Да уж, вляпаться в такую историю могла только я.
Ещё утром я спокойно завтракала дома и представляла радость тёти Зои, когда она увидит меня на пороге, как будет суетиться, накрывая стол, и взахлёб рассказывать новости. И где я оказалась вместо тёткиного порога? Кто б сказал. Вокруг лесная глушь, ни души. А на моей машине уехали два ублюдка.
И надо было мне остановиться на той заправке на выезде из города. Бензина бы вполне хватило, так нет же, пирожка ей (то есть мне) захотелось с сыром. И потом, когда садилась в машину – ну посмотри же на заднее сиденье. Ага, вот прямо взяла и посмотрела.
О том, что там появился пассажир, я узнала, когда уехала с заправки – у моей шеи появился холодный нож и в ухо шёпотом сказали: «Притормози, друга надо взять». Второй сел на переднее сиденье, тоже выставил нож и, ухмыляясь, приказал: «Поехали».
Ехали больше часа. Пассажиры иногда нецензурно переговаривались. Я закусила губу и делала вид, что не вслушиваюсь. Из их разговора было понятно, что свои дальнейшие планы они со мной не связывают. Рядом сидящий бандит поглядывал на меня с гаденькой усмешкой и ловко жонглировал своим ножом. И я понимала, что ничего хорошего этот перфоманс мне не сулит.
— А ну-ка, сверни здесь, — передний махнул рукой вправо на стояночную площадку между лесополосами.
— Слышь, — сказал задний, — тут место людное.
— Отлить надо, — гоготнул передний и вышел из машины.
Когда он скрылся в кустах, я расстегнула ремень безопасности и выкарабкалась из машины.
— Куда? — рявкнул было оставшийся.
Я мило улыбнулась.
— Мне тоже надо.
— Ладно, иди, — скривился он, — только быстро.
Я кивнула и не торопясь пошла в сторону, противоположную той, куда ушёл передний.
Мне повезло, если можно так вообще сказать в сложившейся ситуации. Как оказалось, площадка, на которой мы остановились, оборудована на насыпи, наверное, чтобы не было подтоплений. В этой насыпи насквозь была проложена огромная бетонная труба. Вот в эту трубу я и залезла, и поползла как можно дальше.
В трубе было сыро и воняло дохлятиной, но, по моему мнению, это было лучше, чем видеть ухмыляющиеся физиономии и понимать, что дальше будет только страшнее.
Примерно на середине трубы я замерла и прислушалась. Они громко обсуждали моё отсутствие. Да, оставаться здесь не выход – они обнаружат этот лаз и поймут, куда я делась. Я поползла дальше, на другую сторону насыпи. У меня есть шанс. Выбралась из трубы, вся перемазанная сырой грязью, и короткими перебежками от куста к кусту стала так быстро, как только возможно, удаляться вглубь лесополосы, которая, как я видела, далеко впереди переходила в лес.
Спустя пару часов я всё ещё продиралась сквозь ветки. Шум дороги давно остался позади, но останавливаться я не хотела. Главное – скрыться, уйти подальше.
Погони вроде бы не было, но вдруг мне это только кажется. Очень мешал живот. О том, что от переживаний роды могут начаться в любой момент, я старалась не думать. Отчаянно жалко было машину — подарок родителей на моё тридцатилетие, последний их подарок — папы не стало через полгода, мама тихо угасла вслед за ним.
Наконец я остановилась, сил больше не было. Уселась на корявый пенёк, обняла неспокойный живот и стала думать, что делать дальше. Кругом, куда ни посмотри — лес. На дерево я бы и в обычном состоянии не залезла, а уж с животом… Тишина вокруг, только птичий щебет. Ни гула машин, ни стука топора, а мне всегда казалось, что в лесу неизбежно должен раздаваться топор дровосека.
За спиной послышался шорох, я оглянулась. Из-за куста появился волк. Серая шерсть, жёлтые глаза. Он переминался с лапы на лапу, внимательно смотрел на меня, потом зевнул и облизнулся. Я слезла с пенька, развернулась к нему и сказала:
— Какая ирония! Сбежать от бандитов, проползти в вонючей трубе, пройти чёртову кучу километров по лесной чаще, и всё это ради того, чтобы ты меня съел.
Это очень несправедливо, хотя ты, конечно, считаешь по-другому.
