Ровно десять лет назад, 23-го июня 2010-го года, я вернулся домой, отдав свой долг Родине. Я бы и не вспомнил об этом, если бы случайно не услышал одну мелодию, которая с первых нот напомнила мне об одном, совершенно нетипичном для разухабистых армейских историй, лирическом инциденте. Но обо всем по порядку.
Под самый дембель, весной, нашему отдельному батальону командование решило вручить собственное знамя. Понятия не имею, как мы жили до этого момента без знамени, но отказываться от таких подарков в армии не принято, поэтому подготовка к этому торжественному мероприятию началась с характерными усердием и тщательностью.
Пока одна группа «добровольцев», которым выпала честь нести знамя, умирала на плацу, облачившись в парадную форму, которую все с удивлением рассматривали, увидев ее впервые под конец службы, другая группа ползала по части в поисках декоративного гвоздика с древка знамени, который умудрилась потерять первая группа во время генеральной репетиции прохождения со знаменем.
Я же, с тремя товарищами — Саней, Максом и Лехой, был зачислен в третью «добровольческую» группу и отправлен в актовый зал штаба бригады, в котором, собственно, и должно было состояться торжественное вручение знамени нашему славному батальону. Нашей задачей была подготовка зала к мероприятию — расстановка кресел, расстилание длинных красных ковров, а также вынос старого пианино, которое стояло на сцене и совершенно не соответствовало камерности мероприятия.
У дверей актового зала нас встретил мой знакомый — бурят по имени Дондок, который служил в должности библиотекаря и в обязанности которого, в том числе, входило поддержание порядка в зале. Дондок был замечательным парнем с чувством юмора, который снабжал меня книгами и, к слову, познакомил с творчеством Бредбери и Джека Лондона. Напоив нас чаем, бурят сориентровал нас на предмет того, что и где лежит, что и куда выносить, а также — что и куда заносить.
По старой армейской традиции, мы приступили к выполнению задачи, максимально растягивая удовольствие, дабы не пострадать от своего усердия и, слишком рьянно взявшись за работу, не попасть на выполнение следующего задания. Благо, офицеров с нами не было и никто нас не подгонял. После того как мы вынесли из подсобного помещения два ряда кресел, и установили их напротив сцены, было принято совместное решение увалиться в них и немного отдохнуть от изматывающего и тяжелого труда. Именно так все и поступили, кроме Лехи, который бродил по залу, явно чем-то обеспокоенный. Что, впрочем, было его обычным состоянием.
Леха был, как это тогда называлось — «на движениях». Он всегда знал — что, где и как можно достать. Не знаю, где он этого понахватался в свои двадцать с лишним лет, но во время разговора он всегда понижал голос и активно жестикулировал «распальцовкой», машинально отводя мизинец и указательный палец. Походка его была такой же «приблатненной» — при ходьбе он широко расставлял ступни, немного сутулился, но при этом высоко задирал вверх подбородок и разводил руки в стороны. Ни дать ни взять — малолетний бандит.
Пройдясь несколько раз по залу, он остановился у окна и, сунув руки в карманы, стал рассматривать происходящее снаружи, нервно отбивая носком сапога какой-то ритм. Но хватило его ненадолго. Резко развернувшись, он уставился на пианино, стоявшее на сцене. Было видно, что он чем-то крайне озадачен. Бросив на нас оценивающий взгляд, он снова посмотрел в окно, а затем, вытащив руки из карманов, решительно зашагал к сцене.
Леха подошел к пианино, сел на стул и, откинув крышку, замер, рассматривая ряд черно-белых клавиш.
— Интересно, он раньше знал, что под крышкой кнопки есть? — усмехнулся Саня, скептически посматривая в сторону Лехи.
— Глянь, на педали смотрит. Не поймет — которая из них газ, — хмыкнул Макс.
Бурят же, быстро сообразив, что музыкальный инструмент сейчас может пострадать от рук вандала, а достанется за это ему, бросив всё, ринулся к сцене, размахивая руками и всячески выражая свое недовольство. В том числе и нецензурно.
Но Леха уже протянул свои грязные ручонки к инструменту и опустил пальцы на клавиши...
Тогда мне показалось, что время замедлилось, а может, и вовсе остановилось. Зал наполнился музыкой. Настолько прекрасной и обволакивающей, что все присутствующие застыли там, где стояли, повернув голову к источнику этих чарующих звуков. Леха сидел на стуле, выпрямившись, как струна и покачиваясь в такт мелодии, которая заполняла пространство, вытесняя из него всё остальное — лишнее, ненужное, обрыдлое, наносное. Насколько прекрасна была эта музыка, настолько и удивителен был контраст между ней и ее исполнителем, от которого никто из нас никак не ожидал такого поворота.
