Странная штука жизнь! Вроде вчера была молодая. Строили дом. Пели песни. И НИКОГДА не уставала. Все было в радость: хоть печку топить, хоть снег кидать. А его, ой как много падало в Сибири.
Все было легко, весело. Казалось, что жизнь будет бесконечной.
В первый раз прихватило сердце, когда было за пятьдесят.
Тук- тук. Молчание. Тук-тук. Слишком длинная пауза. И не хватает дыхания. Чернота подступает. Прямо к горлу.
А потом снова тук- тук. Пауза. Тук-тук.
Отлежалась. Встала. Не стала говорить, как испугалась той черноты, что нечаянно навалилась на нее.
Снова стала мыть, стирать, убирать, чистить, варить, таскать, перекладывать, носить, белить, красить.
И снова песня, как ни в чем не бывало.
А сердцу говорила: « Ну, что ты? Потерпи. Войны давно нет. И времена не хуже, а лучше, чем раньше. Молчи, не выдавай меня»
И сердце крепилось. Оно сжималось, когда хозяйка несла носилки с углем, когда она тащила бревна, помогая соседям строиться, когда задыхаясь бежала в трехдойку, на час отпросившись с работы. Чтобы подоить корову, что опросталась белоснежным бычком.
Вечером любили петь. Но это уже после. Это когда она вышла на пенсию. Шла к соседкам. Удивлялась, что появилось свободное время. Каждый выносил, у кого что было. Кто картошку, кто какую зелень. Выпивали по рюмочке. И пели.
Вот кто-то с горочки спустился.
Виновата ли я что люблю?
Мисяц не нибе
И, конечно, «Ой, мороз- мороз!»
Ну, как без него в Сибири?
А потом не стало хватать сил. Не только чтобы снег откинуть, а даже затопить печь
Дети продали дом и переселили в квартиру.
Тепло. Уютно. Туалет под боком.
А душа тоскует. Да и родной домовенок, что так оберегал, любил, остался там, на Гагарина.
И не смейтесь даже.
Здесь баба Таня даже рассердится.
-Вам-то откуда, молодым, знать?
-Как будил он ее по утрам?
-Как не позволял проспать?
Садился на грудь, лохматенький такой шарик, и звенел будильником.
Она его много раз сама видела. Благодарила. Ведь он всегда выручал. Дом – то сами строили. А домовенок еще с бабой Лушой, её свекровкой, из деревни переехал. Ведь на деревенском срубе дом на Клюквенной, потом уж на Гагарина стоял.
Ах, домовенок! Лохматый, добрый. Сколько раз он ее гладил по щеке? Утешал, когда обижали или свекровка, или муж. Всегда был рядом, если нужно. А, если плохой сон, то шептал: « Я рядом, не беспокойся».
Понимали они друг друга.
И вот новая квартира. Чужая. Говорят, пьяница жил.
Сын все стены ободрал, ремонт сделал. А плохо, не комфортно. Ну, все не по бабе Танино.
Цветы посадит, гибнут. А на Гагарина – все подоконники в цветах были.
Не любит квартиру баба Таня. Тоскует по дому на Гагарина. Песни не поются. Пусто и одиноко.
Саша заболел. Почти 60 лет вместе. По-разному. Но вместе. Не понятно бабе Тане, как сегодня из-за пустяков разводятся. У них тоже всякое было. А уважение осталось.
Болеет Саша. Уже вставать не может. Забыла про давление, про больное сердце. Таскает на себе. Моет его, переворачивает. Лишь бы жил. Одна мысль.
Упал ночью. С кровати. Опять война снилась. Опять бежал, защищал, кричал. Не смогла поднять. Тяжелый. Он почти 180, а она 160. Сидит, ревет.
Набрать – позвонить не может. Давно слепая. Ведь за 80 давно.
Как справилась, как уложила, не помнит сейчас.
Но после этого спать перестала.
-Ослабла, — говорит
-Вот тут и нечисть полезла. Квартира – то чужая. Я без сил. Саша болеет.
-Только задремлю, а тут раз, вода сверху!
-Схвачусь, бегу. Ну, как бегу. Шарком- шарком. Все поторогаю. Нет воды. Потом кажется, что крысы побежали, потом голоса.
-Ох, измучили.
-Стук, шорох, писк, звонки целую ночь.
-Саша болеет, и я спать не могу. Жуткое время.
-Сыну говорю, что нечисть завелась, смеется: « Мама, ты просто устала!»
-Вся я извелась.
Похоронили Сашу. Вот тут-то началось ...
Телевизор этих полтергестов, или как там, показывает...
-Ну, ты поняла.
-У меня стало хуже. Как три часа, так телефон звонит, вода льется, собаки гавкают. И бесконечно какие-то люди в квартире.