Ясное дело, я никак не надеялась, что мой монолог произведёт впечатление на хвостатого зверя. Тем больше было моё удивление, когда волк повернулся и просто пошёл в сторону, потом остановился, оглянулся на меня, сделал несколько шагов, снова оглянулся. Он явно меня звал, увлекал за собой. И я пошла за ним, переваливаясь как утка.
Идти за серым хвостом я смогла недолго — всё-таки я очень устала. А тут ещё живот разбушевался не на шутку, толчки становились всё сильнее. Потом стало мокро… Вот в этот момент мне и стало страшно так, как не было никогда.
— Волчoк, миленький, отведи меня к людям, — взмолилась я, глядя на мелькающий мохнатый хвост.
Волк обернулся, сверкнул жёлтыми глазами, присел на задние лапы и, подняв морду, страшно и громко завыл. Выл пару минут, потом замолчал, вскочил на лапы и, оскалившись, стал приближаться. Я закричала и попыталась убежать, но из-за толчка лапами упала на колени. Волк запрыгнул мне на спину и зарычал.
Умолк он только тогда, когда я улеглась на бок и в ужасе зарыдала, ожидая, что сейчас меня по кусочкам будут разрывать острые клыки этого чудовища. Волк взгромоздился на меня передними лапами и, высунув язык, стал часто дышать прямо в лицо. Из его пасти воняло чем-то знакомым… ненавистной ромашкой для полоскания горла при простуде… И я отключилась…
Смутно помню, как меня волокли сквозь лес, как заносили в избу, как снимали мокрый комбинезон, как переворачивали на спину и давили на живот… Из вязкого тумана обрывками доносился старушечий голос:
— Тужься… Давай, милая… Ещё тужься… Ещё…
Это длилось целую вечность, пока не возникло тоненькое: «У-а-а-а-а, у-а-а-а-а», и наконец:
— Девочка! Да какая ж справная!
Значит, дочка… Я думала, будет сын…
Очнулась я ночью. Очень жарко. Пахнет мятой и ещё чем-то, кажется, пшённой кашей. Повернула голову. Окно. Приподнялась и выглянула. Полнолуние, отчего хорошо видно, что происходит снаружи.
Перед избой две обнажённые фигуры — старуха и девочка-подросток, на руках у старухи — голенький младенец. Старуха подняла младенца вверх, к луне, что-то говорит, девочка стоит рядом с ножом в руках. Я хотела кричать, но получался только стон. Вот старуха положила младенца на землю, взяла нож и подняла его над головой… Меня трясло оттого, что предстоит увидеть, но ничто на свете не могло заставить меня не смотреть в окно.
Старуха полоснула себя по ладони и поднесла руку к пиале, протянутую девочкой, какое-то время подержала, наверное, чтобы натекла кровь, потом взяла что-то непонятное, похожее на пучок травы, окунула в пиалу, вытащила и стала обтирать этим пучком младенца, в основном руки и макушку, что-то бормоча.
И вдруг — даже спустя годы я могу в этом поклясться — старуха засветилась серебристым светом, искрящиеся брызги будто испарялись с её тела и поднимались вверх, а затем будто звездопадом осыпали мою новорождённую дочь.
Я как заворожённая смотрела на то, как маленькое тельце впитывает этот звездопад, и не сразу заметила, что девочка-подросток повернулась к избе, в упор смотрит на меня и что-то говорит. Старуха, не оборачиваясь, махнула рукой. Последнее, что помню — как из глаз девочки метнулись к окну два жёлтых луча…
Наутро я ещё до пробуждения почувствовала невероятно густой и фантастически вкусный запах молочной каши. Послышался тоненький плач, будто мяуканье, и тот же голос скрипуче-ласково произнёс:
— Ну буде, буде, пташечка. Мамка-то с тобой давеча умаялася, пущай поспит трошки.
— Я не сплю, — хрипло сказала я, пытаясь встать.
— Лежи, милая, — старуха приблизилась к кровати, — на-ко вот, дитятко своё, покорми ея, по-сыту она и поспит долгонько, и расти будет крепенько.
Она положила дочку рядом, помогла выпростать грудь из-под майки и придержала головку, пока дочь не присосалась, жадно причмокивая.
— Как дитя-то наречёшь?
Я пожала плечами.