Я смотрел на Леху, на его кисти, парящие над клавишами в каком-то, только ему одному доступном и понятном танце, результатом которого была музыка, плывущая со сцены, проникающая под кожу, забирающаяся под душу. Я смотрел на Саню и Макса, в чьих глазах удивительно синхронно одна эмоция сменялась другой. На смену скептицизму пришло удивление, затем недоверие, после — с трудом сдерживаемый восторг.
Лица Дондока я не видел, так как он стоял у самой сцены ко мне спиной. Раскинутые в стороны руки, с которыми он бросился на спасение закрепленного за ним имущества, медленно опустились вниз. Сдвинув кепку на затылок, он стоял и, так же как и мы, впитывал в себя музыку. А она лилась, текла со сцены невидимыми, но вполне осязаемыми волнами, которые подхватывали и уносили нас куда-то далеко, каждого — в свои края и дали, к своим мечтам и надеждам, волшебным образом делая их как будто бы реальными и такими близкими.
Я посмотрел в окно. На деревьях, ровным армейским строем высаженных вдоль плаца, ярко-зеленым огнем разгоралась весна. Солнечные лучи, проникая сквозь молодую листву, играли на асфальте с воробьями, которые шумной крикливой стайкой обсуждали свои птичьи дела. По синему небу величественно, словно фрегаты, проплывали белые облака, то закрывая собою солнце, и делая этот мир не таким ослепительно ярким, то снова, как будто сжалившись, открывали солнце миру.
Я вдруг поймал себя на мысли о том, что уже почти год не смотрел на этот мир вот так — широко открытыми глазами, наслаждаясь его красотой и величественным спокойствием. Все это время я смотрел на небо, чтобы понять — будет сегодня дождь или жара, нужно ли, заступая в наряд, брать с собой флягу с водой или лучше совсем ее отцепить и оставить в тумбочке, чтобы она не болталась на поясе. Солнце интересовало меня лишь с точки зрения определения времени, а деревья — в качестве источника тени. Сейчас же я смотрел на мир, видел его красоту, которая проходила мимо меня в рутине одинаковых дней, и не мог отвести от нее глаз. И все это открылось мне лишь благодаря этой мелодии, которая звучала сейчас не только снаружи, но и, как мне казалось, где-то внутри меня.
Леха опустил пальцы на клавиши и, когда последние звуки мелодии стихли, аккуратно закрыл крышку старого пианино. Повернувшись к нам на стуле, он как-то виновато и стыдливо посмотрел на нас и тихо произнес:
— Девушке своей сочинил еще на гражданке.
И после этих слов, остановившееся время снова поползло вперед. Снаружи послышались окрики сержантов, гоняющих по плацу молодняк, где-то за дверями актового зала раздался кашель офицера, спускающегося по лестнице, а на КПП натужно заревел мотор Камаза, заезжающего на территорию части. Мир снова стал обычным, привычным и правильным. Волшебство исчезло, растворилось вместе с последними нотами этой прекрасной музыки, которая всего на несколько минут, но все же разбудила в каждом из нас что-то такое, что казалось здесь немыслимым, чуждым и даже, наверное, лишним. Чувство прекрасного.
Завершив все дела в зале, мы всей компанией направились в расположение. Обычно такие истории заканчивают пафосными фразами о том, что все шли молча и каждый думал о чем-то своем. Но нет, мы смеялись, довольно жестко подтрунивая над Лехой и его девушкой, сводя все шутки к одному, как это принято в этом возрасте; развивая пошлые темы о пальцах пианистов и задавая ему глупые вопросы о том, умеет ли его девушка играть на каких-нибудь инструментах. Иногда похлопывали его по плечу, произнося что-то вроде: «Да ладно, ох@$&тельно играешь, за@$&сь». Он же в ответ смущенно отмахивался и добродушно посылал нас на три буквы. Мы снова стали двадцатилетними пацанами, молодыми солдатами, среди которых любое проявление сентиментальности воспринималось как признак слабости.
В волшебство перестают верить ровно в тот момент, когда оно заканчивается. Так случилось и тогда. Но именно в тот день я понял и на всю жизнь запомнил, что есть в этом мире вещи, которые способны хоть на мгновение, но менять реальность, делать этот мир лучше, чище и прекраснее. Независимо от того, где ты и кто ты. Одной из этих вещей, несомненно, была и остается музыка. Волшебство, которое можно если не увидеть своими глазами, то уж точно можно услышать своими ушами.
***
Мелодию, которую играл Леха, я, конечно же, не помню. Но эта история тут же всплыла в моей памяти, как только сегодня в наушниках заиграла «Don't Go» Дениса Стельмаха. Наверное, та мелодия была на нее похожа.
Автор: ЧеширКо
