Легкий стук в дверь разбудил Марфу. Сердце сжалось. Стук повторился. Она бесшумно вскочила, приоткрыла дверь в сени. Услышала, как скрипит снег под ногами нервно переступавшего на крыльце человека.
— Кто там? – спросила она, стараясь сохранить самообладание, не выказать страх.
— Марфа, корову продала, отдай деньги, услышала она требовательный голос.
Марфа и вправду сегодня отвела корову в заготзерно: нечем стало кормить. Лето было жаркое, травы почти все выгорели. Накосила Марфа небольшой зародчик. Дотянула до Нового года, а дальше рассчитывать было не на что. Скоро совсем коровушка исхудает, сляжет, никто не возьмёт, свезти на падинник придётся. Решила Марфа, как и многие тогда бабы в деревне, сдать Марту заготовителям. Кое-какие деньги всё же, да хоть налог заплатить.
Пошли в райцентр вместе с Палахой Галиной. У той та же картина: совсем нечем кормить корову стало. Отпросились у председателя и по потёмкам утром (первый день февраля выдался ветреный, но не очень холодный) отправились в Уксянку. Боялись волков, которых в годы войны развелось много, боялись худого человека. Но вдвоём не один, не так страшно. Вели коров на верёвках. Шли не быстро. Молча. Каждая думала о своём.
У Палахи две девки: Нюра да Васюха. Работают в колхозе. Председатель сулил дать соломы на троих работников, но колхозное стадо тоже еле выживало. Все понимали это и о председательских посулах стеснялись напомнить. Вот и повели бабы своих коровёнок одна за другой в заготзерно. Палаха, посоветовавшись с девками, решила сдать Краснуху. У Марфы посложнее дело: не с кем советоваться – на Максима ещё той весной «похоронка» пришла, а Шурко – пятилетний пацан – какой ещё советчик матери. Вот и подписала она сама приговор своей буренке, да и, как оказалось, не только ей.
Начало светать – повеселее стало идти: не так страшно… Можно и по свету было выйти, да как-то не хотели попадать на глаза сельчанам. Лишние пересуды и вздохи сочувствия…уж пусть позже, после время. «Пускай потом судят, когда уж всё сдиётся», — думала Марфа.
К обеду пришли в Уксянку. В заготконторе никого не оказалось: перерыв. Марфа осталась с коровами, пока Палаха сбегала за заготовителем. Он хмыкнул недовольно: выдернули его из-за стола. А то, что они голоднёхоньки сами, а скотинка их и вовсе товарный вид потеряла, ему и в голову не пришло. Холёное лицо заготовителя вызвало у Марфы неприязнь, особенно, когда он начал с ними говорить.
— Чё, бабы, надумали-то? Кормёшка вышла вся? Пошустрей надо было, милки мои, изворачиваться летом-то. Оно, лето-то, не нами сказано, — припасиха! Вот так, дорогуши мои, наука вам наперёд!
— Надумали, тебя не спросили, — взорвалась Марфа.
— Но-но, справки давай из сельсовету, что скотина ваша, а не колхозная, не ворованная.
Бабы подали справки.
— Как жё, бабоньки, так? В справках значится, что хозяева подворья Хохлов Максим Иванович и Галин Сергей Феоктистович, а с коровушками-то припожаловали, так скажём, далеко не мужики!
-И чё ты там скажёшь? Назадь идти чё ли? Ты чё ето? Где мы их возьмём? Наши ето коровы!
— Ладно, бабы, ваши. Вирю! Токо возьму у вас по низкой упитанности, по три рубля сорок копеёк за килограмм. Да на копыто збрасывам.
— Ты ково ето судишь? Ишшо не взвешивал, уж збрасывашь на копыто. Палаха чуть не «воет» перед «богом».
— Слушай, Семьёныч! Мы двадцать километров прошли. Не пили, не или. Ково ишшо збрасывать?!
— Так положено, бабы. Я чё зделаю.
Стали уговаривать, чтобы сбросил поменьше.
— Какой процент положен, тот и збрасываю, — запокрикивал на осмелевших баб заготовитель.
— Бога побойся! Вон рожу отъел, сидишь тут, крыса тыловая. У нас мужики воюют, кажной день со смертью в обнимку ходят, а ты тут жируешь! У меня вон мужик под Москвой головушку сложил, — говорила сквозь слёзы Марфа.
— Но-но… Развели тут окиян. Договоримса. Как положено, получите своё. Договоримса.
