Нина приехала домой, но её никто не встречал. Мамочка умерла полгода назад, дом стоял осиротевший, сразу постаревший. Нине послышался тихий голос мамы: «Это ты, Ниночка?»
Но Нина понимала, что мама никогда не спросит, что никогда не включит свет в доме, не затопит печь, не накроет стол, не обнимет, не поцелует, не улыбнётся и не обрадуется приезду дочки, и ей стало страшно.
Вещи с запахом тела мамы по-прежнему аккуратно лежали на стульчике около кровати, а рядышком стояли её тапочки. Нина бродила по саду вокруг дома очень долго. Быть в пустом доме было тревожно и больно. Присела на порог, и воспоминания, устроившись рядышком, стали её теребить.
«Ниночка приехала, моя ты золотая, как ты доехала, уморилась очень? Проходи, слава богу добралась. А я вот только что корову подоила. Давай тебя покормлю».
Худенькая, маленькая мама начинала мельтешить перед Ниной.
«Мам, я сейчас в клуб побегу».
Нина вспоминала свою беззаботную юность, и так захотелось в то время вернуться хоть на миг. Закрыв глаза, Нина улетела в счастливое время.
С подругой шли в деревянный небольшой клуб, который был один на очень большое село. В память врезались две печки и разваленные кресла в зале, сцена и закуток, где стоял проигрыватель с пластинками песен Пугачевой. Ухажеры толпились при входе в клуб, все начищенные, наглаженные, наодеколоненные, каждый ждал свою ненаглядную.
Сколько было смеха, веселья, танцев. Белый танец сводил парней с ума. А как же! Не они, а их тянули девчонки за руки в центр площадки, и все видели, что в них влюблены, что они любимы, а вот они идут с гордо поднятыми головами! Куда там! Женихи!
Нина с подругой были красивыми хохотушками. Конечно влюблялись, потом разочаровывались, опять влюблялись. Придя из клуба, Нина, выпив кружку молока, быстренько ложилась в кровать к маме. Дочка обнимала её холодными руками, и материнское тепло нежно обволакивало замерзшее тело Нины.
Немного поговорив, Нина засыпала под поглаживания по голове шершавой, мозолистой, но самой ласковой рукой матери.
Просыпалась Нина от запаха вкусной еды, приготовленной в русской печке.
Позавтракав, приступали к работе, которой было завались. Нина поражалась мудрости матери.
Она всегда наказывала: «Не поднимай не по силе, не ленись, сходи лучше два раза, бери равномерно в две руки, не ломай спину, тебе ещё рожать, а сломаешь спину, как будешь носить пузо с больной спиной. Береги себя сама, кто знает, какая будет жизнь впереди. Многие быстро в начале работы загораются, но и устают быстро. Правильно силу и время рассчитывай, за нами никто не гонится.»
Учила не психовать, если что не получается, всегда говорила: «Спрашивай и присматривайся, никто не рождается умельцем, но бог дал глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы спросить, как лучше сделать».
За ошибки никогда не ругала, а говорила, что не ошибается тот, кто не хочет работать. Нина вспоминала маму и мысленно её обнимала. Ей казалось, что она чувствует её присутствие, что мама рядом находится и видит, как Нине тяжко.
Вспомнила, как мама говорила, что когда она умрёт, чтобы не голосили, бог даёт каждому свой срок, и ревом себе только душу разорвешь. Вспоминайте, разговаривайте со мной, но не ревите, слезы детей — это боль для материнского сердца.
Нина встала и вошла в дом, взяла шаль матери и уткнулась в неё лицом. Запах седых материнских волос достал до самого мозга. Вдыхала его Нина, и от жалости, что мамы больше нет, застонала душа.
В дверь постучали, с шалью в руках Нина встретила свою подругу. Подруга без слов все поняла, и, молча, с искаженным от усилия скрыть слезы лицом, обняла подругу. Сели за стол и Нина предложила помянуть мамочку. Выпили буквально по пять капель, и Нина вспомнила, как говорила мама: «Все беды от вина.
Разводы, преступления, брошенные дети, искалеченные судьбы — все это от вина. Выходите замуж и смотрите, чтобы не гнался за стаканом, пусть лучше меньше сделает, но спокойно и тихо, чем эти горячие пьяницы, на руки ухвастые, быстро делают, потом пьют. Крик, шум, гам. Не дай бог мужа-пьяницу».
