Я учился в педагогическом институте на историческом факультете. На втором курсе у нас началась история Средних веков. Курс читал доцент Александр Сергеевич Боровченко — человек, мягко выражаясь, тяжелого нрава.
Есть такие люди — никого не любят, ничему не радуются. У доцента было лицо человека, случайно проглотившего кактус и теперь мучительно его переваривающего. Но это, конечно, дело личное — с какой физиономией ходить, лишь бы окружающие не страдали. А окружающие страдали, я в первую очередь. Доцент сразу меня невзлюбил.
Признаюсь, я был не самым усердным студентом, но и откровенным шалопайством никогда не отличался: что положено — учил, на лекции ходил, на семинарах отвечал. Даже два доклада подготовил, однако участи моей это не облегчило. Я стал личным врагом доцента Боровченко, точнее, его личной жертвой.
Самые каверзные вопросы, самые тяжелые темы всегда доставались мне и только мне. Впрочем, была у Боровченко и совсем уж подлая (даже глупая) склонность. Отмечая, кто присутствует, а кого нет на лекции или семинаре, он всегда коверкал мою фамилию, коверкал целенаправленно. Фамилия моя Плиев.
Со временем у Боровченко я сделался Плюевым, затем Плеевым, а в конце концов — Блеевым. Любимой его остротой было: «Блеев опять блеет».
Можете себе представить, как я ненавидел этого доцента с желчным лицом! Однажды на перекличке, когда он снова назвал меня Блеевым, я поправил преподавателя, а затем сказал, что доценту Боровченко следовало бы воздерживаться от подобных шуток, потому как его фамилию и коверкать не стоит — она и так вполне анекдотичная.
Надо отдать должное доценту — он сдержался, хотя было видно, что внутри него, как лава в вулкане, клокочет ненависть. Он сделал вид, что пропустил мое замечание мимо ушей, закончил перекличку и провел семинар, ни разу меня не спросив. Это был уникальный случай! На следующем семинаре произнес мою фамилию верно и снова не спросил — доцент даже не смотрел в мою сторону, словно меня вообще не было в аудитории.
В наших неприязненных отношениях наступило затишье, которое, как и затишье фронтовое, не предвещало ничего хорошего... Приближалась зимняя сессия.
Впервые в жизни я начал готовиться к ней за месяц. Точнее, не к ней, а к экзамену по истории Средних веков. Я прекрасно понимал, что Боровченко затаил злобу и готовит месть.
Я каждый вечер читал толстенный учебник, наизусть учил высказывания классиков марксизма-ленинизма о том или ином историческом событии, выписывал в отдельную тетрадку и запоминал даты, пытался выучить заковыристые имена средневековых королей, их многочисленных родственников и клевретов. С последним, надо признаться, у меня была полная беда...
В ночь перед экзаменом мне приснился сон. Я один в аудитории. Передо мной — стол, на котором разложены экзаменационные билеты. Я оглядываюсь и быстро поднимаю один из них. Так... Номер 33. Вопрос первый — правление Пипина Короткого, второй — крестьянское восстание под руководством Уота Тайлера. Я загнул уголок билета, чтобы залом остался, и положил его на место.
В этот момент вошел доцент Боровченко. Сперва он посмотрел на меня весьма удивленно. Однако удивление на его лице быстро сменилось ехидной улыбкой.
— А-а-а-а, Блеев, все химичите, все мухлюете... — захихикал он. — Не надейтесь, билет номер 33 вам не достанется...
Я хотел снова его одернуть, чтобы не смел коверкать мою фамилию, хотелось сказать что-то остроумно-дерзкое, но нужные слова не шли в голову. В итоге я просто его послал. И пропел полную гласных фамилию доцента как можно более издевательски. И... проснулся.
Посреди комнаты стоял отец, который, видимо, пришел меня будить.
— Кто это — Боровченко? — спросил он.
— Доцент. Я ему сегодня Средние века сдаю...
