Николай Николаевич или Ник Ник, как прозвали его, для сокращения, ребята в таксопарке, сидел в придорожном кафе и пил очередную порцию крепкого кофе.
Он знал по себе, что не заправившись по « самую завязку» крепким напитком, ему за руль можно было и не садиться.
Чем ближе к старости, сейчас ему пятьдесят пять, тем сильнее стало его убаюкивать отлаженное урчание машины.
А может думать больше стал, просеивая свою жизнь через мелкое сито, но чтобы там не было, не нахлебавшись кофе в рейс не выходил.
Пил он всегда кофе в прикуску с сигаретой, сдабривал жидкость терпким дымком для лучшего вкуса, а без сигареты и кофе было не кофе, а так, пойло без названия.
Хлебнет горяченького, затянется по самые уши, выдохнет неспеша и сидит прищурив глаза рассматривая все по сторонам, выбирая для себя из окружения самое интересное.
Ну любил он порассуждать над всем увиденном, этого у него не отнять; жил то ведь один и с кем ему покумекать, как не самому с собой.
— Николаич, ты готов? Прими вызов, Октябрьская 27...как понял? — протрещала рация в машине, проглатывая наполовину слова.
— Привык уже, как не понять...Октябрьская 27 — отрапортовал он весело, улыбаясь чему — то своему.
— Ну что, поехали родная...дела зовут... — проговорив, он тронул ключ зажигания.
Хорошая женщина эта Маша, диспетчерша ихняя, не распущенная в мужском коллективе, хоть и одиночка.
Николаевич даже в шутливом разговоре с мужиками, не называл женщин бабами.
Для него слово женщина, было святое.
Это и дом, это дети, это постиранные не тобой рубашки, это сладкий запах женского голого плеча у тебя под носом, сводящего с ума по ночам.
Да много еще чего как положительного, так и отрицательного, всегда сладко не бывает, но осознаешь все это чаще тогда, когда просыпаешься утром, а позвать не кого.
Вот тогда и приходит на ум неправильность поступков, своего жития.
Начиналась у них с Машей любовь, да не дала продолжения.
Не мог он без любви давать надежду, а ходить за очередной порцией ласки к одинокой женщине, было не в его правилах.
На исходную точку хоть и приехал быстро, а его все же, уже ждали: пожилая женщина с большим баулом и другая, совсем молодая, которая что-то рассказывала или убеждала в чем — то ту другую, отчаянно жестикулируя руками.
— Мама, ну как ты не можешь меня понять, да не могу я посадить тебя на автобус и так уже задерживаюсь. Это же корпоратив, у начальника сын родился и нужно быть вовремя, еще заметит и не даст продвижения, вон хорошее место скоро освободится...а вдруг я попаду на него...ну что ты за человек такой... — тарахтела без умолку молодка.
— Да я ничего, дочка, просто самой трудновато будет, да ладно раз уж так...как — нибудь залезу, чай у людей душа то есть, помогут. — услышал Николаевич тихий голос матери, открывая багажник.
Волна неприязни ощутимо прокатилась по телу Николаевича. Так всегда бывало, чуть не понравился человек и у него возникала к нему какая -то неприязнь, ощущение не приятия этого человека, что ли.
— А там Женька встретит, я ему уже звонила, встретит никуда не денется. А тут вот шоферу добавишь немножко, и он рад будет подать тебе сумку.
Я бы дала тебе еще немного денег, да взяла с собой, только мне нужную сумму. Да у тебя и своих то с лихвой хватит. — Николаевич поставив тяжелый баул, будто кирпичей туда наложили, в багажник и поспешил помочь старушке, сесть в салон машины.
— Все, давай мам, побежала я. Позвони потом, как доедешь. — и не обняв мать на прощание, зацокала каблучками по тротуару.
— Ну, что мать, поехали? — усаживаясь на свое место проговорил Николаевич бодрым голосом, стараясь этим поддержать старушку, у которой глаза уже заполнились слезами.
— А куда мне деваться, посадили, надо ехать. Такие вот пироги. — голос у матери дрожал от волнения, срываясь на тихий плач.
— Ну что ты мать, что ты... не расстраивайся ты так, может все еще повернет по другому и в хорошую сторону, а ты себе сердце сажаешь.
На вот водички попей, брал себе в дорогу, но не открывал еще...попей, попей. — бросив взгляд в зеркало заднего вида, он сбавив ход и свернув на обочину, остановил машину.
— Уговорила меня дочь, глупую, продать квартиру, так хотелось им машину новую купить...а теперь вот к сыну снарядила...я знаю. что сын и без денег примет, да мне то каково к нему без них ехать... — попив воды старушка успокоившись чуток, стала делиться наболевшим.