— Марией. Думала, сын будет, имя для мальчика выбирала. Так что — пусть Маша.
Бабка кивнула.
— Доброе имя. Наше. А тебя как звать, милая?
— Светлана. А вас?
— Домна Панкратовна я. Люди бабой Домкой кличут, — улыбнулась старуха, — и ты так зови, привычная я.
Маша наелась, выпустила сосок из ротика и тут же уснула, беззубо улыбаясь.
Когда Домна протянула руки забрать Машу, я увидела, что ладони у неё чистые и гладкие, без порезов. Это что ж, всё, что я видела ночью, мне приснилось?
Похоже на то. Только я с облегчением об этом подумала, как в избу вошла девочка, та самая, которую я видела ночью, и которая выстрелила в меня лучами из глаз. Я почувствовала смятение. Домна шустро обернулась.
— Давай, Фёклушка, внученька, стол сбирай, чай сонычко высоко, рожанице, та и нам, йисты вже сидать пора.
Фёклушка сверкнула жёлтыми глазами и стала выставлять на дощатый стол плошки, ложки, горшки, кувшины…
Мы с Машей пробыли у них неделю, пока я не окрепла настолько, чтобы пройти через лес к ближайшей деревне. Баба Домка на прощание приложила сухую ладонь к моему лбу и к лобику Маши, бормоча что-то непонятное, и молчаливая Фёклушка повела нас по еле заметным тропкам между деревьями, мимо полян и диких зарослей.
К вечеру довела до кромки леса, откуда была видна крайняя изба, с еле заметной улыбкой посмотрела на спящую Машу, кивнула мне и ушла обратно в чащу. Я только подходила к крыльцу избы, как услышала далёкий прощальный волчий вой. Спустя десять дней после начала моего приключения, мы с Машей, наконец, оказались дома.
Машенька росла удивительным ребёнком, спокойным и очень воспитанным, чему я сама удивлялась, потому что, честно говоря, времени на воспитание дочери у меня было немного.
Ей исполнилось три месяца, и я вышла на работу. Мужа у меня не было. Отец Маши… да чего там… родила для себя, когда в тридцать три окончательно поняла, что общепринятое семейное счастье мне не светит. Я не знаю, от чьего семени появилась моя дочь, и знать не хочу, о чём специально перед операцией подписала бумажку. Так что отца у моей дочери нет. Зато была добрейшая и мудрейшая няня, которая Машу просто обожала, и это было обоюдно.
Именно Полина Васильевна первая обратила внимание на Машину странность. Пожилая женщина мучилась обострившимся артритом, колено сильно распухло, поэтому они с четырёхлетней Машей разместились за столом и учились рисовать белочек. В какой-то момент боль в колене усилилась настолько, что няня не смогла думать про белочек и скривилась, пережидая приступ.
Маша посмотрела на няню, полезла под стол, приложила ладошки к больному колену, и Полина Васильевна с удивлением почувствовала, что боль уходит.
Пока она хлопала глазами, Маша вылезла, уселась на стул, схватила карандаш и снова стала рисовать, высунув язык от усердия.
Потом я тоже заметила, что стоит прийти домой с работы с головной болью, как Маша тут же оказывается рядом, обхватывает ручками мою голову в том месте, где болит, на несколько секунд замирает, и боли как не бывало.
Конечно, я волновалась. Моя девочка умеет убирать боль, но куда она её убирает? На себя? Как убедить её не делать этого, чтобы она не вредила себе? Она маленький ребёнок и не может соизмерять свои силы. В природе этих сил у меня сомнений не было, конечно, это баба Домка, кто же ещё.
Однажды, сидя на диване и наблюдая за играющей на полу дочкой, я снова размышляла о возможном вреде, который она может себе причинить по незнанию, и о том, как этого избежать. Только подумала, как Маша встала с пола, подошла ко мне, и серьезно глядя в глаза, сказала:
— Мамочка, не надо бояться. Мне не будет плохо. Я всё знаю.
— Откуда знаешь, заинька?
Маша пожала плечами и вернулась к своим игрушкам.
В двенадцать лет Машу как подменили. Я так надеялась, что прелести сложного подросткового возраста нас минуют, что не придётся бороться с анархией, хамством и ленью. Увы.
