– Недужное оно. Лает. Губы уж синеют, – стараясь не смотреть на старуху, протянула ей кулек, а в голове ярмарочной каруселью все крутилось страшное «зуб у нее. Ноет зуб, крови просит человечьей». Отдала и осела кулем на пороге, ноги не держали.
Бабка села рядом, положила сверток на колени, развернула. Крохотная девочка вздрогнула, проснулась, раскинула ручки, растопырила пальчики, заплакала – закашлялась.
— Ишь, вскинулась! Чисто тетёрка! – Бабка зашевелила губами, бормоча что-то непонятное.
«Что я делаю, госпадиии… съест! Съест! Ума я лишилась с горя, вон оно что! Зуб! Зуб ведь у нее. И печь! Матушки мои, сама принесла, в лапы сунула кровиночку свою! Отберу пока не поздно, виданое ли дело – дитя свое бабке оставлять! Отберу, в платочек замотаю, спасу! Как спасу? Куда нести-то Дунечку мою?». Вспомнила, как водила баб, знахарок, как лекарь приезжал, как в церкву носила – все одно « молись и жди чуда, мать». Как таяла на глазах девочка: носик заострился, личико скорбное, сморщенное — смотреть страшно, заходилась кашлем и плакала поначалу, потом уж плакать сил не было – сипела только.
Как металась с травами, да снадобьями. И слова мужнины: «Что ты мечешься, полоумная? Ты баба здоровая, еще народишь! Какие годы твои?»
Старуха закутала ребенка, кряхтя встала.
– Решилась? – голос звучал глухо, будто издалека.
Стеша заплакала, зажмурилась, булькнула – «даааа».
– Вопросов не задавай, в окошко не мотри! Принесешь муки, молока надоишь сваво, если есть, — оставишь на пороге. Так три дня. Кому скажешь – глаза тебе от бела света отворочу, поняла?
Стеша закрыла лицо руками.
– Поняла?
Сняла платок с головы, утерлась, кивнула головой. Пошла в сторону дома, не оглядываясь. Зашла в хату – бледная, губы ниточкой, цыкнула на старших, велела из дому не выходить.
Взяла плошку, вышла в сени, стала цедить из розовой, набухшей груди тощее, голубоватое молоко. К вечеру пошла обратно за лес, к яру. Туда, куда ходить нельзя.
Изба страшная, вся мхом поросла, кривая да темная. Ельник вокруг щерится клыками-ветками. Сова стращает, ухает. На пороге кот сидит, в темноту таращится – худой, да запаршивленный, левое ухо рваное. Поставила узелок рядом с ним. На оконце глянула – свет жаркий, красный, беспокойный. Подошла чуть ближе, слышно как бабка что-то бормочет, напевает, да в ладоши похлопывает. Зуб, наверное, заговаривает…
Не разобрать. Печь топит. Подошла чуть ближе, глянула – старуха тесто месит, обхлопывает. Девочки не видно.
Со страху застонала. Бабка замерла, повернулась к окошку – нос крючком, в ухе кольцо блестит. Стеша рванулась, как птица из-под снега, кинулась в лес, побежала. Раза три споткнулась – разбилась вся.
… Девочка, закутанная в теплое тесто, угрелась, наконец, и уснула. Бабка пощупала, не сильный ли жар от печи. Нет, в самый раз. Можно уже кулек и в теплую печь отправлять. Пусть дите распарится, раздышится малиновым духом, березовым листом да дубовой корой. Хворь вся из нее и выйдет. Тихо запела скрипучим голосом:
ай, да серые коты из-за моря шли
из-за моря шли в лапах сон несли
а и сон говорит – я тебя усыплю
а и дрема говорит – я тебя удремлю
баю-бай.
— Не жри малину-то, в лукошко сбирай! Васька отвесил сестре подзатыльник. Старший брат все-таки, за порядком кто кроме него следить будет?
— Далече зашли, сюда ходить-то нельзя, да уж больно ягода тут крупная.
— А почему нельзя? – не переставая есть малину, спросила маленькая белобрысая девочка.
— Тут знаешь что? Изба на курьих ногах. Баба Яга тут живет!
— Это которая детей ест заместо хлеба?
— Ага. Та самая.
— Ой, пойдем, глянем разок!
— Нельзя! – строго сказал старший. – Беда будет. Съест и косточки обглодает!
Подкрадывались к избе, хорохорились…Мол, не боимся – не маленькие уже! А как поближе подошли, так и притихли. Девочка начала ныть со страху: «Пойдем отселева. Пойдеоом!»
На нее цыкнули. Минька самый храбрый, а может просто дурной, подкрался к оконцу. Глянул. Захолодел.
Баба – Яга месила тесто на скобленом столе. Тесто большое, толстое, теплое – похлопывала его, как порося по боку, тесто подрагивало и похрюкивало. Глядь, а она в тесто дитё заворачивает! Маленького, сморщенного мальчика. Тетка Марийка родила до срока, такие не живут, Минька ходил с матерью к ней – мать утешала, а Минька с нескрываемым отвращением смотрел на этого лягушонка.
Тут Минька не выдержал, заорал дурным голосом, понесся стремглав. Бабка выскочила на порог, засвистела, заулюлюкала, заголосила на весь лес:
«Ишь, Тетёрка, Масленок, Заюнок, Коростель, Брусникаааа… геть отседовааа!» Потом захохотала, заухала совой, обнажив голые, бледные десны.
Бежали все. И все по-разному: кто орал, кто плакал, кто визжал.
Дунечка бежала молча, от страха высоко вскидывая руки – крылья… Чисто тетёрка!
Автор: Грета Флай