Николаевич не перебивал ее, молча слушал, делая свои выводы. Не было у них с женой детей, так и прожили поддерживая только друг друга, смирившись со своей невозможностью.
А потом болезнь подкосила жену и та, пролежав всего один месяц вся в переживаниях за него, одной ночью тихо отошла в мир иной.
Помнит он ту ночь, как — будто вчера дело было: проснулся в глухой тишине, не слыша дыхания жены долго лежал, боясь поверить в случившееся.
Как же он тосковал без нее первое время, тоска то и сейчас никуда не ушла, но та первая, была невыносимо въедливой в тело, до самых костей.
Николаевич погряз в своих думах, и где — то там вдали, ему слышался тихий голос старушки, повествующей ему о своей судьбе.
Да что ему говорить, если он и сам все видит: посмотрит на человека своим внимательным прищуром, и как — будто через рентген пропустит, все ему видно.
Вот у нее, скорее всего, муж был деспотом: любил, чтобы все по его было, выпить был не прочь, ну а в подпитии совсем дураком был, руку крепко на нее поднимал. Вот поэтому эта женщина такая тихонькая, скукоженная, как куколка в шелковице, не смеющая перечить даже своей своевольной дочери.
Ты смотри — ка на нее, корпоратив дороже матери ей выходит. Нагрузила ее неподъемным чемоданом и отправила, мол дяденька поможет, подашь ему и поможет.
Ах ты... Не захотел тогда при матери, пожалел ее израненную трудной жизнью душу, высказать дочери все, что подумалось ему тогда.
— А дети у меня хорошие, что сын, что дочь. Ты не думай плохого о дочери, я же вижу, что думаешь. Она занятой человек, у нее карьера, а я привычная, доберусь. — как сквозь туман, пробились к нему слова матери.
— Да мать, вот и плохо, что привычная. Что ты в жизни хорошего видела? — спросил и замер, не обидел ли старушку.
— И не говори так. Была у меня радость в жизни, была. Дети, моей радостью всю жизнь были, дети, а теперь вот внуки. Ради них и живу. — старушка успокоившись примолкла, предавшись своим воспоминаниям.
Морщинистое от времени лицо, даже как бы разгладилось, некогда голубые глаза излучали столько нежности и доброты, что у Николаевича защемило в душе и он отвел взгляд от зеркала, отражающего старушку.
— Ну вот мать и приехали, успели до автобуса. — он даже рад этому был, так вдруг ему нехорошо сделалось: тяжело было смотреть на нее, такую забитую жизнью, но пытающуюся, защищая своих детей, казаться счастливою.
Он вышел из машины и придерживая ее за руку, помог выбраться из салона.
— Ну вот, спасибо тебе сынок, теперь уж я как — нибудь сама, доплатить тебе не чем у меня. Обманула я дочь сказав, что деньги есть, нет их у меня, все там оставила.
— Да о чем ты мать, какие деньги... не все ведь деньгами то меряется...не хватайся за чемодан, я помогу до нести...эх... — возглас накатившей горечи, самопроизвольно выскочил из его гортани.
Взяв одной рукой тяжелый чемодан, другой придерживая ее под руку, довел до автобуса и помог сесть на свое место.
— Мать, у тебя есть номер сына, дай мне, если есть. — вдруг вспомнив чего — то, спохватился он.
— А как же. есть, вот на бумажечке записан. — быстро отреагировала старушка.
— Ну и хорошо. Езжай и не беспокойся ни о чем. Сын обязательно тебя встретит, я уж постараюсь. Счастливо тебе и береги себя. — он нагнулся над женщиной и легонько приобнял ее.
Потом прошел к водителю автобуса, заплатил за ее билет и перекинувшись с ним несколькими словами, вышел из автобуса.
Автобус тронулся: а из его окна на него, часто мигая, смотрело растерянное лицо старушки.
***
— Николаич, ты готов? Записывай адрес... Набережная, возле фонтана заберешь двоих. Как понял, повтори. — вновь хрипло затрещало в рации.
— Да как не понять...понял я, понял...Набережная, фонтан и двое. — улыбнувшись Машиному беспокойству, он выехал в сторону заданного маршрута.
Набережная... сколько теплых воспоминаний связано у него с этим местом.
Здесь, когда — то, познакомился он с женой. У него был выходной и он решил подышать речным воздухом, так как надоел ему городской со своими автомобильными выхлопами.
Беспечно прогуливаясь, с тремя мороженым в руке; он очень любил его откушать и при любой возможности брал его охапками, сколько в руку влезет, вдруг увидел девушку, одиноко сидевшую на скамейке, с книгой в руках.
Весь ее вид: наклоненная головка, волосы рассыпанные по плечам, не поддающиеся заколке, толстая книга на коленках — все это враз зацепило его и не долго думая он присел рядом.
