Катя забежала в избу радостная:
— Бабуль, дедуль, а к нам на двор сова прилетела!
— Хоть бы валенки сняла, ишь сколь снегу нанесла, — проворчал дед Семён.
— Ой, деда! — воскликнула Катя, — А ты стихами заговорил!
— Да ладно тебе, дед! — заступилась за внучку баба Уля, — Снег не грязь, растает. Айда-ка лучше сову поглядим, давно ведь не наведывалась ушастая.
Баба Уля накинула телогрейку, дед кряхтя поднялся и тоже вышел вместе со всеми на крыльцо.
Стоял чудесный зимний день, новый год радостно и смело вступал в свои права январским морозцем, скрипучим под валенком снегом, ярким солнцем, отражающимся в тысячах льдинок, отчего весь двор сиял словно сказочное королевство и на душе было тоже ярко, радостно и чудесно.
— Смотрите, смотрите туда, — зашептала Катя, указывая на хлев.
Прямо на коньке крыши сидела большая и важная сова. И как только она очутилась тут посреди белого дня, непонятно? Сова была рябая, желтоглазая и круглолицая, а на голове её торчали смешные ушки из перьев. Птица жмурилась от яркого дневного света и переминалась с лапки на лапку.
Баба Уля улыбнулась:
— Чего ж ты, родимая, днём-то летаешь? Спать бы тебе надо, отдыхать. Давненько ты к нам не залетала. Чай с Новым годом прилетела поздравить.
Сова глядела на бабу Улю, внимательно слушая её.
— Бабуль, а вы что же, знакомы с ней? — удивилась Катя.
— А то, — ответила баба Уля, — Уж не первый год она к нам повадилась летать. Поначалу-то мы удивлялись с дедом, ведь дикая птица, а ровно кошка ластится. А после попривыкли. Даже ждать стали, гадать, когда в следующий раз прилетит наша лесная барыня.
— А почему барыня?
— А так раньше их звали, — сказал дед, — С уважением, значится, с почтением. Угости гостью, хозяйка.
Баба Уля ушла в избу и вынесла сове угощенье — кусочек мяса.
— Пойдёмте в дом, — сказал дед, — Озяб я уже, да и гостья пусть полакомится.
Баба Уля разлила по чашкам чай из трав и достала мёд и варенье. Горячий напиток согрел всех и настроение стало ещё лучше.
— Вот иные бают, мол, коли сова прилетит, это не к добру, то к пожару, а то и к смерти, — начал разговор разомлевший от тепла дед, — А я считаю, враньё это всё. Божья птица она, добрая. Сколь пользы от неё, мышей вон ловит. А ведь у нас в деревне случай был, когда сова не к смерти вовсе, а к новой жизни прилетала!
— Расскажи, деда, — обрадовалась Катюшка новой истории и забралась на стул с ногами, устроившись поудобнее, чтобы слушать очередной рассказ.
— Дело было так. Жила у нас в деревне семья, дак хотя чего жила? Она и сейчас живёт, точнее потомки её. Знаешь поди деда Ефима?
— У которого сливы вкусные растут? — наморщила лоб Катя.
— Он самый, — усмехнулся дед, — Так вот этого самого деда Ефима сова и принесла.
— Это как? Как аист?
— Кого аист, а кого и сова приносит, — хмыкнул дед, — А случилось вот что. Родители деда Ефима, Авдотья да Степан, бездетные были. Только поженились они, как война началась. Степан с войны вернулся застуженный, не получилось у их дитя. Авдотья сильно печалилась о том. И вот в один летний вечер, уж смеркалось, сидели они в избе, да услышали как на дворе стучит чего-то.
— Иди-ко, глянь, — сказал Степан Авдотье, — Никак пришёл кто.
Вышла Авдотья на крыльцо и видит сидит на нижней ступени сова, большая, рябая, глаза жёлтые сверкают. Испугалась Авдотья, дверь захлопнула и домой. Говорит мужу, мол, сова там прилетела, ой, не к добру это, знать помрёт кто-то из нас с тобой. Но Степан войну прошёл и в бабьи приметы не верил, махнул рукой на жену:
— Чего выдумываешь? Собирай на стол, ужинать станем.
Да тут снова слышат стук, уже настойчивее стучат. Снова вышла Авдотья, снова сова сидит на ступени и стучит клювом по доске — тук да тук, а сама глазом косит на Авдотью и ведь не улетает, не боится даже. Авдотья её шуганула, лети, говорит, отсюда. А та отлетела чуть подальше, а сама снова сидит и глядит, глазами луп да луп. Да что ты станешь делать?
— Да и пёс с тобой, сиди, коли хочешь, — плюнула Авдотья.
Вернулась Авдотья в дом, на стол собрала, сели ужинать, уже в дверь стучат! Да так настойчиво, прямо как человек бухает!
Тут уже Степан не выдержал:
— Пойду, — говорит, — Сам её прогоню.
Ушёл, нет его. Пять минут нет, десять. Заволновалась Авдотья, вышла вслед за мужем и видит такую картину. Степан сову шугает, а она чуть отлетит, круг сделает и снова возвращается, да ещё ухает при этом, ровно как сказать что-то желает. Повернулся Степан к жене и говорит:
— Может я и дурак, контузило меня, конечно, знатно на войне, да только могу поспорить, что эта ушастая за собой зовёт. Пойду-ка я и проверю.
— Ты что? — перепугалась Авдотья, — А вдруг это смерть за тобой пришла? Не пущу!
— Ещё чего, — рассердился Степан, — Болтаешь ерунду. Уж ежели пуля меня не взяла, так сова и подавно не съест. Иди в избу.
