Пашку я встретила в электричке. Ехала в старую заброшенку, которую уже пару месяцев называла своим домом, а он пытался спрятаться между сиденьями. Я сразу поняла: парнишка недавно на улице, иначе бы знал, что вагоны проверяют.
До сих пор помню, как он тогда на меня посмотрел. Это был взгляд испуганного, потерянного щенка, который очень забавно было видеть у подростка.
В общем, забрала я его с собой в заброшку. Народ там разный был, но по большей части дружелюбный. Они (мы) предпочитали называть себя бродягами, а звание бомжей оставляли тем, кто в погоне за куском посытнее и местом потеплее терял человеческий облик.
Пашку там полюбили — паренек оказался толковым, с добрым сердцем. Рассказал, что сбежал из дома, не найдя общего языка с отчимом. А мать вроде как и не против была.
Я чувствовала за него ответственность. Учила понемногу премудростям жизни на улице, следила, чтобы с плохой компанией не связался, чтобы не пил всякую дрянь или чего похуже не употреблял. Стали мы с ним вместе по мусоркам ходить. Он брезговал сначала, но я объяснила, что у таких, как мы, не особо много вариантов: или ты милостыню просишь, или воруешь, или по мусоркам шаришься. Иногда, конечно, нормальная работа перепадала, но такое не часто бывало.
Я для себя решила, что из всего этого помойка — самое чистоплотное. Ну да, воняет и всякая мерзость время от времени попадается, зато человеком остаешься и не стоишь с протянутой рукой.
В основном мы собирали бутылки и банки, чтобы сдать в пункты приема. Еду брали редко. Разве что просрочку какую, типа консервов. Еще искали хорошие вещи, которые можно было продать. Такого добра, кстати, было немало. Невольно задумываешься, как бессмысленно люди тратят деньги, стремясь купить что-то покруче и поновее.
Со временем мое отношение к Пашке из ответственности переросло в теплоту. Меня даже стали мамкой его называть. И не без причин. Он тоже меня полюбил. Однажды нашел плюшевого медведя, дня три с ним провозился — почистил, заштопал и мне подарил. Так приятно было.
Пашка все пытался выяснить, как я на улице оказалась. А я не рассказывала. Никому не рассказывала. Потому что в сердце моем была тьма, и честнее всего было бы ответить: «не могу и не хочу простить». Такая себе причина. Пусть лучше думают, что я скрываю какую-то жуткую историю, иначе заставят вернуться. И будут, конечно, правы.
Все эти месяцы я держала свое сердце наглухо закрытым. Когда каждый день для тебя — попытка выжить, это не так сложно. Забота о еде и ночлеге не оставляла места лишним мыслям. Ночами, конечно, бывало тяжело, но там свои способы забыться.
Так было, пока не появился Пашка. Тогда в моем сердце снова нашлось место теплу и свету. Я полюбила этого забавного мальчишку материнской любовью, и в моей жизни появился еще какой-то смысл, помимо заботы о том, чтобы проснуться следующим утром.
Не место ему было на улице. Меня охватывал ужас, когда я представляла, что его может ждать такая же судьба, как Лысого и Гогу, которые каждую ночь пили дешевый стеклоочиститель и потом блевали до утра.
Я сумела уговорить Пашку попытаться поступить в университет. В такой, где есть бюджетные места и общежитие.
Остальной нашей «общине» эта идея тоже понравилась — Пашку там любили. А может, им просто хотелось совершить какой-то благородный поступок, о котором потом можно будет с гордостью рассказывать окружающим. Так или иначе, все с энтузиазмом бросились ему помогать.
Нашли профессоров, все в тех же бомжатских кругах, которые за определенную плату (как правило, плата эта измерялась в количестве бутылок водки) согласились подготовить его ко вступительным, нарыли где-то старенький ноут, скинулись на новые кроссовки — одежду-то приличную можно было найти, а вот с обувью — беда. Кажется, за неделю до вступительных все даже бухать перестали. То ли из солидарности, глядя на то, как Пашка над учебниками корпит, то ли чтобы его не заманивать лишний раз в компанию свою. Ну, кроме Лысого с Гогой — этим уже все равно было.
