На улице вот уже несколько дней так жарко было, что даже мухам летать лень. Это потому, что по земле катилось лето, то самое, городское, когда асфальт плавится, и если посмотреть на него вдоль длинной какой-нибудь улицы, то марево стоИт не хуже чем в пустыне над барханами. И рождаются миражи, свои, особые, городские.
Вдруг прямо из ничего возникнет синяя крыша автомашины и слой за слоем начнёт прирастать вниз. Мимо тебя уже промчится целый автомобиль, и вовсе не синий, а зелёный, например. Или даже красный.
Из-за жары и люди на улицах редки. Говорю о тех людях, что никуда не торопятся, о тех, кто ходит по магазинам, парикмахерским. Или просто сидит во дворах по лавочкам. Те, что трудятся, по-прежнему «жужжат аки пчёлы» и перепархивают из офисов в автомобили и обратно, где ждут их волшебные кондиционеры и вентиляторы, создающие особую деловую прохладу и вечный «морской» бриз.
И только к вечеру, часов после шести, выползают из своих квартир настоящие горожане, старики и дети, чтобы насладиться теплом уходящего дня и подышать вечерней относительной прохладой.
В нашем дворе это завсегдатай одной и той же лавочки согбенный старик с тростью. И несколько в отдалении от него девчушка лет пяти – шести, похожая на ванильное мороженое с кремом из-за своих розового платья с гольфами и огромных белых бантов и белоснежных туфелек. Старик всегда один, а девочку выводит, судя по возрасту, домоправительница с ведерным бюстом и тяжёлым вечерним макияжем на лице.
И старик и девочка любопытны друг другу, потому что издалека наблюдают один за другим, но первым начать разговор не решается ни тот, ни другая.
Но молодость же дерзка, а потому девочка подошла всё же:
— Дедушкаааа… А у тебя нет нитки с иголкой?- непринуждённо начала она разговор.
От неожиданности старик переспросил:
— Что ты сказала, милая?..
— У Ляльки оторвалась голова, как-то сама собой оторвалась, и нужно её пришить.
И девочка показала действительно расчленённую тряпичную куклу из очень дорогого игрушечного магазина. Настолько дорогого, что создатели её могли себе позволить быть несколько неряшливыми в её дизайне, имитирую грубое деревенское шитьё крупными стежками через край.
— Наверное, есть, — не сразу ответил старик, снова ложась подбородком на трость и аккомодируя глаза в бесконечность. — У Лидочки всегда всё необходимое по хозяйству было. А я так ничего и не тронул.
Девочка аккуратно присела на край скамьи, потому что домоправительница разговорилась с одной из мамаш с коляской или с товаркой по цеху, делающей лишь первые шаги на поприще их нелёгкого «ратного» труда. А потому воспитанница на какое-то время осталась вне сферы её внимания.
— А Лидочка – это кто?- продолжая завязавшийся разговор, спросила девочка. — Меня тоже Лидочкой мама зовёт.
— А папа, папа как тебя называет?
— А я и не знаю, как. Я его уже давно не видела, потому что он всё время на работе да на работе. И мы всё время встретиться не можем, хоть и живём в одной квартире. А ты давно виделся со своею Лидочкой?
— Полгода назад…
— Она уехала? А скоро вернётся?
— Да, уехала. Туда, откуда никогда не возвращаются. И теперь она там ждёт встречи со мной.
— Я знаю. Она у тебя умерла. Моя настоящая мама тоже умерла, когда я была маленькая. И потом папа привёл новую маму Наташу. Она хорошая. Но с нею я тоже вижусь редко, потому что она тоже занята очень: у неё то бассейн, то парикмахерская, то выставки. А потому Матильда Карловна – моя основная семья.
Девочка кивнула в сторону своей воспитательницы, но характеризовать её не стала, словно бы понимала, что женщина с бровями до висков и ярко очерченными глазами, смыкавшимися на тех висках с бровями, ни в каких характеристиках не нуждается.
Но разговор уже завязался, и они оба это чувствовали, а потому Лидочка старика не торопила.
— Я даже представить себе не мог, до какой степени был к ней привязан, — продолжал старик, глядя всё так же перед собой. — Она была всегда, и мне казалось, что я даже любил её не очень. А вот не стало её, и мир сразу стал удивительно неинтересным и каким-то однообразным.
Утром открываю глаза, а сам думаю: зачем? Что нового должно случиться? А если даже случится, то она всё равно этого не увидит. Потому, не всё ли равно, случится это самое сегодня или завтра, или вообще не случится.
Девочка понимала словно, что говорит её новый знакомый уже давно не с нею, а с самим собой, но боялась даже пошевелиться. И слушала. Слушала и понимала сердцем совсем ещё юной, но женщины.
— Я когда вечером смотрю телевизор, то начинает казаться, что все актрисы в сериалах на неё похожи. Только Лидочка лучше была, моложе и красивее.
— Моя мама тоже самая красивая была…- эхом отзывается девочка.
— Вот-вот, стало быть, ты меня правильно понимаешь. А ещё, знаешь, — тут старик стремительно поворачивается к своей собеседнице, — мне иногда кажется, что в толпе на улице я слышу её голос. У тебя бывает такое?..
— Конечно. Ведь наши с тобою любимые как ангелы. А ангелы – везде. И всегда – рядом с нами.
— Это верно. Лидочка моя ангелом была. Настоящим. Потому что только ангел мог меня столько лет выносить с собою рядом.
— И мой папа маму ангелом называл. Всегда. Я слышала.
— Но – очень сильным ангелом была моя Лидочка. Потому что когда оказалось, что детей у нас не будет, так ведь не я её, а она меня успокаивала, хотя в том была только моя вина…
— И мама папу успокаивала и объясняла, что тогда у них больше не будет детей. А папа сердился и всё повторял, что двоих он не потянет. И тогда мама ушла в больницу и больше не вернулась. А папа плакал всё время и меня целовал.
— А я мало целовал свою Лидочку. И редко. Всё боялся надоесть ей тем, что я всегда рядом и всегда готов сделать всё, что она ни попросит.
— Дедушкаааа… А знаешь, что? А давай пойдём к тебе. Я заварю чай. У тебя есть заварка? Я умею, меня мама научила.
— Заварка… — старик растерянно медлит, — заварка… должна быть. Только я не знаю, где она у Лидочки лежала…
— Не беда, я найду, раз она у Лидочки твоей была. Заварю тебе чай. Ты будешь его пить, а я буду сидеть рядом и Ляльке голову пришивать. А ты нам с нею всё-всё про свою Лидочку расскажешь. А потом ты ляжешь спать, а я буду сидеть с тобою рядом и гладить тебя по ножке, которая болит, из-за которой ты с палочкой ходишь. Буду гладить, гладить. Ведь рядом с тем, у кого что-нибудь болит, должен всегда быть человек, который гладит, гладит. И больно будет всё меньше и меньше. А потом и совсем боль уйдёт, как летняя жара к вечеру спадает…
Автор: Олег Букач
