– А нет ли у тебя, дедуля, каких-нибудь старых вещей. Мы бы купили.
– Вон, портки старые с дырявыми валенками под кроватью валяются. Могу и так отдать, забирайте.
– Портков нам твоих и валенок, дедуля, не надо, а вот картиночка у тебя на стене висит – можно посмотреть?
– Отчего нельзя – посмотрите. Старая будет картина. Ее еще мой дед на стенку прибил. А ему эта картина от отца досталась. Барин, когда за границу бежал, в своем доме две картины на стене второпях оставил. Прадед мой их и забрал. Он у барина конюхом служил, – дед, покряхтывая, встал и подошел к железной кровати, над которой висела картина. – Мне эта картина больше нравится. Река вон, деревушка на берегу, церквушка. Радуга после дождичка. Посмотришь, и душа радуется. Прям как у нас, в Малиновке. Хотя китаец какой-то нарисовал. Ху Ин Жи его фамилия. Там, в углу, написано.
Маленький, оторвавшись от картины, вытер с лысины выступившую испарину и прошептал очкастому:
– Это же Куинджи! Подфартило-то как нам!
– Дедуля! А где вторая картина? – спросил очкастый. Стекла его очков хищно блеснули. – Ты же говоришь, барин две картины оставил.
– Да в сундуке где-то. Показать?
– Покажи, покажи! – хором ответили приезжие.
– Ну, я пока тут, в сундуке, пороюсь, а вы мне во дворе дровишек наколите. Там колун рядом с чурками лежит. Да потом сразу по охапке и занесите в избу.
Когда лысый с очкастым через полчаса появились на пороге с охапками дров, на кровати, прислоненная к стене, стояла еще одна картина. Увидев ее, лысый выронил поленья из рук, а очкастый прошел с дровами прям к кровати.
– Куды?! Куды прешь в своих грязных чеботах?! Мать твою! Неси к печке! – прикрикнул на него дед.
Гости собрали упавшие поленья и аккуратно сложили их возле печи. Дед же, кряхтя, присел на стул:
– Вот теперь можете и посмотреть. Только эта картина мне не шибко нравится. Поляк какой-то, Гуген, намалевал. Там тоже в углу написано. Англицкими буковками.
– Мама родная! – снова прошептал лысый. В горле у него пересохло. – Это же Поль Гоген!
– Тише ты! Сам вижу, – одернул его очкастый. Стекла его очков снова хищно блеснули, но теперь еще ярче.
– Чего это вы там шепчетесь? – спросил старик.
– Да я тоже говорю, не очень картина-то. Подумаешь, мужик с бабой на скамейке под деревом сидят. Да и нарисовано-то так себе, тяп-ляп, – ответил лысый.
– Ну, эту я вам и продам подешевле. Так за сколько обе сразу купите?
– Значит, так, дедуля. За поляка мы тебе даем тысячу рублей, а за китайца – две тысячи, – ответил лысый и полез в карман за деньгами.
– Тут у меня уже был вчера один из городу. Торговался. За все давал пятьдесят тысяч. У него при себе больше не было. Да я не согласился. Мы тут в деревне тоже не лыком шиты, радио слушаем. Евона какие они, старые картины-то, дорогие – миллионы стоят!
– Так, то ж всемирно известные художники, дед! – возразил лысый. А у тебя что? Поляк Гуген какой-то, да китаец Ху Ин Жи. Федя, ты слышал про таких?
Очкастый отрицательно помотал головой.
– Не хотите – не надо. Сто тысяч и точка! Завтра вчерашний из города приедет и купит. Мне торопится некуда.
– Ладно, дед, мы с Федей выйдем, поговорим, – сказал лысый.
– Поговорите, поговорите.
Лысый с очкастым вышли из избы и сели в машину.
Минут через десять они снова вернулись. Лысый достал из кармана пачку денег:
– Дед, здесь девяносто семь тысяч. Больше у нас с собой нет. Честно. Мы ж тебе, все-таки, еще и дрова все перекололи.
Дед взял пачку денег, не спеша пересчитал.
– Хрен с вами, – сказал он. – Забирайте.
Лысый забрал картину с кровати, другую аккуратно снял со стены очкастый.
– Ну, бывай, дедуля! – повернувшись у двери, весело сказал лысый.
– Бывайте, бывайте.
Дед поставил на печь закопченный чайник, плеснул в него из ковшика воды и достал из шкафчика банку кофе.
Выпив пару чашек, он закинул ноги на стол и закурил сигарету.
– Эх, жалко отпуск кончается, а то можно было бы еще что-нибудь в стиле Айвазовского написать! – сказал он и, отклеив бороду, достал из-за печки мольберт.
Установив мольберт посреди избы, художник Крючков достал краски и принялся рисовать в стиле постмодернизма.
Через день он, покряхтывая, снял картину со стены, смахнул с нее веником пыль с паутиной и продал какому-то заезжему. После, повесив на дверь замок и отдав ключ соседке бабе Маше, у которой снял на месяц избу, отбыл в неизвестном направлении.
