«Рожать надо как можно скорее», — проскрипела баба Маша, спуская ноги с кровати. Баб Маше шёл 87-й год, и сама она давно забыла, каково это, но внучек и правнучек настойчиво учила и изредка тюкала тростью: «Вот останешься синим чулком, будешь бабку вспоминать, да поздно будет».
Один раз баба Маша загрустила, перестала подниматься с кровати, шоркать назло всем домашним («Что я вас, аспидов, ростила, чтобы спали до обеда?»), греметь в половине седьмого утра кастрюлями на кухне. Семейство насторожилось.
«Бабушка, — спросила пятилетняя правнучка Алёнка, — а ты почему на нас не матюгаешься больше?»
"Так помирать собралась, срох, девонька, срох ", — вздохнула баб Маша про срок помирать то ли с грустью по уходящей жизни, то ли с надеждой на что-то большее, чем вот этот ваш борщ, который нонче варить совсем разучились.
Алёнка убежала к затаившейся родне на кухню.
«У баб Маши хорёк сдох!» — выдала она все подробности только что проведённое боем разведки.
«Какой хорёк?» — глава семейства и по совместительству старший сын бабы Маши Владимир Ильич вскинул кустистые брови. С ними он походил на Черномора из сказки, и как раз про такие можно было сказать, что на улице в них гуляет ветер.
«Старенький, наверное», — пожала плечами Алёнка. Ей-то почём было знать, какой там хорёк, если бабушка ей его никогда не показывала.
Старшие переглянулись.
На следующий день к ним домой пришёл собранный и сдержанный на слова врач.
«Что-то бабушке нездоровится», — поставил он диагноз.
«Ясен пень, — Владимир Ильич хлопнул себя руками по ляжкам, — а то что бы мы вас-то звали!»
Врач задумчиво посмотрел на него, потом на его жену.
«Возрастное, — так же безапелляционно продолжил он. — Но каких-то серьёзных отклонений я не вижу. В чём выражаются симптомы?»
«Да она мне указывать перестала, как обед и ужин варить! Всю жизнь носом тыкала и говорила, что у меня руки не оттуда растут, а тут на кухню даже не заходит», — упавшим голосом сказала жена Владимира Ильича, сама уже тоже бабушка.
На общем с врачом совете решили, что это очень тревожный признак.
От переживаний устали так, что легли спать и как будто провалились.
Ночью Владимир Ильич проснулся от знакомого и родного шоркания тапками. Но на сей раз не настойчивого и не требовавшего мгновенно очнуться и пойти завтракать и работать.
«Мам?» — он вышел в коридор и спросил шёпотом.
«Ну», — бесцеремонно донеслось из темноты.
«Ты чего?»
«До, думаю, дай, пока вы спите, на свидание с Мишкой Яковлевым сбегаю, — кажется, бабушка начинала приходить в себя. — В туалет я, куды ещё?!»
Сын включил на кухне свет и чайник и сел, обхватив руками голову.
«Оголодал?» — бабушка стояла в коридоре и смотрела на него.
«Да тебя жду. Что это было-то, мам?»
Баб Маша прошла к столу.
"Да пятого дня сижу я в комнате, — начала она, — вдруг голубь в стекло бац! Ну всё, думаю, примета к смерти. Легла, жду. День жду, второй, третий, а сегодня проснулась вот среди ночи и думаю: «А не пошла бы эта примета на поляну к лешему, чтобы я вот так жизнь прожигала под простынями? Наливай давай чаю, да погорячее и покрепче. Три дня с тобой, сын, нормально не разговаривали, навёрстывать будем».
Спать Владимир Ильич лёг в полпятого утра, а баб Маша осталась на кухне гоношить завтрак — тут нужно самой всё сделать, и никак иначе, а то эти белоручки и накормить детей нормально не смогут...
