Скрипели колёса, перекатываясь через коренья сосен, кусты олешника и орешника царапали бока телеги. Сидя на охапке сена, красавица Ганна считала деньги и разговаривала с подругой:
— Прасковка, а Прасковка, сколько денег колдуну дашь?
— Сколько скажет — столько и дам, — ответила Прасковья и потянула вожжи. — Но-о-о!
Гнедая махнула хвостом и пошла быстрее.
Беда свела и направила двух молодок в дальнюю дорогу. Никто в селе не знал, куда они поехали. Озорная, как огонь, Ганна намедни отдала замуж дочь. На свадьбе пела частушки и с зятем плясала так, что пыль и искры летели из-под каблуков. «Не берёт её возраст! — завидовали бабы. — Такая молодая, а уже дочку замуж отдаёт. А сама-то, сама-то что творит: танцует, а сатиновая юбка на ней так и ходит, так и ходит! Мужики головы своротили — заглядываются. И куда муж смотрит? Приструнил бы!»
Отгуляли свадьбу, и… беды нагрянули: на самый сенокос у мужа спину скрутило, затем корова заболела — по два ведра молока давала, а сейчас едва три литра, вялая ходит. И ещё беда постучалась: на кур мор напал, теряют перья и дохнут. Соседка Фрося забегала в разведку, боится, чтоб её куры не заразились. Догадку шепнула: «Дождя давно не было, может, Манька через забор твоим курам черники сыпанула. Или наколдовал кто-то, или сглазил?»
Ганна, пересчитав деньги, спрятала узелок на груди и окликнула Прасковью:
— Фрося говорила, что Манька курам черники сыпанула на дождь.
— Не говори глупостей, — отмахнулась Прасковья и поправила платок на чёрных косах. — От черники куры не несутся, а твои дохнут. Это куриный мор. Не будь такой суеверной. Лучше подумай, где и что они съели.
Прасковья отличалась от женщин в деревне: грамотная, год училась на учительницу, потом замуж вышла. Брат Григорий уже работал учителем в соседней деревне. Семья в селе была работящей, благодаря старанию смогли отправить детей учиться в город. Всей семьёй работали с рассвета до заката. Возвращаются с работы, а соседские девчата на скамеечке семечки щёлкают. «Всю работу не переделаете! Скорее приходите», — кричат издали.
Дарья, мать Прасковьи, — строгая и правильная, в Бога верит, по воскресеньям через лес десять километров пешком в церковь ходит. Ботинки в торбе за плечом несёт, чтобы не стоптать. Когда к церкви подходит, обувается и накрывает голову кремовым платком. Строго посты соблюдает. Но детей Дарья никогда не заставляла в церковь ходить: обращение к Богу от души должно идти, а не от принуждения.
Телега скрипела то по лесной дороге, то по незнакомой деревне. Женщины рассматривали чужие дворы.
— Суеверной, — передразнила Ганна. — А сама? Если такая атеистка, чего к колдуну едешь?
— Сама знаешь, — буркнула Прасковья.
В селе знали беду Прасковьи. Замужем за Азаром шесть лет, а детей нет. Родила первого ребёночка дома, когда утром печь топила. В нижнюю юбку завернула, сама сходила за бабкой. Та помогла ей и дитя покупала. А на следующий день, повесив люльку с дитём на сук дерева, Прасковья уже жала жито в поле, подбегала покормить или проверить, не проснулось ли дитя. Любовалась и приговаривала: «Солнышко моё ясное, глазки небесные, радость ты наша».
Глазки были по роду Шелковских — голубые. У Азара были тёмно-карие, и сам он был смуглым, чернявым, крепким. Не одна девица по нему сохла, а он выбрал Прасковью. Светились счастьем глаза Азара и Прасковьи, завидовали соседи: «Хоть бы побил её пару раз, а то смотреть завидно на такую любовь!»
Трижды рожала Прасковья здоровых и красивых детей и трижды хоронила: двух девочек и мальчика. Каждый раз сама умирала, когда хоронила, ибо нет горя большего для матери, чем пережить дитя своё.