С каждым днём становилось всё хуже. Её способности читать мысли, чувствовать эмоции и снимать боль пропали, но дело было совсем не в этом. В школе скатилась до унылых троек, бросила художественную студию, но это были цветочки. В тринадцать она связалась с дурной компанией, не гнушавшейся мелкими кражами и хулиганством.
Последней каплей стал визит соседки, которая полчаса назад видела, как моя пьяная несовершеннолетняя дочь в парке под хохот и улюлюканье товарищей прицельно сбивает снежками шапки с прохожих.
Я вышла на морозный балкон и глядя на расплывающуюся полную луну, заплакала от понимания, что мой ребёнок скатывается в пропасть, от собственного бессилия, от неспособности хоть что-то изменить.
Через час ввалилась Машка. Она была сама на себя не похожа, перепуганная до крайности, размазывала чёрные от туши слёзы по щекам и, не разуваясь, бросилась обниматься.
— Мама, мамочка, прости меня, прости, пожалуйста.
— Маша, что случилось? — я отстранила её от себя.
— Там… там…
— Что там?
— Там… волк…
— Что?
— Волк.
— Какой волк? Что ты несёшь?
— Настоящий. Он меня укусил, — и Машка показала рваную дырку на штанине джинсов.
— Какой волк в городе? Это была бродячая собака. Их в парке много. Ты же была в парке? — не смогла я удержаться.
— Была, — моментально вскинулась Машка и спросила с вызовом, — и что? Что тебе уже наговорили?
Я открыла было рот, чтобы заорать, но тут в дверь позвонили. Машка тут же скрылась в ванной.
На пороге стояла повзрослевшая Фёкла. Смотрела на меня жёлтыми глазами, тяжело дышала и мяла шапку в руках.
— Проходи, — буднично сказала я, будто эта гостья приходит к нам каждую неделю.
Она прошла, сняла растоптанные кроссовки, повесила на крючок слишком лёгкую для зимы куртку, и обернулась ко мне.
— Где она?
— В ванной. Пойдём в кухню, чаю попьём, поговорим.
Пока закипал чайник, я нарезала колбасы, сыра, налила в розетки варенья и мёда. Машка не показывалась.
— Как Домна? — спросила я. Надо же было с чего-то начать.
Фёкла улыбнулась:
— Жива-здорова. Нас всех переживёт.
— Сколько же ей лет? Когда родилась Машка, она уже была очень старенькая.
Фёкла задумалась, потом пожала плечами.
— Не знаю. Никто не знает. Я её всегда такой помню. Думаю, около ста, если не больше.
— Дай бог ей здоровья, — после недолгого раздумья я открыла холодильник, достала початую бутылку коньяка и опрокинула целую стопку. Фёкла поморщилась, но ничего не сказала.
— Будешь? — спросила я.
— Нет, мне нельзя.
— Ну да, — я понимающе кивнула и убрала бутылку. Разговор не клеился, неловкость никак не исчезала.
Фёкла отпила чай, аккуратно поставила чашку на блюдце и посмотрела на меня.
— Что ты хочешь знать?
— Всё. Но сначала — что делать с Машей? Она была замечательным ребёнком, что произошло? Я же видела, как Домна ей свою силу передала, тогда, сразу после её рождения. И эта сила пропала в прошлом году, с этого всё и началось.
Жёлтые глаза насмешливо блеснули.
— Происходит то, что и должно происходить. Сила бабы Домки осталась при ней, ещё не время передавать, да и некому ещё. Не силу она Маше передавала.
Защиту ставила. На полный круг, на двенадцать лет. Способности были даны твоей дочери, чтобы наша связь держалась.
— А чего ж раньше не пришла? Когда связь прервалась?
Фёкла помолчала, потом нехотя сказала:
— Дела у меня были, не сразу учуяла, что связи нет.
— Ясно. А сейчас что делать?
— Снова защиту ставить, еще на один круг. А к двадцати пяти годам, глядишь, поумнеет. Все умнеют… обычно. Ну… почти все. Видно будет.
— Надо к Домне ехать? Чтоб защиту эту поставить?
— Нет. Я сама всё сделаю. Здесь и сегодня, пока луна полная.
— А ты умеешь? Тебя Домна научила?
— Не я. Баба Домка сама поставит.
— Как это? — я почувствовала, что мои мозги сели на карусель и вот-вот поедут весело кататься.