Отец грустно посмотрел на меня:
— Мне кажется, ты перезанимался. Ничего, скоро каникулы — на лыжах с тобой пойдем...
Милый мой папа, он не понимал, что мне совсем, ну совсем не до лыж!
Я был раздавлен — почему доцент сказал, что мне 33-й билет не достанется? Такой хороший билет, я его отлично выучил! Или преподаватель имел в виду, что, какой бы билет я ни вытянул, он меня все равно завалит? Вот же гад, этот доцент Боровченко! За завтраком я вместо сахара положил в кофе две чайные ложки соли. Получилась жуткая бурда, но я зачем-то эту бурду выпил. На экзамен решил идти последним.
Не было у меня душевных сил, потому я откровенно тянул время, хотя прекрасно понимал — это мне не поможет. Из аудитории выходили мои уже «отстрелявшиеся» товарищи. Не сказать, что Боровченко лютовал. Были даже две пятерки, но в основном, конечно, «уды». Но я-то знал, что ко мне будет персональный подход — бескомпромиссный и беспощадный.
Я слонялся по коридору в глухой тоске. Надо было хоть пятак под пятку положить — вдруг торкнуло меня... Порылся в кошельке — как назло, ни одного пятака...
А что это там — под батареей? Ага... Вот это удача! Пятачок. Да какой-то чудной — старый, что ли? Я таких никогда не видел. Пятак действительно оказался старым — еще довоенным. Я посмотрел на год выпуска — 1933-й.
Опять 33! Словно издевка... Я не стал класть пятак в ботинок — бросил в кошелек. «Ну-с, Плиев, берите билет», — доцент смотрел на меня почти дружелюбно и фамилию мою назвал в кои-то веки верно. Но я понимал, что это решительно ничего не значит, потому замялся, оцепенел над столом, на котором были разложены экзаменационные билеты.
Наконец взял один. Я даже не успел посмотреть, что за номер, какие вопросы, — доцент выхватил у меня бумажку из рук. «Ага, — гаденько захихикал он, разглядывая билет, — уголок уже кто-то загнул — билет для вас пометил. Все химичите, все мухлюете... Небось и шпаргалку уже заготовили... Нет, со мной этот номер не пройдет. Я сам вам билет дам». Он сгреб все билеты со стола, потом ловко их перетасовал, как карточный шулер тасует колоду, и стал перебирать...
«Нет, это, пожалуй, слишком легко... По этой теме вы доклад писали — тоже не годится. А вот это пойдет. Держите!» Он протянул мне билет. Я посмотрел на номер, и меня слегка качнуло — № 33! Это было чудо! Меня настолько воодушевила эта нежданная удача, что я почти не готовился к ответу, дат и имен на листке не писал, плана не составлял. Посидел для порядка минут пять, да и пошел отвечать.
Боровченко откровенно меня валил, но ничего не мог со мной поделать. В тот день я был безупречен. Я сыпал датами и именами исторических личностей, которые, как хорошо откалиброванные ядра, сами собой вылетали из глубин моего подсознания. Боровченко смотрел на меня не без уважения, однако во взгляде его сквозила непримиримость.
После того, как я ответил на оба вопроса билета и на все дополнительные вопросы, он спросил: «Скажите, Плиев, как звали дочерей Пипина Короткого?» Это был удар ниже пояса. О дочерях этого самого Пипина доцент не говорил нам ни слова, не было о них и в учебнике. Но я ответил, ответил без запинки, ответил не задумываясь. Я и теперь, по прошествии тридцати с лишним лет, поименно помню всех дочерей короля франков: Аделаида, Гертруда, Гиль, Гизела, Берта, Ротхайда...
Боровченко был даже не в нокдауне — он был в нокауте. Я ехал домой с пятеркой и раритетным пятаком. Он до сих пор хранится у меня в шкатулке с фамильными реликвиями, хотя я не уверен, что в тот раз помог именно он. Я вообще в той истории до конца не разобрался...
Автор: Вадим Константинович