Беда поселилась в их доме: не доживали детки до года. Были умненькие, красивые, играли, а потом в один день поднималась температура — и не успевали до города их довезти. Вот и собралась Прасковья в дорогу, потому что не знала, за что судьба её наказывает и как быть.
Ехали к колдуну на другую сторону Днепра. Сильный колдун там живёт, многим помогает, авось и ей поможет. Собрала все деньги, взяла яиц, сметаны, сала, полотна домотканого и поехала с Ганной. Ганна боевая, с ней не пропадёшь.
Едут по лесу, опять Ганна с платочком возится: деньги пересчитывает, то так разделит, то эдак.
— Прасковка, а Прасковка, говорят, он всё видит. Сколько ему денег дать? Вот эти деньги спрячу, а в карман положу пять рублей. Скажу, у меня больше нет, — говорит Ганна, пряча деньги в платочке за пазуху.
Выехали на зорьке, а приехали в Погост, когда солнце уже полуденную высоту перевалило.
В деревне расспросили проходящую бабу, что да как. Та указала дом. Привязали к изгороди поводья, коню сена положили и пошли к старой избе, что стояла на отшибе. Кое-где почернела от дождей и накренилась изгородь. Горшки на кольях.
Деду-колдуну более ста лет. Живёт один. Седой, худой, бородатый, а глаза чистые, без старческой поволоки, внимательные. Посмотрит — мурашки по коже, кажется, видит всё внутри, и душу от него не отворотишь. На шее мешочек из домотканого холста. Говорят, в нём цветок папоротника. Рассказывали, что сорвал он его в лесу в полночь на Купалу и с тех пор стал провидцем.
Многие приходили к нему на поклон, издалека приезжали. Не отказывал в помощи. Но с соседями не общался, жил как бирюк. Никто не помнил его жену, видно, давно умерла. Ходили к нему на поклон и колхозники, когда лошадей бандиты угнали. Подсказал. Благодаря его предвидению, вернули лошадей, а после этого бандиты пришли к колдуну счёты свести. Но говорят, что убегали они из дома деда с расширенными от ужаса глазами и после этого в село не захаживали.
Навстречу женщинам вышел седой старик в лаптях, поверх чистой рубахи — безрукавка из волчьей шкуры:
— Чего пожаловали, молодицы?
Поклонились ему Ганна и Прасковья, попросили помочь.
— Ну, проходите в избу. Издалека ехали, — старик улыбнулся в седую бороду и сказал Ганне: — А ты, молодица, видно, жадная. Всю дорогу деньги считала, сколько мне дать. Не переживай, не возьму я твоих денег. Я денег вообще не беру. Стар я уже, ничего мне не надо. А вам и так помогу, души у вас чистые.
Потупила Ганна очи. Как он мог угадать, что по дороге было?
— Мы из Ямницы, — сказала Прасковья, чтоб дать время опомниться Ганне.
— У тебя беда от сглаза, — сказал старик Ганне. — Дочку замуж отдавала?
— Отдавала… — изумилась Ганна.
— Сама на свадьбе плясала? Люди говорили: «Невесть кого замуж отдаём, не то дочку, не то мамку», а ты довольная была! — продолжал старик. — Так танцевала, что пыль из-под башмаков летела. Вот и наплясалась, сглазили тебя. Садись, пошепчу воды, всё пройдёт, и скотина поправится, — затем повернулся к Прасковье. — А ты, молодица, посиди в светёлке, у тебя вопрос серьёзный. Не рассказывай, я всё знаю.
Погладил белую бороду, поцеловал мешочек, который на шее носил, перекрестился на образа и вышел в тёмную комнату.
Тихо сидели женщины на лавке. Изба небольшая, пучки сухих трав на стенах. Длинная скамейка. Пол чистый, интересно, кто его так вымыл? На печи висят чугунки перед заслонкой. В углу стоят кочерга и ухваты.