— Увидишь. Зови Машу.
Я подошла к двери в ванную, и попросила дочь освободить помещение. Ответом был негодующий вопль. Фёкла вздохнула, подошла и осторожно дунула в щель между дверью и косяком. Запахло ромашкой. Дверь открылась. Непривычно тихая Машка равнодушно посмотрела на гостью, отпихнула меня плечом и потопала в комнату. Фёкла за ней. Последней семенила я, пытаясь унять возникшую дрожь в коленях и руках.
Машка увалилась на свою кровать в уличных джинсах. Спасибо, хоть ботинки сняла. Фёкла жестом показала на диван, я села. Она закрыла глаза, подняла лицо и тихо-тихо завыла. Машка с удивлением посмотрела на странную девушку, потом фыркнула и отвернулась к стене.
Фёкла открыла глаза, и я с удивлением увидела, что они не жёлтые. Блёкло-серые. Как у Домны. Она, бормоча, вытянула морщинистые старческие руки перед собой и направила их на Машку. Тонкие серебристые лучи, выходя из кончиков пальцев, упирались в обтянутую свитером спину, скользили, ощупывали, непрерывно перемещались, потом как-то разом втянулись и исчезли.
Фёкла пошевелила пальцами, будто разминала мячик, и между ладонями действительно появился серебряный шар. Развела руки в стороны, и шар медленно поплыл к лежащей Машке. Какое-то время он висел над ней, затем рассыпался на мириады сверкающих капель. Капли звездопадом осыпали Машку, и впитались без следа.
Фёкла устало улыбнулась, опустила руки, закрыла глаза, снова подняла лицо и завыла. Когда я подошла к Машке, с удивлением поняла, что она спит. Просто спит, как когда-то в детстве, оттопырив нижнюю губу и подрагивая ресницами.
Вернулись в кухню.
— Скажи… а зачем Машке нужна была защита сразу с рождения? Или Домна её просто так поставила?
— Нет, не просто. Если бы защиты не было, ты бы с ней намучилась. То, что было в последний год, без защиты было бы почти с самого её рождения.
— Почему?
— От отца защита. Семя гнилое.
Я открыла рот. Сама себе боялась признаться, что всё дело в дурной наследственности от неведомого биологического папаши. Оказывается, так и есть.
— А как она это увидела?
— Не она, — усмехнулась Фёкла, — я. Я чую эту кровь. И в тебе почуяла.
— Это у тебя врождённый дар такой?
— Не врождённый. По рождению.
— Как это? Какая разница?
— Просто… во мне тоже эта кровь. Когда рядом человек с такой же кровью, у меня жилы закипают.
— Интересно. Но ты выросла хорошей, несмотря на гнилое семя.
Фёкла грустно улыбнулась.
— Откуда ты знаешь, что я хорошая? Что такое вообще — быть хорошим или быть плохим? Вопрос только в том, устраиваешь ли ты тех, кто рядом. Если да — ты для них хороший, нет — плохой. Меня баба Домка держит, без неё я бы пропала.
— Ты её внучка?
— Нет, что ты. Меня ей подкинули, полгода мне было. С тех пор и живём вместе. Я даже имени своего не знаю, как меня мать назвала. Фёкла — это баба Домка придумала, нравится ей.
Помолчали. Далеко-далеко куранты пробили два. Фёкла встала.
— Пойду я. До рассвета нужно успеть.
— Один вопрос можно?
Она кивнула.
— Что ты делала год назад, чем была занята, что не почувствовала, что связи с Машкой больше нет? Просто интересно, не хочешь, не отвечай.
Фёкла молча прошла в прихожую, натянула куртку и обулась. Я с досадой думала, что влезла не в своё дело и обидела её своим любопытством.
Она взялась за ручку двери и обернулась ко мне.
— За своих щенков мстила. Двое их у меня было, два сына, по месяцу от роду. Браконьеры нашли, шкурки сняли. Я их тоже нашла. И тоже сняла. С них. — Она чуть помолчала, потом добавила, — держи не держи, а кровь своё скажет.
И ушла.
Я подошла к окну проводить Фёклу взглядом. Но её я не увидела. Из подъезда выбежала серая волчица, на мгновение подняла морду, и, сверкнув жёлтыми глазами, побежала в сторону леса.
Автор: Ранега
