Он лежал на своей постели, лежал давно и неподвижно, лежал и глядел в потолок. Всё уже наскучило, всё уже давно приелось, одно и то же каждый день, это выводило из себя и наводило на тяжёлые мысли. Состояние обрыдлости, нудной и ежедневной, для себя он так обозначил такое состояние, именно этим словом:
— Обрыдло всё, — говорил он.
— Как же мне всё это обрыдло, а ведь скоро Новый год, и ни какой радости — произнёс он со вздохом и переместил свой взгляд с одной точки на другую. Вкус к жизни был давно потерян, и ни что его уже не интересовало. Когда это произошло, он даже и не понял. Как-то всё случилось само собой, постепенно. И вот, он лежал и смотрел в потолок. Ремонт в его квартире лет двенадцать ни кто не делал, и поэтому потолок был полон разных точек, мелких, крупных, некоторые из них напоминали кляксы, а другие – каких-то таинственных насекомых, зверей, да и мало ли что, может прийти в голову старому человеку, которому совершенно нечем заняться. Все они были давно изучены, и можно даже сказать запротоколированы в уме, и какая точка откуда, он знал и помнил…
— Как же мне всё это обрыдло, как надоело, — опять вздохнул он, повернулся на бок, и стал смотреть на пузырьки с микстурами, на горку пилюлей, которые прописал их участковый эскулап. Очень уж ему понравилось это умное, как ему казалось, словечко – эскулап. Так и стал он его использовать и к месту и не к месту. Все у него были эскулапами, все, кто не нравился, и врачи, и слесарь из ЖЭКа, и водитель такси чуть не сбивший его на пешеходном переходе, когда он брёл из магазина, и даже дворничиху, за неумение правильно мести двор, по его разумению, в сердцах обозвал эскулапкой, за что и был обозван старым хреном и придурком…
Но это было давно, когда он ещё выходил на улицу, посидеть на лавочке, подышать воздухом, или пройтись по магазинам…
Он зачем-то потрогал пальцем таблетки, вздохнул и прикрыл глаза. Спать не хотелось, думать тоже, телевизор его давно не интересовал, да и лежать, если честно, тоже надоело. Но делать было нечего, после болезни, он сильно ослаб, и ходить долго не мог, только немного по комнате, сил хватало лишь на это, но больше приходилось лежать, и часами глядеть в потолок. Единственная радость была, что не совсем обездвижен, что мог ещё вертеть головой, поворачиваться с боку на бок, и кое-как доковылять до туалета. Таблетки не помогали, да он их и не пил уже, понимал, что толку особого не будет. Он слышал, как его дочь разговаривала в коридоре с врачом, не всё конечно слышал, но отрывки фраз, из которых можно было сложить общую картину, он услышал и сложил.
— Надо бы вот эти купить, — произнёс тихо эскулап.
Дочь что-то ответила, спросила, опять сама ответила…
— Да, они помогут, но дорогие…
-… я понимаю это. И массаж...
— Тогда пейте вот эти…
-… я записал ниже.
— Не поможет?
— Ну, вы же понимаете, дешёвое лекарство, такое и действие, но хуже не будет…
И зачем после этого их пить? Ведь не помогут, и массаж ему делать никто не будет. Он понимал это, знал, что у дочери лишних денег нет, поэтому, особенно и не надеялся. Поэтому просто лежал и часами смотрел вверх, изучая давно изученный потолок и дожидался конца.
— У дочери своя жизнь, и её в этом винить нельзя, — думал он, -хорошо хоть прибегает раз в день прибраться и приготовить поесть, а зачастую, уже приносит готовую еду, разогреет, положит в тарелку, и с чувством исполненного долга уходит домой.
Вот и сейчас скоро должна прийти. Мысли с потолка постепенно переключились на неё. Не потому, что хотелось есть, нет, аппетита у него не было, желудок давно не просил еды. Он просто знал, что надо есть и всё, и поэтому подолгу сидел за столом и ковырял ложкой в тарелке, насильно глотал, и, не доев, опять ложился на кровать.