Просто схожу с ума.
Баба Таня плачет
-Сумасшедшей меня считаешь?
Позвали батюшку. Ходил долго, читал молитвы. Продолжает баба Таня, моя мама.
-Два дня была тишина. Потом крики ночью: «Что избавиться хотела? Не получится! Нас тут много! А ты совсем без защиты!»
Я сижу перед мамой. Ей 87 лет. Она в полном уме. Да, она слепая. Но она приспособилась, как она говорит, и сама справляется со своим небольшим хозяйством. У нее весь день по порядку. Она молодец. Все хорошо. Только нечисть не дает покоя.
Слушаю маму. Мы разные. И по-разному видим мир. Я над ней не смеюсь. Я ее понимаю. Я ведь тоже пишу сказки, которые берутся неизвестно откуда.
Мама плачет по домовенку. Там был защитник. Там, это на улице Гагарина. А тут я одна.
Я все понимаю. Я иду на улицу Гагарина. В дом номер 13. Там давно новые хозяева. Я объясняю, что я на минуточку, и вообще я тут родилась.
Я не узнаю дом детства. Это чужой дом. Я подхожу к печке и говорю: « Домовенок, если ты слышишь меня, мама очень тоскует, ты ее помнишь, хозяйку этого дома. Если ты жив, прыгай ко мне в сумку, я тебя отнесу. Мама очень старенькая. Она сильно просила. Ей плохо без твоей защиты и любви. Пойдем»
Я открываю сумку. Новые хозяева смотрят на меня, как на полную идиотку.
Ну и пусть. Я это делаю для мамы.
Я слышу легкий шорох. Может, это мне показалось. Но я закрываю сумку, не смотря на странные взгляды, кланяюсь дому, говорю ему «спасибо» и ухожу.
-Ах, улица Гагарина! Хочется заплакать, постоять на ее окончании. Но у меня сумка. Мама ждет. Это важнее.
Мама сидит на балконе.
-Мамуля, — я принесла. Нашего домовенка!
-Правда?
-Правда!
-Сейчас буду отпускать!
Я открываю сумку.
Мама смотрит и плачет: «Ты вернулся. Ты вернулся»
Я ничего не вижу. А она кого-то гладит и плачет.
В этот вечер мама уснула спокойно.
Я, отвыкшая от узкого дивана, ворочалась. Показалось, что пискнула кошка, потом послышались шаги.
-Ну, вот и у меня крыша поехала, — подумала я
Потом услышала: «Меня зовут Егорий. Скажи маме мое имя. А тебе спасибо. Теперь я ее в обиду не дам. Распустили тут нечисть!»
Утром я сделала маме оберег. Волшебную пуговицу. Яркую, красную. Я ее нашла в старой копилке, подвязала на ниточку и положила под подушку. А еще сплела из старых ниток фенечку.
-Тссс! Для мамы это тоже не фенечка, а оберег от нечистой силы. Взяла тоже красный и зеленый цвета.
Красный – это сила и энергия. А зеленый – жизнь и обновление.
Утром.
-Мамуля. Вот тебе обереги.
— А я уже больше не боюсь. Мой домовенок рядом. Любит меня. Это он. Я его узнала. Мама гладила кого-то.
Увы, я не вижу, кого она гладит.
-Мама, его зовут Егорий.
-Он сам мне ночью сказал. Теперь ты можешь его позвать, когда вдруг испугаешься. И не забывай ему ставить молочко на кухне.
-Конечно. Конечно. Закивала головой мама. Я сохранила его плошечку еще из дома на Гагарина.
— Пойдем, Егорий. Прости, что так долго тебе пришлось ждать. Прости.
И мама опять кого-то гладит. А я слышу только сладкое мурлыканье. Как –будто в доме завелся ласковый котенок.
-Ага, это Егорий, — думаю я.
-Нет, я его не вижу. Видит его только мама. Но потому, как она успокоилась, как все время подкладывает подушку, предварительно сделав ее ровной, я понимаю, что она нашла себе защиту и поддержку. Она все время улыбается.
В первый раз после смерти папы я засыпаю спокойно.
Домовенок, наш Егорий, вернулся. Он дома. Вместе с мамой.
Ночью я просыпаюсь и подхожу к маме. Она спокойно спит. При этом ее правая рука, что лежит на подушке, кого –то обнимает.
Я не знаю, кого. Может — это домовенок. А, может, она вспомнила папу? Но она ровно дышит, лицо расправилось от морщин, и я счастлива.
Я тихонько иду к моему дивану и шепчу: «Егорий, спасибо тебе! Как здорово, что ты вернулся. Как здорово!»
И тоже засыпаю, счастливая...
Автор текста и фото: Наталья Берзяева
