Прошлым летом у отца Димитрия умерла старенькая прихожанка бабушка Фрося. На этот раз по-настоящему. Однажды она уже «померла» лет, наверное, пятнадцать назад. В то время ей было за восемьдесят. Позвонили тогда отцу Димитрию родственники: «Совсем плоха – Вас зовет... Но слаба так – боимся, до приезда не дотянет».
Слава Богу, тот неподалеку как раз был.
«Приезжаю, исповедую, причащаю, – рассказывает батюшка. – Пытаюсь с ней поговорить, поддержать. А она слабенькая такая, желтая вся. Еле дышит.
Только улыбается и радостно так на меня смотрит. А когда грехи называю (сама она не могла уже), слезы у нее текут. И кивает еле-еле. Мол, «грешница я. Во всем грешна...» Тут же и врач пришел. Сказал – готовиться, так как жить ей осталось максимум неделю, и то если очень повезет.
В больницу забирать не стал: «От старости не лечат. А так среди своих...».
Ушел отец Димитрий от бабушки Фроси.
«На глазах слезы, – вспоминает, – а в душе благодать, что человек причаститься успел. В храме всем сказал, что она скоро нас покинет. Прихожанки мои все зашли с ней попрощаться».
Тогда отцу Димитрию нужно было уехать в столицу по своим священническим делам, поэтому он ненадолго выпустил бабушку Фросю из вида. Вернулся, а через несколько дней, глядь, а «умирающая» в храм пожаловала. Люди на нее как на привидение смотрят, а она, как ни в чем ни бывало, давай к иконам прикладываться, всем кланяться и на подсвечниках красоту наводить.
Отец Димитрий к бабушке Ефросинье направляется, думает, как бы потактичнее спросить, как так получилось, что она еще не в Царствии Небесном одесную Христа. А она уже сама ему навстречу спешит, клюкой перебирает.
«Батюшка, – говорит, – батюшка, Вы меня тогда причастили, и я поправляться стала. Сейчас совсем как новенькая. Доктора вон вчера напугала. Он меня на улице встретил и аж руками замахал, сердешный: «Вы что! Вы как! Вы ж по всем законам медицины помереть уже должны!»
«Ну, простите, – отвечаю, – что подвела медицину. Я старалась. Даже причастилась напоследок».
А через какое-то время всем стало ясно, почему Господь с ней чудо такое сотворил.
«Во всем всегда есть смысл, – любит повторять отец Димитрий. – Всё с нами по Божией любви происходит. Обо всем Он печется».
В общем, забеременела тогда незамужняя внучка бабушки Фроси Катя. Было ей далеко за сорок лет. Кавалер как узнал, так и растворился. Родня тоже желания помочь особо не изъявила.
И собралась Катя аборт делать: «Мужа нет, кавалер исчез, работу еле нашла – что, теперь бросать? А чем я ребенка кормить буду? Да и не девочка уже я… стыдно в таком возрасте рожать – голова вон вся седая».
«Безобразить ей, седой, было не стыдно, а рожать, значится, стыдно! – застучала по полу клюкой всегда кроткая и смиренная бабушка Ефросинья, чем немало удивила и внучку, и родню. – Я буду с ребятенком нянчиться! Усё!»
И для убедительности так шарахнула палкой об пол, что с потолка штукатурка посыпалась.
Пока жива была старая Ефросинья, во второй раз не померла уже взаправду, нянчилась с ребенком, как и обещала. Он в «бабе» своей души не чаял, как и она в нем. В храм к отцу Димитрию его водила, пироги ему пекла, песни пела, в игры какие-то «старинные» играла. И рядом с ним сама молодела. «Ради него меня Боженька и оставил», – всё повторяла.
Мать, великовозрастная внучка Катя, даже ревновала. Ведь сама сынишку любит без памяти. Но понимает, что только благодаря бабушке Фросе Данилка и родился. И только благодаря ей они его и поднимают. И растет чудесный мальчишка этот на радость всем. А бабушка Ефросинья верила, что, пока она им нужна, Господь ее не заберет. И сил ей даст столько, сколько нужно.
Когда она умерла, тот уже подростком был. Сам ей опорой стал. Ведь бабушке Фросе на момент смерти уже за сто перевалило.