— И зачем она придёт, — пронеслось в голове, — я ещё вчерашнее не съел, да и не вкусно это, или у меня аппетита нет? Наверно нет аппетита, — заключил он. — Не гуляю, мало двигаюсь, откуда ему взяться, этому аппетиту…
— Может позвонить и сказать, что б не приходила? — Мелькнула мысль, но как-то сразу угасла, потому как, вставать и брести в коридор, к телефону, не было особого желания, да и шевелиться тоже не хотелось.
— Ну и пусть, пусть придёт, — подумал он, и опять прикрыл глаза. Он понимал, что мешает. Мешает всем, но сильнее всего дочери. Лишние переживания и лишние заботы, они ни кому не нужны. Она и так устаёт на работе, а тут ещё он со своими болячками и немощью. Зять и внучка, к нему давно не появлялись, пока был здоров, внучка иногда приходила проведать, а теперь…
— Да и что им здесь делать, — прошептал он, — правильно, делать совсем нечего. Смотреть с сожалением на него, на больного, зачем? Больные нужны только больным. Он это прекрасно понимал, потому как сам любил повторять – мы, нашим детям, больные не нужны.
— Ну, придёт она, принесёт очередную порцию еды, — размышлял он. — Будет стоять и смотреть с сожалением на не съеденную им курицу, которая так и простояла на столе и наверно уже стала подсыхать с краёв, потому как в квартире жарко, а поставить в холодильник он её забыл, и вспомнил только сейчас...
— Обидно, — пробормотал он в слух, — обидно и обрыдло. Никому оказывается, я не нужен. Ни-ко-му, — по слогам произнёс он. — Никому не нужен стал…
— А почему я должен быть кому-то нужен, — мелькнула мысль, — что я рубль золотой? — Он даже усмехнулся своим мыслям. — И что я такого хорошего сделал, что б меня любить? Да ничего, собственно говоря и не сделал. Ребёнка родил? Чушь какая-то. Ну, родилась дочь, и родилась. Великий подвиг, тоже мне достоинство. Растил, кормил, одевал, воспитывал, образование. Ну, в отпуск ездили, ну, любил. Так это же всё для себя, не для неё, для себя любимого. Она-то не просила этого, мы сами захотели, сами родили, сами возились. Это так и должно быть, тоже мне подвиг…
— Это для себя, для любимого, — вздохнул он.
— Это так и должно быть, — ещё раз повторил он, — раз родил, то будь добр, вырасти, и выучи, и одень и обуй, и накорми, что б ребёнок не страдал и не думал, что он хуже всех одет и накормлен…
— Да и не особо-то воспитывал, — мелькнуло в голове, — себя любил больше, рюмочку пропустить например, погулять, это мы пожалуйста, а вот в театр сходить с ней лишний раз, или ещё куда — это ни как, это некогда…
— Чушь какая-то лезет в голову, — он повернулся на спину и прикрыл глаза. Но мысли продолжали роиться в голове. Вспомнился почему-то далёкий отпуск, они втроём на берегу реки, костёр, палатка, удочки, уха, печёная картошка, преданные глаза жены, её счастливая улыбка и весёлый смех дочери…
Дальше цирк, а сколько счастья, ни какой-то там шатёр-шапито, а настоящий, большой цирк, в центре Сочи, я её держу за руку, а она смотрит на меня снизу вверх и улыбается…
Клоуны и опять счастливый смех…
И всё же мы самые счастливые, я и жена, мы идём, а между нами она, наше чудо, держит нас за руки и важно шагает с нами в ногу,
в первый класс, и букет цветов, и ранец за плечами, и счастливая улыбка…
— Где она, эта улыбка? Теперь одна печаль в глазах, когда приходит, будто завтра умирать, будто хоронит…
— Как всё обрыдло, — опять прошептал он, а ведь завтра Новый год, или уже сегодня? – он долго размышлял над этим, но потом решил, что лучше спросить у дочери, когда она придёт.
