Александр нервно курил на балконе. Стряхивал пепел в круглую, хрустальную посудину, и злился. Прямо закипал. Первый день отпуска был испорчен. Позвонила учительница сына.
— Александр Николаевич, а что с Алексеем ? Не было его сегодня на английском, физике и физкультуре. Частенько он в последнее время пропускает уроки.
— Приболел, — ответил Александр, и налился кровью, — я ему записку напишу, не волнуйтесь, ничего серьезного.
С балкона был виден пустырь, детская площадка, и стоянка для машин. Из за этой стоянки показалась знакомая ветровка сына, яркая. приметная. Лешка шел не один. Рядом выхаживала соседская девочка. Простенькая такая, волосы в хвостике, дешевенькое, с рынка, платьице, сверху грошовая кофта.
Рановато сын загулял. 16 только. Скоро экзамены, потом в институт поступать надо. Уже выбрал, политехнический. Не до прогулок. Позвонила жена, и он излил свой гнев.
— Ладно, приду с работы, разберемся, ты не скандаль. Сделай вид, что не знаешь. Пусть сам расскажет.
— Хорошо, Марина, попробую.
А сын закинул портфель в коридор и убежал. Разборки не состоялись.
Александр ведь тоже прогуливал. В их двухэтажном общежитие всегда все было известно. Доносили.
— Слышь, Колян, моя Танька сказала, что твоего на трех последних уроках не было, а позавчера и вовсе в школу не ходил.
— Понял, разберусь.
— От рук твой отбился. Не следите вы с Лариской за ним.
— Не лезь, за своей приглядывай.
— Моя то отличница, а твой — оболтус...
Скандал разгорался, как пожар в сухом поле. И когда Сашка, в темноте, со старым портфелем в руках, крался домой, его встречал разъяренный отец с армейским ремнем. Сашка бегал от отца вокруг стола, вырывался в общий коридор, и несся по лестнице на первый этаж. А на пути вставал Танькин папаша.
— Ишь проныра, не сбежишь.
— Пустите, Вам то что?
Но сосед стоял как танк. Тогда Сашка сигал в туалет, запирался на щеколду, устраивался, и начинал делать уроки. Дом был финской постройки. Щеколда кованная, дверь дубовая.
Отец вечно злиться не будет. Да и Танькин папаша тоже спать отправится.
Но в тот вечер словно понос всех пробрал. Поколотившись в дверь, соседи отправлялись на второй этаж. А потом собрались внизу
— Слышь, Колька, выковыривай свое отродье. Вот как хочешь, так и выковыривай.
— Ладно вам, счас инструмент возьму. Сниму дверь с петель.
— Давай, давай.
Сашка напрягся. Добра не жди. Точно измордуют.
Аля возникла неожиданно.
— А ну марш все от двери. Напали на ребенка. Ему же 13 лет. Затравили. На втором этаже свое дерьмо складывайте. Да хоть под куст. Выходи Саша.
Сашка вылез. Аля взяла его за руку, и повела в свою комнату. Вокруг подпрыгивали соседи, бесился отец, но все расступились.
— Вон пошли. Сашка — гордость моя. А вы, алкаши горемычные, спать идите.
Ругающаяся Аля было диво дивное. Это как если бы матами закричала береза.
В комнате, Аля включала круглый электрический самовар.
— Садись уроки делать, гордость моя.
— Хорошо, Аля.
Она его так звала всю жизнь — гордость моя. С того самого дня, как он помог ей. Проходимец, на Сортировке, вырвал ее сумочку. А Сашка подставил тому подножку. В сумочке Алиной денег не было, даже ключей, только носовой платок, помада с тушью, и авоська. Просто Аля любила эту сумочку.
— Вот ведь, — говорила Аля, — народу кругом полно было, видели все, а никто не заступился, кроме тебя. Ты гордость моя — Сашуля.
