчик, скажи моему другу, зачем мне паяльная лампа?
— Вот видишь ты какой человек Рохманчик, с тобой мой друг разговаривает, вопросы задаёт, а ты ругаешься. Неее Рохманчик, плохой ты человек, злой...
— Ну вот, я долго не буду тебя утомлять своим рассказом, я вкратце. В плен нас взяли, это я шучу так, весной, а уже к осени нога у Серёги поджила настолько, что мы могли рискнуть убежать...
— Почему так долго заживала? Да ведь ни кто не лечил. Всё сами, где подорожник прикладывали, где червей выковыривали, нога ведь от грязи подгнивать стала. Спасибо матери этих уродцев, дала стрептоцид, так мы присыпали. Ладно, хватит про это, а то долго рассказывать...
— Ну вот, решили мы бежать из рабского плена. А где находимся, даже не знали, и не ведали. Домов-то рядом нету, утром выведут на работу, а вечером заведут.
И всё молча. А если кто приезжает, то нас сразу же в сарай, и на замок. А ночью собаку во дворе спускают, здоровая, как телёнок, прям Баскервилий какой-то, а злющая, даже смотреть страшно...
— Ну вот, раз бежать решили, значит надо бежать, пока осень, и снег не выпал, пока не холодно. Сделали подкоп в сарае, дело-то плёвое, сарай без фундамента, на земле стоял. Вот мы и рванули, всю ночь плутали, утром на ментов наткнулись, обрадовались, ну думаем, повезло, власть, спасители. А они нас назад, братьями оказались с нашим рабовладельцем. Родня. Да все они, как потом я узнал родственники в округе. Вот так мы и вернулись назад, не долго бегали на свободе...
— Для чего паяльная лампа? Потерпи дружище, сейчас увидишь...
— Ну вот, били нас долго. Рохманчик, помнишь как ты меня бил? Особенно Равильчик старался, даже бейсбольную биту взял, Серёге тогда сильно досталось. А его отец и дядья стояли, смотрели, и смеялись. Весело вам было, Рохманчик? Помнишь? Ну-ну, матерись пока. Грязный ты человек, Рохманчик, злой...
— Ну вот дружище, избили они нас основательно, я даже в туалет кровью ходил, а Серёга вообще лежал и не двигался, только стонал. Потом, на следующий день, привели какого-то мужика, наверно врача, тот долго осматривал Серёгу, качал головой, цокал языком и ушёл. А ближе к вечеру, они опять пришли, уже пьяные и весёлые...
— Другу твоему хана , — сказал его папаша, и засмеялся, и тебе хана, сейчас секир башка будем делать. Достал большой нож из-за пояса и перерезал Серёге горло, спокойно так, как барану. Я видел, как кровь пульсирующим фантаном вырывается на свободу и растекается по земляному полу, я слышал, как она булькает в перерезанном горле и не мог оторвать взгляд от этого страшного зрелища. Я понимал — мне тоже пришёл конец, но эта мысль была где-то там, далеко. И вообще на тот момент мне было всё-равно, устал я...
— Я видел, как Равильчик рубил Серёгу на части, и складывал в мешок...
— Я видел, как прибежал пёс и ему бросили кусок Серёгиной ноги...
— Для меня время как-бы остановилось...
— Я видел, как капает кровь с кончика ножа, что держал в руке его отец, и капля медленно медленно падает на землю...
— Как собака рвёт мясо окровавленной пастью и зло поглядывает на меня...
— Я видел как вот этот Рохманчик, — я показал пальцем на моего пленника, взял кусок Серёгиной руки и стал совать мне в рот, приговаривая — жри, жри своего друга, ты же его любишь. Жри, а то и тебя зарежем, как грязную собаку...
— И я ел, да дружище, я ел, рвал зубами Серёгину плоть и глотал, я хотел жить. Знаешь дружище, я ведь до сих пор чувствую по ночам вкус крови во рту и слышу его голос — жри своего друга. Этот сон мне снится уже почти три года...
— Ну, что дружище, разжигаем лампу? Ты когда-нибудь разжигал паяльную лампу? Нет? Тогда смотри и учись, может когда пригодится. Сначала надо накачать воздух вот этим насосом, потом поджечь вот здесь и разогреть её как следует, что б она потом не пыхтела, а гудела, и что б пламя вылетало ровно, словно реактивная струя из ракетного двигателя, красота должна быть во всём, да Рохманчик?
— А помнишь Рохманчик, как ты меня ножом ударил сзади, а я ведь съел своего друга, как ты и велел, думал вы отпустите. А ты ножом меня, сзади. Нечестный ты человек. Плохой ты человек Рохманчик. Нельзя тебе жить, ты много зла сделал, многих убил. Откуда я знаю? Так ведь твой отец сказал, когда Серёге голову отрубил, мол, каждую осень одно и то же, что б зимой работников зря не кормить...
— А знаешь Рохманчик, Равильчика это я на кол посадил, и даже не посадил, я ему кол в задницу вогнал, кувалдой забивал, осторожно забивал, что б он вошёл до самых его тупых мозгов. А знаешь, какие у него глаза были? Сначала чёрные и злые, с красными прожилками, я специально заглядывал в них, мне было интересно, он ведь тоже матерился, обещал меня на ремни порезать. Представляешь дружище, меня и на ремни. Рохманчик, что у вас за привычка такая, всех на ремни резать? Ну ладно, матерись, матерись, может тебе страшно?