— Добрый день, а день и вправду добрый, вы по другому не думайте. У меня просьба к вам небольшая, я думаю, что только вы мне сможете помочь. — он балаболил сам не зная что, ему надо было чтобы девушка улыбнулась, и взяла предложенное им мороженое.
— Слушаю вас, если это конечно в моих силах. — она отвлеклась от книжки и внимательно смотрела на него.
— Да вот накупил мороженого, думал съем, я люблю его очень, а тут внезапно зуб заболел. А оно такое вкусное...и тает...вот... — он тогда совсем запутался в своих словах.
— Ну это я думаю исправимо. Я тоже люблю мороженое и с удовольствием помогу вам. — девушка мило улыбнулась, и взяла протянутое им мороженое, а он недолго думая, откусил большой кус от своего.
— А как же ваш зуб ? — донесся до него удивленный голос девушки.
— Зуб, какой зуб? ... ах, да...он уже по моему перестал. — немного с опозданием отреагировал он тогда. Вот так с улыбки все у них началось и с улыбкой прожили они, отведенное судьбой им время.
Возле фонтана было двое: крепкий парень стоял над, сидящей на корточках, девушкой.
По его лицу было видно, что ему что-то не так, что — то точно уж не по его. Увидев приближающееся такси парень, как -то уж рывком, приподнял немного упирающуюся девушку с земли.
Волосы у нее были немного спутаны, глаза заплаканы, а одна щека, в отличие от другой, горела огнем. Пощечину что ли получила, не хватало ему еще таких пассажиров, подумал Николаевич и развернув машину в нужном направлении, притормозил.
— Да отпусти ты меня, пожалуйста. Я домой хочу. — умоляла крепыша девушка.
— Заткнись я сказал, поедешь как миленькая. — открыв заднюю дверку, парень почти насильно впихнул туда свою подругу и плюхнулся рядом сам.
— Давай братан гони на Морскую, там тупик есть, знаешь? Так вот, нам как раз туда и надо. — хохотнув крепыш, так он его сразу окрестил, нахально совсем его не стесняясь, провел рукой по ноге девушки.
Та сделала попытку отбросить его руку, но у нее ничего не получилось.
— А ну сидеть, брыкаешься как в первый раз. — он снова как — то нехорошо хохотнул, а салон заполнил ядреный перегар, исходящий от него.
Николаевич ехал молча поглядывая в зеркало, стараясь разглядеть девчушку.
Ему было жаль ее, молодая ведь совсем и куда этот придурок ее везет, интересно бы узнать.
Но встревать с ним в разговор ему не хотелось, разберется мол во всем и так. Девчушка заметив в окно, что подъезжаем, стала жалобно всхлипывать, размазывая кулачками слезы по щекам.
— Вы женаты или как ?- неожиданно для себя спросил Николаевич.
— Я с ней...да не смеши братан...нужна она мне, как корове седло...так, для траханья везу, а она кобылится, как впервой. — на этот раз крепыш хохотнул с заметным злом в голосе. Проехав переулок, Николаевич свернул на обочину и остановился.
— Братан, что за остановка, в чем проблема? — крепыш завертел головой по сторонам, угадывая где остановились.
— А сейчас узнаешь в чем проблема... — сказал Николаевич, рывком открывая его дверку.
— А ну вылазь, приехали...дальше карета не идет...схватив крепыша за шиворот, он почти выкинул его из машины, добавив еще хороший пинок под зад.
— И запомни...увижу или услышу, что снова крутишься возле нее, науськаю ментов против тебя...у меня их ох, как много в друзьях. Усек? Не слышу?.. у него внутри все клекотало, так хотелось влепить этому придурку хорошего леща, да не положено руки распускать.
— Все братан...все братан, заметано...усек я, усек... — крепыш приподнял руки в верх показывая, что все нормально.
— А тебе, дочка, куда ехать то надо, где твой дом... что же ты, а — немного с укором спросил он девчушку.
— Да не плач ты...все ведь обошлось. Теперь он тебя не тронет, не посмеет. Знаю я таких, с виду вроде бугай, а внутри хлюпик. На вот вытрись полотенчиком и говори свой адрес.
— Да у меня денег нет, заплатить вам не чем.
— Ну вот, ёшкин кот, опять деньги, везде одни деньги. А доброта людская где, а ?
— Сиди уж, доставлю в целости и сохранности. Да покумекай над своей жизнью, а то что-то она у тебя не клеится никак. — сказал и замолчал, не желая показаться надоедливым и через чур болтливым.
***
— Николаич, ты как там, готов? Записывай новый адрес... — ржавым голосом проскрипела рация словами, начинающие каждый новый его день.
— Готов Машуня, готов...диктуй давай, весь во внимании. — предчувствуя день хорошим, дурачась ответил он ей.