Она не разделяла мнение многих женщин, что пьяный не знает и не помнит, что делает.
«Ведь после дебоширства навряд ли жена и дети от радости пляшут, ведь видит утром, к чему приводит пьянка, так почему не сделать вывод и не убрать или уменьшить мерку выпитого. Никто никогда с рюмки не стал алкоголиком, надо вовремя остепениться. Только эгоисты, неценившие семью, выбирают и хватаются за стакан по поводу, без повода, не взирая на мольбу жены.
Так что, дочь, смотри в оба, хватается за бутылку, хватай ноги в руки и не принимай никакие уговоры и обещания. Сегодня рюмка, завтра две, потом запои, потом избиения, а дети, каково детям? Они не должны отвечать за то, что ты сделала неправильный выбор, что у тебя ума не хватило увидеть в женихе будущего пьяницу, так что дети превыше всего. Не жалейте того, кто променял водку на семью. Мы терпели, а вам советую не терпеть. Никто не вправе в ад превращать жизнь другого человека, тем более своих детей».
Нина сидела с подругой и думала, что со смертью матерей уходит молодость, как будто сразу взрослеешь. Уходит какая-то опора, некому дать мудрого совета, некому объяснить и подсказать, а иногда и пожурить. Ничто не заменит материнскую ласку, сколько бы лет тебе ни было. При жизни родителей себя чувствуешь самой счастливой, а уж когда родители уходят, то чувствуешь, что потерял самое ценное, значимое, без которого ты остаёшься незащищённым, обиженным, и, кажется, несчастным.
Многому можно поучиться у своих родителей, а в первую очередь их честности, добродушию, работоспособности и умению радоваться и любить. Нина вспомнила, как приходила молодая соседка жаловаться на свекровь, а вслед шла та свекровь жаловаться на невестку. Мама слушала обеих, от чистого сердца советовала и одной, и другой, но никогда не предавала ни ту, ни другую.
На вопрос Нины, на что они жалуются, мама, смеясь, отвечала: «Не скажу, они ведь мне сказали по секрету, и ты, Ниночка, запомни, если тебе доверили, то ты должна проглотить ими сказанное как глоток воды, и рот закрыть на замок».
Не любила она промывать кости соседям, другой раз скажет: «Жизнь у кого сладкая, у кого горькая, а совесть, руки, мысли должны быть чистыми. Так жить легче и умирать спокойнее».
Посидела с подругой Нина, повспоминали, и как-то на душе стало повеселее. Дом после смерти мамы все сестры и братья решили не продавать, не могли представить, что некуда будет приехать, негде будет остановиться, ведь в тяжёлые минуты родительский дом приютит и согреет.
Приедешь, истопишь русскую печь, накроешь стол, присядут мамины дочки, сыновья, и как будто мама просто куда-то вышла, вот-вот придёт и присядет рядышком, всех расспросит о своей жизни, всех обласкает, всем посоветует, что и как.
А ночью обнимешь мамину подушку, накроешься её одеялом, кажется, что она рядом, так и хочется её обнять. Нина хотела не плакать, но не получалось, иногда скажет: «Мам, это я плачу от счастья, что вновь приехала домой. Мамуль, мы ведь тоже стареем, такие сентиментальные стали.
Вот иду по улице и думаю, здесь мамочка моя ходила, смотрю на скамью, которая стоит около дома, и думаю, что здесь мамочка сидела и нас ждала.
А про сад вообще молчу, каждая яблоня жила с тобой, все видела и чувствовала, так что, мама, слезы — это так, ты же знаешь, баба заплачет и тут-же засмеется, все зависит от того, что она вспомнила.
Милая моя мамочка, у нас все хорошо, ты ведь все знаешь, а дом мы не продали, потому что ты в нем живёшь, ты для нас живая, душа твоя куда без дома, который вы построили своими руками в очень тяжёлое послевоенное время. Так что, мама, если я плачу, значит помню тебя, люблю, не ругай меня».
Поговорив с мамой, Нина чувствовала, что на душе легче. Оправдываясь за слезы, успокаивая маму, успокаивала Нина и себя. Побыв дома пару дней с родными стенами, Нина уезжала к своей семье с лёгким сердцем, зная, что через некоторое время душа опять заплачет, сердце заноет, но Нина знала, какое нужно для них лечение, просто нужно помнить, что мама всегда ждет в родительском доме.
Автор: Наталья Артамонова