— Ну уж нет, — говорит Авдотья, — Я уж тогда тоже пойду.
Ну и пошли они со двора. Они идут, а сова впереди летит. Чуть отлетит, сядет на дерево, ждёт, и всё ухает, да на разные лады, будто говорит что-то.
— Охо-хо! Уху-ху!
Так до леса они дошли, там ведь две улицы всего от них до леса, недалёко. А вдоль леса дорога шла просёлочная, та же, что и сейчас, только тогда похуже была, конечно. По дороге этой в город можно было добраться и в другие деревни, значит. И тут сова как спикирует куда-то в траву и оттуда «Угу» да «Угу» бубнит.
— Чего это она, а? — шепчет Авдотья, страшно ей до жути, будто снова война началась.
— Не знаю, — отвечает тихо Степан, — Пойду, гляну.
Пошёл он в те кусты придорожные, наклонился, притих, да как закричит:
— Мать, беги скорей сюда!
Подбегает Авдотья, а там в траве свёрток лежит, а из свёрточка личико махонькое — батюшки мои! Дитё!
Оглянулись туда-сюда — нет никого вокруг. Покричали, позвали — тишина. Подняла Авдотья свёрточек, к груди прижала, закряхтел он жалобно, и слёзы у ей так и потекли.
— Стёпушка, — шепчет, — Да как же ж так можно-то? Родное-то дитя… Да неужто выбросили?
— Этого не знаю, — отвечает Степан, — А ты, мать, не о том думаешь, домой надо бежать, дитё-то замёрзло поди, кто знает сколь оно тут лежит уже.
Вечер-то хоть и летний был, а уже ближе к осени дело было, по ночам прохладно.
Побежали они домой. Пришли в избу, развернули свёрточек, а там мальчонка, пуповина даже на месте, видать только родился. Пока охали да ахали, да воду грели, да к тётке Липе, повитухе местной, бегали за советами, уж и утро настало и ночь прошла.
Наутро пошёл Степан к председателю, сообщил обо всём. Искали мать да так и не нашли. Кто знает, может это из городу подкинули, где теперь найти, время послевоенное, голодное, кто-то грех взял на душу — выбросил дитё родное. Органы власти велели в дом малютки передавать мальчонку.
— Не отдам! — отрезала Авдотья, — Мой он!
Ну что же, так ещё лучше, оформили всё по закону и стал найдёныш Ефимом Степановичем. Счастье в дом пришло. Авдотья расцвела. Да и Степан ожил, воспрянул. Некогда теперь болеть да хандрить — сына надо поднимать!
— А что это ты меня тогда «мать» позвал? — спросила как-то Авдотья у мужа, — Когда мы Фимушку-то нашли.
— Да видать сердцем сказал, — отвечал Степан.
Но на этом история не закончилась. Сова та, что ты думаешь, ведь начала к ним летать, будто за дитём доглядывала, всё ли в порядке?
— Ты смотри, — смеялась Авдотья, — Снова нянюшка наша прилетела, сидит на дворе.
До того Степан с Авдотьей к ней привыкли и полюбили, что как родная она им стала, они её «крёстной» стали кликать.
— И ведь как она сообразила к людям за помощью лететь? — дивилась Авдотья, — Да ещё к нам постучала. Совпаденье ли иль знала она про нашу беду…
— Сова — птица мудрая, — отвечал Степан.
Время шло. Год пролетел. Лето снова наступило. Авдотья в огороде возилась, а Фимушка на траве сидел, играл. Ворота-то во двор распахнуты были, и забежала на двор собака чья-то, лохматая, чёрная, да кинулась с ходу к ребёнку. Бросилась на малого, за рубашонку схватила, и давай драть, из стороны в сторону мотать.
Авдотья всё бросила, кинулась скорее к сыну, и видит — вдруг, откуда ни возьмись, сверху упало на собаку что-то, большое, рябое. Глядит Авдотья — да ведь это их сова! А та крыльями пса бьёт, клювом острым клюёт, шерсть и перья клочьями летят. Схватила тут тоже Авдотья вилы, замахнулась на пса, ударила черенком по боку, тот завизжал, да бежать. А сова на межу села, дрожит, словно отдышаться не может, урчит что-то на своём языке.
Авдотья сына к груди прижала, осмотрела всего — цел ли? Сама ревёт. Не подоспей сова, разорвал бы пёс мальчонку. Поклонилась Авдотья сове, и говорит:
— Спасибо тебе, матушка-сова, Господь тебя к нам привёл! За всё тебе спасибо!
А сова словно понимает, угукает в ответ, головой вертит.
Так она к ним и летала, пока Ефимке семь годов не исполнилось. А опосля исчезла.
— А почему, деда, так? — подала голос Катя, до того зачарованно слушавшая рассказ деда.
— Кто знает, — ответил дед, — Только больше не видели они её.
— А я так думаю, — сказала задумчиво баба Уля, — Ведь до семи лет ребёнок по-церковному как зовётся? Правильно — младенец. Он и на исповедь не ходит, безгрешен потому что. А после-то, как семь лет исполнится — всё. Считай, во взрослую жизнь вступил. Уже отрок. Вот сова-то та может и была ему как за Ангела-Хранителя? Может это Ангел его и был в образе совы?
— Всё может быть, — ответил дед Семён, — Теперь уже давно нет ни Авдотьи ни Степана, Царствие им Небесное. А память человеческая жива. Многое она помнит, да детям и внукам пересказывает. Так то...
Автор: Елена Воздвиженская