— Ну с настроеньицем тебя, ты сегодня прям необычный какой — то...влюбился что ли... — уж очень заинтересованно спросила Маша.
— Да, влюбился Машунь... в жизнь влюбился...день то какой сегодня хороший и солнце как — то по другому светит.
Как же я не видел этого раньше, что вот так вот может быть...что так хорошо может быть... — он не замечал раньше за собой такого красноречия, обычно больше глазами говорил. а тут видишь ли понесло его.
— Ну-ну...удачки тебе. А день ведь и вправду хорош сегодня, не врешь Николаич, не врешь. — со смешком проговорила Маша и отключилась.
Путь предстоял не близкий, не по местному.
Ехать надо было в почти брошенную людьми, деревню. Проезжал когда — то вечером мимо, удивлялся еще так редко горящим светом, окнам домов.
Пожалуй, что и страшновато жить так далеко от соседей, случись что и не позовешь быстро на помощь, подумалось тогда ему.
Машина шла легко, непринужденно: словно заразилась хорошим настроением от хозяина.
Николаевич включил приемник и сбавив звук до нужного тембра, стал наслаждаться мелодией. Он не любил теперешных песен, где один куплет повторяли по пять раз думая, что это песня.
Больше по нутру была простая без слов мелодия, которая затрагивала его душу сильнее орущих певцов.
Грунтовая дорога была пустынной в отличии от трассы, ехать бы и ехать по ней, но скоро показались первые строения нужного ему села.
В череде завалюх, то есть потерявших уже от времени вид домов, попадались и добротные строения, видать не так давно брошенные хозяевами.
Когда — то роскошные сады, радующие их своими плодами, позарастали горькой полынью и в добрую руку толщиной, вредной амброзией.
— Эх ма, ёшкин кот... — вырвалось у Николаевича, ведь не от радости побросали люди все годами нажитое, а от вынужденности, от желания жить лучшей жизнью.
Проезжая не спеша по улице, он искал взглядом обещанных встречающих, так как самому найти нужный дом было не реально: ни названий улиц, ни номеров уже не было, или совсем их не было.
И только в самом конце, одиночной улицы села, заметил озирающегося по сторонам мужчину.
— Давай батя, подъезжай прямо к дому, смотри, вот тут съехать можно без проблем. — мужчина так же озираясь, махнул рукой в сторону съезда.
Остановившись на указанном месте, Николаевич вышел из машины размять немного ноги, да поглазеть по сторонам, встречающий же, быстро юркнул в дом.
Некоторое время никого не было видно, он даже хотел крикнуть, эй, где вы.
Потом из дома вышел другой, тучного телосложения, бритый налысо мужик.
— Тут, батя, такое дело...груз у нас один есть, до одного места надо его доставить...не боись, оплатим прилично, мало не покажется. — просверлив сначала его цепким взглядом, выдал лысый мужик.
— Ну груз, так груз...мне знать не обязательно. — отвечая он мельком приметил, что небо какое — то сегодня особенное, слишком голубое что ли.
— Ну вот и лады, батя... мне нравится такой поворот дела... так ты багажник открой. — и снова просверлив его взглядом, он направился к дому.
Почти сразу же из дома вышли вдвоем, с тем встречающим его, с трудом неся длинный куль. По мере приближения, от увиденного, у Николаевича по спине пробежали мурашки и весь он покрылся липким потом.
Длинный куль по середине прогибался до самой земли, этим подтверждая догадку, что в нем человек и он мертв.
— Нееее, ребята...мы так не договаривались, я жмуриков не вожу...давайте так: я вас не видел, а вы меня и разбежимся. — и он поспешно пошел к машине.
Но лысый успел первым, ударом ноги захлопнув открываемую им, дверку.
— Ты что...в натуре не понял...какие видели, не видели... — глаза лысого наливались красной злобой...
— Ребята, я же по хорошему...да не повезу я ...категорически проговорил Николаевич и осекся, заметив нож в руке лысого.
— Ты что...зачем нам еще один мокряк ... — послышался с боку взволнованный голос другого.
— А ты предлагаешь позвонить снова...мол, пришлите другое такси, нас это не устраивает...или как...я на риск не подпишусь, да и машина нам по зарез нужна... прости, батя...такая ситуация у нас...безвыходная называется...
Это были последние слова, услышанные Николаичем, или попросту Ник Ником.
Его тело лежало в естественной позе, ну прилег человек отдохнуть, любуется небом, устремив в него неподвижный взгляд голубых, как и само небо, глаз.
P/S... Жизнью доказано, что не всегда добрые поступки и дела отдаются взаимно добротой, ибо зла предостаточно в этой самой жизни. И кто верх возьмет, кто осилит — одному Богу известно.
Автор: Марина Каменская-77