Постепенно уснул, и опять снилось счастье, нежное и улыбчивое. Оно всегда ему снилось последнее время, ласково гладило по не бритой щеке, и смотрело прямо в душу, потом проявлялось лицо жены, она улыбалась, махала ему рукой и уходила, а он её звал, тянулся к ней, силился дотронуться, но она уже была далеко, и только её улыбка сквозь сон согревала его сердце…
Проснулся. Долго лежал и думал, к чему бы это, к чему такие сны, потом повернулся на бок, посмотрел на пустой стакан, остро почувствовал жажду, и, кряхтя, осторожно, стал вставать на дрожащие ноги. С первого раза не удалось, но ничего, подумал он, у меня всё впереди, сейчас отдохну и попробую ещё раз. Со второй попытки встал, осторожно держась за спинку кровати, потом за стенку добрёл до кухни. На столе был порядок, курицы уже не было, он на минуту замер, стоял и разглядывал салат в салатнице, селёдку под шубой, сок в пакете, кусочек торта и картошку с мясом в кастрюльке на плите. И красивая открытка на видном месте.
— С Новым годом папочка, с новым счастьем, здоровья тебе, мы тебя любим. Я, Анатолий и Анечка.
P.S. Ты спал, я будить не стала, всё на столе, празднуй без нас. Мы уезжаем за город, нас пригласили друзья. Не скучай. Целуем, мы.
Осторожно положил открытку. Пальцем провёл по торту, сгребая крем, как когда то в детстве, как это делала и его дочь, а потом и внучка, облизал палец, зацепил ещё и опять отправил в рот. Затем налил воды в стакан, и жадно выпил, налил ещё и поставил на стол.
— Значит сегодня Новый год, — прошептал он. — Значит, буду праздновать опять один. Ещё один Новый год, ещё один семейный праздник. Всё правильно, у неё своя семья, — пробормотал он и побрёл в комнату, унося с собой воду в стакане и открытку.
Прилёг, долго смотрел в потолок, потом зачем-то вспомнилась жена. Он всегда гнал от себя такие воспоминания, они его расстраивали, он чувствовал свою вину перед ней, ведь это он должен был идти, а пошла она, и её не стало…
Вспомнилась селёдка под шубой, как она её ловко готовила на Новый год, и всегда перед свеклой тёрла яблоко, а потом остатки обгрызала, и улыбалась ему…
И коржи на торт пекла сама, а он взбивал крем…
И дочь суетилась рядом, и внучка пальчиком слизывала крем…
Перечитал опять поздравление, усмехнулся – ты спал, будить не стала,… празднуй без нас…
— Значит опять без вас, — прошептал он, и вдруг почувствовал, что в комнате он не один.
— Ты здесь, — спросил он, и замер, вслушиваясь в тишину.
— Да, — ответила ему тишина.
— Значит, не один буду праздновать, значит с ней, — счастливо улыбнулся он, Новый год это семейный праздник, это правильно, что ты здесь...
— Ну, что, пошли? – Спросил он, — я готов...
— Пошли, пора — ответила тишина…
На следующий вечер, дочь и внучка пришли проведать деда, и поздравить ещё раз. Дочь понимала, что нельзя было оставлять отца одного на такой праздник, она помнила, как он всегда ей твердил, Новый год – семейный праздник, и его надо встречать в своей семье. Но ей так хотелось вырваться из города, и она в душе надеялась, что отец и в этот раз поймёт её и простит…
Она шла и счастливо улыбалась своим воспоминаниям, давно так не встречала Новый год, смех, шутки, фейерверки…
А отец смотрел в потолок неподвижными, широко открытыми глазами и тоже улыбался, словно там, куда он смотрел, куда увела его тишина, словно там, ждало его счастье…
Автор: Николай Голодяев