Наконец вышел дед-колдун и протянул Ганне бутылочку с водой:
— Три дня умойся на зорьке да по три глотка попей натощак — и всё наладится, больше не хвастайся.
Ганна покраснела, она действительно любила прихвастнуть. Протянула платочек со всеми деньгами, который прятала от колдуна.
Дед улыбнулся, не взял:
— Не нужны мне деньги, молодица, так бери, но что жалеть перестала — уже хорошо. Подожди на дворе, я с этой молодицей поговорю.
Сел дед рядом с Прасковьей, понизил голос:
— Была до тебя у твоего мужа любушка, Маланьей зовут, ночевал он у неё, а потом тебя увидел — и так полюбилась ты ему, что он всё прошлое забыл. Ты ничего не знала, а Маланья тебя не простила.
Маланья жила через три дома от них. Услышала это Прасковья, заплакала и подумала: «Маланья действительно смотрит на меня искоса».
Дед продолжал, глядя в глаза:
— Сделала она тебе. Поищи под углом дома закопанный горшок, сожги всё, что в нём будет, на перекрёстке дорог, горшок разбей. А сама не тоскуй, не виновата ты ни в чём. Не твоя судьба — Азар, сам удивляюсь, как вы вместе. Но, видать, бывает любовь сильней судьбы. Дам я тебе двоих детей, звать их будут Николай и Татьяна, — сказал и протянул Прасковье две копейки: — Бери. Это доля и счастье твоих детей.
Положила Прасковья копейки в карман саржевой юбки.
— Не в кармане носи, — сказал дед-колдун, — а в мешочке да на шее как ладанку. Не забудь, это доля твоих детей. Будут они большими людьми, а дети их будут учёными и души необыкновенной. И враги у них будут, зависть людская идёт от природы человеческой. Только не устрашатся они, ибо великой силой будут наделены, как избранные. Не все понимать их будут, порочному постичь чистоту не дано.
Не всё уразумела Прасковья из сказанного. Но что дети будут, поверила. Поцеловала руку деду, поблагодарила, в тот момент всем сердцем верила в то, во что верить хотела, и другой надежды у неё не было.
После поездки нашла женщина под углом дома горшок и сожгла всё, что в нём было, как дед приказал. Помаленьку выздоровел у Ганны скот, сама она спокойнее стала. А у Прасковьи родился хорошенький мальчик, Григорием назвали. Забыла Прасковья слова деда, хорошо хоть копейки положила в сундук среди полотен.
Не дожил Гриша до года. И только тогда вспомнила Прасковья наставления колдуна, долго горевала и винила себя, что не послушала деда. Потом пошила мешочек, положила в него две копейки и стала носить их на шее.
Прошло время, и на праздник святого Николая родился у неё сыночек, назвали Николаем. А ещё через год родилась девочка, ладная такая девчушка. По настоянию родителей мужа назвали её Галкой.
Девочку полгода уже как звали Галкой, когда пошёл Азар в сельсовет метрику выписывать. А тут мужики у сельсовета ведут разговоры, будет война или нет, говорят, немцы собираются напасть, да куда им рыжим, их шапками забросают. Увидели Азара, окликнули:
— Ты куда, Азар?
— В сельсовет дочку записывать.
— А как назвали?
— Галкой.
— Ну ты что? Что это за имя — Галка! Галка вон на заборе сидит! Назови Татьяна. Наше имя, русское.
На заборе и впрямь сидела галка, поворачивая голову, глядела на мужиков то одним, то другим глазом.
Взяли мужики бутылку, на травку за магазином газетку постелили, выпили за здоровье девочки. После этого вместе в сельсовет пошли и записали дочку Азара Татьяной.
Так и получились имена те, что дед-колдун сказал. «Видно, что-то есть на свете, — подумала Прасковья, — может, мать и права, что в Бога верует».
Долго ещё Татьяну Галкой звали, да потом привыкли к новому имени.
Автор: Валентина Быстримович