Видно было, что очень неуютно чувствовал себя заготовитель, услышав упрёк, но сдаваться бабам не хотел. Мужик же!
Часа через три принёс заготовитель деньги: Марфе девятьсот с небольшим, Палахе – тысячу сто. Бабы охнули…
— Ничё, бабоньки, не поделашь! Ескуль положено: вес низкой упитанности, зброс на копыто.
— Да какой сброс, итак живой вес много дешевле, чем мясом здавать.
— А ехали бы на базар, там и етова не взять!
Бабы затихли. Прав заготовитель. На базаре им и этого не выручить. Согласились со всем и пошли с «воем» домой.
А ночью к Марфе вот пришли за выручкой…
Намаявшись за день, расстроившись, Марфа почти сразу уснула, забравшись на печь, пригревшись на тюфяке под клинчатым одеялом. Даже что-то снилось, вроде бы приятное, поэтому стук, разбудивший Марфу, кажется, вкрался воровски в её сон, растревожил… Она резко поднялась, не сразу сообразив, где она. Спустилась по лесенке на нижний голбчик… Стук повторился.
— Да кто ето?
— Я, Марфа, я.
Она догадалась, кто это. Человеку этому перечить опасно. Откажи – красным петухом взовьётся вся усадьба – выскочить не успеешь!
— Да щас я.
Открывать дверь и не думала. Впопыхах искала ковшик. Деньги вынула из-под перины на опрятно заправленной кровати, вместе с тряпочкой сунула их в ковш, протолкнула его в кошачий лаз. Замерла. Пришелец тихо сказал:
— Все? Смотри, Марфа, кому скажешь – жди красного петуха.
Заскрипел под валенками снег на крыльце, на ограде. Едва скрипнули воротца – Марфа кошкой метнулась к окну. От снега было видно фигуру, отделявшуюся от тынка: видно, стоял ещё у тынка, прислушивался к тишине. Никого на улице.
Никому Марфа не рассказывала о случившемся этой ночью. Что пережила за несколько минут, что ещё предстоит пережить. Головушка её седой стала за эту ночь. Только с Катей, своей задушевной подругой, тоже вдовой, Марфа могла разделить свою беду. Поплакали вдвоём, поговорили вполголоса (а вдруг стены услышат) и больше почти никогда не вспоминали об этом.
Спустя тридцать лет, болезнью и бедами измученная, Марфа лежала на смертном одре. Она то впадала в забытье, то приходила в себя и тихонько звала сноху, которая за ней ухаживала особенно заботливо в эти последние дни. Марфа не капризничала, не звала зря, знала что снохе и так приходится нелегко: полный двор скотины, ребятишек трое, малой – всего месяц.
Зина тихонько вошла в комнату, тихонько позвала свекровь. Марфа открыла глаза.
— Мама, Егор Петрович пришел, хочет чё-то тебе сказать. Пустить?
— Пусть зайдет, — прошептала Марфа.
Зина вышла, передала Егору разрешение зайти. Егор с порога пал на колени и пополз из прихожей через кухню в комнату Марфы.
Сухие глаза Марфы наполнились слезами. Губы задрожали, но какие-то внутренние силы заставили Марфу собраться, приготовиться к встрече непрошенного гостя. Почти не поднимавшейся уже несколько дней рукой она слегка коснулась глаз, смахнула слезы, провела по лицу, как маску будто надела. Губы перестали дрожать.
Почувствовала, как незнакомая рука сжала её руку, припали чужие губы к её руке. Услышала сквозь забытье:
— Прости, Марфа Николаевна! Прости овцу заблудшую! Прости! Чё хошь проси, выполню!
— Бог простит! Уходи!
Вечером этого дня Марфа умерла. Когда еще она была жива, пришла Катя, приходившая ежедневно, сидевшая около неё часами. Марфа приоткрыла глаза, увидев Катю, сказала не совсем внятно:
— Приходил. Простила.
Катя поняла ее. Зина, войдя в комнату с малышом, удивленно сказала:
— Чё-то Егор Петрович приходил, на коленках ползал, прощения просил у мамы. Я так и не поняла: за что. Вышел в слезах.
— Не молод уже, тоже, наверное, собирается туда, вот и подчищат грехи-то свои, — проронила подруга. — Услышал, что Маша нездорова, вот и поспешил, вдруг не поспиёт. По-спе-е-е-л…
Автор: Татьяна Паюсова