Нет? А мне кажется страшно. Равильчик, когда почувствовал кол в своей заднице, глаза к него такие круглые сделались, как в мультике в детском, мне даже смешно стало и я хохотал, ты не поверишь, я хохотал, первый раз за два года я смеялся.
А когда я ударил сзади и кол стал входить, он уже умалял меня, что б я отпустил его, у него даже слёзы потекли из глаз, и ещё сопли. Нет, не мужик он оказался, так, тряпка. Но ты Рохманчик не беспокойся, твоему брату не было сильно больно, я ему укол сделал, что б он не умер раньше времени от боли, так и вогнал кол ему в задницу, до самых мозгов. А как кричал он, как кричал, если б ты слышал, сначала не больно было, только страшно очень...
— Ну что дружище, ты как думаешь, достаточно хорошо прогрелась лампа? Я думаю достаточно. Давай Рохманчик свою руку, буду укол делать, поверь, тебе не будет больно, ты не бойся. Потом своей маме скажешь спасибо, она очень добрый человек, лекарство давала Серёге, что б нога быстрее зажила. Ради неё, я не хочу, что б ты от боли умер...
— Как я выжил? Да так и выжил, дружище, видно судьба моя такая, планида. Или их судьба такая. Сразу не разберёшь. Они, когда меня Рохманчик сзади пырнул ножом, бросили в реку, как говорится — концы в воду. А видимо всевышнему было угодно, что б я выжил, меня выловили добрые люди, и долго лечили. Кое-что удалили, кое-где зашили, потом ходить научили. Но, у меня был долг, и он меня подталкивал к жизни, его же надо отдать, вернуть. Как говорится — долг платежом красен. А ещё, потом сон, где я Серёгу ем, друга своего...
— А знаешь, как я Равильчика поймал, на что он клюнул? Ты не поверишь дружище, эти дебилы предсказуемы. Как увидят красивую блондинку, так у них слюни текут, и последние мозги вместе с ними вытекают, такие добрые становятся, что бери их голыми руками, и делай, что хочешь. Что Равильчик, что Рохманчик, оба одним местом думают, мозгов-то нету. Потом вино, клофелин, ну ты понимаешь...
— Ну, что Рохманчик, ты готов, давайка я тебе палец зажигалкой... Не чувствуешь? Ну и славненько...
— Вот дружище, слышишь, как гудит лампа, она готова к работе, сейчас мы прогреем нашего Рохманчика, как в бане, попарим от душИ, прогреем до самых костей. Любишь париться, а Рохманчик? Страшно тебе? Да ты не бойся, я тебя убивать не буду, ради твоей матери не буду, добрый она человек, не то что вы шакалы. Сейчас только штаны с тебя сниму, что б ты видел всё, да и нам с другом не мешало бы посмотреть. Да, дружище?
— Ну вот, так то легче тебе, без штанов оно сидеть свободнее, а то, поди промежность-то затекла, да? Теперь твоим бубенцам воля, да ты не дёргайся, всё равно тебе деваться не куда. Ну что, сейчас-то страшно? Кричи Рохманчик, громче кричи, вот и волосики задымились, смотри сюда, смотри, не отворачивайся...
— Эх ты, обоссался, тоже мне мужик, только парить начали. А помнишь, как вы Серёгой собаку кормили, а его голову ногой пинали? Да ты не поджимайся, видишь уже кожица на коках пузыриться стала, вот так, тепло ли тебе добрый молодец? Вот и червячок твой покрылся пузырями. Кричи, громче кричи...
— Помнишь, как Серёгу разделывал, помнишь как меня заставлял его есть? Смотри сюда, Рохманчик, смотри вниз, я тебя как следует пропарю, всё выжгу, до самых костей...
— А что делать дружище, скажи мне? Как быть? Убить сразу? Нет, нельзя мне его убивать, я сам так сказал, убивать не буду, он меня не убил. Он видишь, уже сам с ума сошёл, видишь слюни пускает и смеётся...
— Ну вот и всё мой друг, долг я вернул, Равильчик на колу сидит, Рохманчик с ума сошёл, или сойдёт...
— Отец? Нет и отца, он когда Равильчика своего увидел на колу, то умер, инфаркт случился...
— Ну вот дружище, дело сделано, долги отданы, пора уходить, давай на последок сделаем ещё одно доброе дело, давай развяжем его...
— Иди Рохманчик на волю, иди, отпускаю я тебя, хотя, какой из тебя ходок, теперь ты только ползать, да и то вряд ли...
— А знаешь дружище, я понял, почему он тебя не видит, а я вижу. Меня только сейчас осенило. Ты же мой друг Серёга, да? Я так и знал Серёга, что это ты. Ведь ты же появился сразу после Равильчика, я помню это. Серёга, ты прости меня, что я тебя ел, но я очень хотел жить...
— А я тебя вижу, потому, что тоже мёртвый. Не вылечили меня оказывается, только оживили. Оживить-то оживили, а душа окаменела, боли не чувствует, будто нет её. Вот такие дела Серёга.
— Пошли дружище, провожу тебя. А знаешь, что я подумал, тут, совсем не далеко, есть полуразрушенный монастырь, так туда работники требуются, может и нас возьмут, а? И будет тогда у нас с тобой самая настоящая комплексная бригада. Может и душа моя там оживёт, отогреется, да и тебе будет спокойнее, кругом тишина, лики святых...
— Что скажешь, Серёга?
— Пошли?
— Пошли друг...
Автор: Николай Голодяев