«Удивительная это была смерть. И удивительная старость, – рассказывал мне отец Димитрий. – Молодость ведь дается всем. Ну, или почти всем. А старость, особенно блаженная, мирная, в любви, далеко не многим. К ней идти надо, всю жизнь себе эту старость готовить... Даже слабоумие у стариков разное... Знаешь, много раз замечал: разум постепенно угасает, и в человеке просыпается настоящее, то, чем он в глубине души жил. Не всегда, конечно, но часто.
Вот вроде порядочный был мужчина, благообразный. Началась деменция, и как зверь в нем проснулся. А потом узнаешь, что и человеком он был так себе.
Жене изменял, воровал, детей бросил... А кто-то тихий и светлый становится как ребенок. И жил, как оказывается, тоже тихо и светло... Как Ефросиньюшка моя...»
Девушкой во время войны потеряла Фрося родителей. Отца убили, мать от пневмонии померла. У нее же на руках. Осталась с двумя младшими братьями. Была им вместо матери.
Потом замуж вышла, своих четверых родила.
Муж Иван хороший был человек. Братьев ее как родных сыновей принял. Всех они с Фросей подняли, выучили. Самой же ей было не до учебы. Только читать и писать научилась.
Очень Псалтирь любила, почти наизусть знала. Помнит, как девочкой бабушка с мамой ее в храм водили. Пока он еще открыт был.
«Рассказывала она мне, как мама ее иногда пела на клиросе, – вспоминал отец Димитрий. – Хотя какой там клирос в маленькой церквушке. Три бабушки в уголке. Посадят Фросю тут же на лавочку, она слушает. Зимой холодно, а как запоют, так, говорит, как будто периной ее укрывали».
Когда его закрыли, дома молилась с мамой и бабушкой.
Завет отца своего помнила всегда: как бы самому трудно ни было, голодного накорми и обогрей. И муж ее Иван такой же был. Жили бедно, но никому отказа не было.
«В деревне рассказывали, что к Ивану с Фросей даже Богородица приходила, – говорит отец Димитрий. – Те, кто еще жив и помнит. Было это зимой. Как раз голодный год. У соседки ее Дарьи муж умер. Осталась она с тремя детьми. Постучалась к Фросе с Иваном. У тех только хлеб был. Да какой там хлеб! Хлебец из остатков. Детей куча. Сами голодали. Так они и его отдали. Потом стук в дверь.
Выходят – на пороге хлеб лежит, завернутый в тряпку какую-то. Свежий, теплый еще. И никого. Даже следов на снегу нет.
А на следующий день люди говорили, что женщину в деревне видели. И верят, что Богородица это была. И я верю. К кому ж Ей приходить, как не к Ефросинье... Иван в реке утонул лет пятьдесят назад. Пьяного полез спасать. Спас, а сам погиб.
Дети к тому времени уже выросли, и Ефросинья всю себя внукам отдала. Никогда не роптала, не жаловалась. А потом вон правнука еще Данилку вырастила...
Когда храм у нас открыли, она первая прибежала помогать. Кирпичи таскала, мыла-драила, просфоры пекла... Всё делала, пока силы были».
Тихо-мирно умирала бабушка Фрося. Сначала разум начал угасать. То всё понимала, рассуждала, то провалы.
«Когда провалы эти были, она псалмы пела, молитвы разные, – рассказывал отец Димитрий. – Сядет тихонько на стул и поет. Или на кровати лежа. Один раз рассказала мне, что не помнит, что минуту назад было. А вот детство свое помнит хорошо. Как, девочкой тогда на клиросе сидела. И тепло ей было в эти моменты, радостно. Вот она, блаженная старость. Когда настоящее в человеке просыпается, самое дорогое.
Однажды в себя пришла, спрашивает: «Где я?» «Дома», – отвечают. «А что я сейчас делаю?» – «Молишься, бабушка». – «Вот ведь радость какая!» И сияет вся».
Отец Димитрий рассказал, что умерла она на его глазах. Он тогда причастить ее зашел. В себя пришла, со всеми попрощалась. Успокоила всех, что хорошо ей сейчас. Домой уходит – туда, на «небо». А потом опять разум угас. Никого не узнавала. И псалмы запела. Так и умерла, молясь.
Отпевал бабушку Фросю тоже отец Димитрий.
«Знаешь, иногда отпеваю человека. И такое чувство тягостное. Как камни ворочаю. И тяжело вот это петь: «Со святыми упокой...». А тут так легко, радостно было. Будто душа ее прямо туда, к Отцу, летит. И слезы, и радость. И казалось, что Христос рядом».
Автор: Елена Кучеренко