Сашка делал уроки, а Аля доставала из бурчащей белой Бирюзы колбасу, делала бутерброды, и смотрела, как он ест и пьет чай. Сколько лет было Але? Он не знал. Но точно, больше, чем матери. Аля была полной, грузноватой, но какой то другой, непохожей на женщин из общежития. Она делала маникюр и накручивала прически, любила шляпки, и туфли на каблуках, никогда не носила халат, и не кричала. Соседи шептались, что у Али был когда то муж, и даже сын. Но толком никто ничего не знал.
После этого случая, прогуляв, Сашка шел к Але. Она кормила его, и помогала с уроками. Потом в дверь скреблись родители. Чаще — вместе, но иногда — только мать.
— Алефтина Арнольдовна, откройте, пусть Сашка домой идет, бить не будем.
— Коля, Лариса, уроки сделает, и придет. А если троните — пожалуюсь вашему парторгу.
— Да не тронем, фиг с ним.
Когда Сашке было 16, перед самым выпускным, он привел к Але Марину.
— Мы хотим пожениться.
— Вам надо, ребята?
— Да нет, не надо.
— Она не беременна, что ли?
— Ну да, беременна, но мы просто хотим пожениться, не потому что беременна.
— А срок то какой?
— Да, ну, это, вот, четыре месяца уже нету, тех самых. Она и вообще не знала. Жаловалась, что в животе урчит. Ну, так получилось.
В тот год в моде были платья, расклешенные от кокетки. Где Аля достала модное немецкое платье, Сашка не знал. Оно было розовое и воздушное. Марина праздновала выпускной в этом платье, красивая, как цветы вишни, и в Алиных новых босоножках. Никто ничего не заметил. В нем же была на регистрации.
Их родители передрались, и выгнали их. Маринина мать сказала, что знать нищебродское семейство не желает, и внуки такие ей не нужны, а папаша поддакнул. Свою совместную жизнь Сашка с Мариной начали в Алиной 24 -метровой комнате, разгороженной плотником Иванычем пополам. Маленький Лёша кричал постоянно, одуревшая от криков Марина, ходила по улице с коляской до трех ночи, засыпала на скамейке. Алевтина устроилась в охрану — сутки через трое, меняла Марину, подкидывала деньжат на ребенка. Учившийся на вечернем Сашка — отощал.
А потом общежития расселили.
Сашка стал Александром Николаевичем, начальником цеха, Марина — Мариной Владимировной, преподавателем, доцентом. Леша учился в выпускном, и вот — загулял.
На следующий день Лёша вообще не дошел до школы, во время не вернулся домой. Оставив разборки до прихода сына, и спустив пачку сигарет в туалет, Александр отправился к Але, в соседний подъезд. У него был свой ключ.
Лёшка, и та самая, простенькая девочка, сидели за круглым, дубовым столом в комнате и уминали бутерброды. Пыхтел электрический самовар, Аля, в спортивном серо-голубом костюме разглядывала какой то журнал.
Александр напрягся. В журнале была одежда для детей. Аля позвала его на кухню.
— Саша, гордость моя, не ругайся, ругаться, поздно, пятый месяц.
— Да как же? Да что же? Оболтус, да в кого он?
— В тебя, гордость моя, и в твоих родителей. Ларисе то было 15, а Коле -16, когда они тебя... слепили. А через неделю, после Ларисиного 16- летия, ты и родился. Так в кого? Не кричи, улыбку надень, и поздравь детей. Выгонишь — заберу к себе, поместимся. Ларисе с Колей сообщать не спеши, успеется. А Марине я пол часа назад позвонила.
Они вернулись в комнату. Аля налила Александру чай, подсунула бутерброды.
— Знаешь, Саша, я уже платье Анне приглядела на регистрацию. Это подарок будет, от меня. Прическу сделаем у моего парикмахера. В институт Лёша поступит, ты не волнуйся. Все получится. Да, а ты в курсе, что на прошлой неделе я из магазина с покупками возвращалась, на улице плохо стало, сознание потеряла, упала. Повезло, что Лёша с балкона увидел.
Скорую вызвал, до больницы со мной доехал. Оказалось — гипертонический криз. Народу вокруг много было, никто не помог, а Лёша помог. Лёша — гордость моя...
Автор: Елена Андрияш