Каждый старался как-то ему помочь: давали советы, кормили или просто подбадривали. В день вступительных чуть ли не всей толпой собрались с ним поехать. Кое-как отговорили, а то позорище было бы. Не стоило его будущим сокурсникам знать, из каких он кругов.
Я, конечно, поехала. Нас вполне можно было принять за мать и сына, которые живут пусть и небогато, но вполне достойно.
Переживала за него страшно. Кажется, за себя так не переживала никогда. Он вышел бледный, нервный, но с улыбкой. На вопросы отвечал уклончиво, хотя я догадалась, что просто сглазить боится.
А потом мы поехали в парк. Гуляли, ели сладкую вату, кормили уток и даже прокатились на чертовом колесе. Было так странно проходить мимо урны и не заглядывать в нее, тратить деньги на что-то кроме хлеба и лапши быстрого приготовления.
Оказалось, что я совершенно забыла, каково это: жить нормальной жизнью, не тревожась о завтрашнем дне, не отводя глаз под укоризненными взглядами прохожих, не борясь с приступами тошноты от отвратительного запаха помоев.
Это был по настоящему счастливый день. Первый счастливый день за все эти месяцы. Да и Пашка стал совсем другим — уверенным, веселым и озорным. Кажется, мы оба уже тогда понимали, что он поступил.
Так и случилось. Я в этом не сомневалась — знала, что у него хватит ума и прилежности. Гордилась за него безмерно, как за собственного сына. Остальные, впрочем, тоже. Ох, как мы радовались! Несколько дней отмечали!
Потом все поутихло и жизнь вернулась в свою колею. Общежитие ему должны были дать только в конце августа, а пока мы продолжили нашу бродяжную жизнь. Но уже понимали, что скоро она закончится. Для нас обоих.
Я так привязалась к нему за эти месяцы, что не представляла, как вернусь к прежней бессмысленной и пустой жизни, где мне не о ком будет заботиться и никто не позаботится обо мне.
Но главным было даже не это. Главным было то, что Пашка своим теплом и добротой помог мне отыскать источник внутреннего света, разогнать тьму растопить лед, в который я заковала сердце. Он помог мне найти силы, чтобы простить.
За несколько дней до нашего расставания я все ему рассказала. О том, как меня предали, и я предпочла обидеться на весь мир, причинить боль родным и близким и скрыться, не оставив следа. Я попросила у него ноутбук, с трудом вспомнила свой пароль от социальной сети и отправила несколько писем людям, которые, как я знала, ждали от меня вестей. И одно — самое главное — письмо со словами прощения.
Меня забрали оттуда на следующий же день, помогли с деньгами, работой и жильем на первое время.
Как оказалось, это все, что нужно было мне для счастья. Место, где можно поспать, нормальная еда, удобная одежда и возможность помыться. То, что есть у всех и то, чего никто не ценит. Но мы почему-то придумываем себе какие-то другие мечты и желания, обрастая горами ненужного хлама.
Среди бомжей тоже есть такие — они гребут все, что попадается под руку, и потом таскают с собой огромные баулы с одеждой и вещами. Никогда не понимала, зачем. Ведь если куртка порвется, всегда можно найти ей замену в ближайшей церкви или на свалке. На это уйдет не больше трех-четырех дней.
И это, кстати, не только вещей касается.
Нам не нужно заботиться о ночлеге, еде и выживании. У нас много свободного времени, и в голову лезут лишние переживания. Сами что-то себе придумываем и начинаем из-за этого страдать. Навешиваем на себя кучу хлама, а потом с трудом переставляем ноги под его тяжестью.
Я для себя решила, что не хочу быть тем бомжом с мешками, и время от времени избавляюсь от всего ненужного.
А Пашка уже на втором курсе. Мы с ним часто созваниваемся, на каникулах он даже приезжал ко мне пару раз. Учеба дается ему непросто, но месяцы, проведенные на улице, закалили его характер и помогли научиться правильно расставлять приоритеты.
Каждый из нас вынес из этой истории множество уроков. И сейчас, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать: оно того стоило.
Автор: Алёна Сечкина
