– Маш, ты зачем кота укусила? Знаешь, как ему больно сейчас! Он даже плачет. Почти человеческими слезами. Пришёл в нашу с бабушкой комнату и стал на тебя жаловаться. Сказал по секрету, что ты злая и жестокая девочка!.. Нам обоим было больно это услышать про свою внучку…
Мой пятилетний потомок мстительно прищурился и бросил косой взгляд на «доносчика». А губы, почти с ненавистью, прошептали:
– Преда-а-а-тель, Тёмка!..
Тот, кого сейчас обвиняли, скорее всего, уже забыл об инциденте и мирно возлежал у меня на коленях, чуть жмуря медовые глаза.
Но я понимаю, что воспитательный акт нужно довести до логического конца, то есть, до покаяния «преступницы», а потому продолжаю девицу увещевать, стараясь достучаться до милосердия в её душе. Но Маруся непреклонна в своей обиде на «стукача», а потому себя теперь ощущает жертвой «судей неправедных» и гордо молчит.
– Ты, моя дорогая, объясни, зачем ты это сделала. Я должен понять мотивы твоих поступков, Марь Сергевна, – сдвигаю я брови, хотя очень хочется сейчас целовать это пухленькое создание моего сына и его жены–красавицы, тоже, кстати, Маши.
Марья молчит ещё несколько мгновений, но чувствую, что рассказать мне обо всём ей ужасно хочется. Хотя бы потому, что у нас с нею в семье негласный альянс: я всегда её прикрываю от родительского гнева, а если уж тучи совсем сгущаются над её хорошенькой двукосой головёнкой, то подхватываю на руки и уношу в нашу с её бабушкой комнату. За такое надёжное «прикрытие» внучка платит мне тем же: прижимается к моей щеке, крутит носом и тоном заговорщика шепчет: «Опять курил на балконе, дед?..» После этого грозит мне крохотным пальчиком и продолжает: «Но я бабушке не скажу, чтобы она тебя не ругала, ты не бойся…»
А сейчас она «домалчивает» последние мгновения. И вот волна откровения выплёскивается наружу:
– Ага, знаешь, дедочкин! Он меня не слушал, когда я ему важное рассказывала…
– А что ты ему такое важное рассказывала? Неужели некому было рассказать, кроме Тёмы? У тебя же для самого важного я есть.
– Я и хотела… Хотела потом тебе рассказать. Только на Тёме порепетировала, ну, чтобы тебе всё понятно было… А он лежит себе, как ба-а-а-рин (здесь слышу интонацию её бабушки) и даже ухом не ведёт. Вот за это ухо я его и укусила.
Потом сама себя перебила, раздражённо махнув рукой в сторону телевизора, где изнывал от надуманных страданий какой-то оперный тенор:
– Выключи ты его, дед! Вот, например, когда мы так в садике орём, то нас ругают…
Когда я исполнил её просьбу, она, уже на тон пониже, продолжила:
– Вот, значит… Про важное…
И опять надолго замолчала, задумалась, ушла в свои сокровенные воспоминания и переживания.
– Я сегодня с Валерой Радыгиным… – молчит, явно подбирает слово, – … прекратила всяческие отношения.
Теперь мой черёд молчать, потому что знаю: в таких случаях нельзя человека торопить, ибо словами он хочет абсолютно точно выразить то, что сейчас чувствует.
– Потому что он глумился надо мною и моей семьёй.
– И как же это проявилось, Маруся?
– Я ему, дедушка, сказала, что скоро у меня будет братик, что у нас в семье все его ждут и что мы даже имя ему уже придумали… Он спросил, какое. А я ему говорю, что вообще-то посторонним пока говорить об этом нельзя, но так как Валера-то для меня самый не посторонний, то ему по секрету скажу: Иван…
И вот тут Марусины брови задрожали, страдальчески изогнулись, и она зарыдала. Плакала она так, как это делают дети–актёры в фильмах про детские дома и круглых сирот: громко, со всхлипами и даже стонами. А слёзы, слёзы из очей самой дорогой для меня женщины лились крупные, «аки перлы благородные, поднятые со дна морского».
В этот момент сам я, даже не дослушав до конца эту леденящую душу исповедь, уже решился на убийство неведомого мне Валеры Радыгина, который п о с м е л довести до такого отчаяния мою драгоценность. Даже слова, от горя, никакие мне в тот момент на ум не приходили. Я только сидел рядом и гладил по голове свою Машеньку. И ждал.
Горе закончилось так же неожиданно, как и наступило. Королева души моей прекратила поток слёз, одним движением задвинула на место сопли, уже запузырившиеся у неё над верхней губой, и продолжила:
– Как стал он, дедушка, смеяться надо мной! Как стал смеяться!!. А потом говорит: «Ива-а-ан! Это вы, что ли, всем семейством своим придумали?! Иванами только дураков в сказках называют. Вот у меня брат, так брат!!! Его Г е о р г и е м зовут!!! А знаешь, как это имя переводится с древнего языка? «Земледелец»!!!
Я аж растерялась. А потом спросила его: «Это с какого же, интересно, древнего языка оно так переводится?» Он немножко подумал, а потом говорит: «С древне… какого надо! Вот с какого!!.»
А я тогда сказала, что «земледелец» – это значит «крестьянин». Не очень-то от Иванушки–дурачка далеко. Тогда Валера мне говорит, что это я сама «дурачок», а «земледелец» – это кто «Землю» «Делит» и всем людям по справедливости раздаёт. Тогда я ему сказала, что поняла. Землю делит агроном, значит, Валеркиного младшего брата можно звать «Агроном»…
И снова замолкла моя хранительница семейной чести.
Теперь уже я не могу сдержаться и спрашиваю, наплевав на педагогическую выдержанность и сдержанность:
– Ну, и что же было дальше? После этих твоих слов?..
Маруся опустила очи долу и почти робко продолжила:
– Дальше?.. Он драться полез…
И опять замолчала. Я же чувствую, как глубокое мстительное чувство вскипает у меня в груди:
– И-и-и?..
– Что – «и», дедунюшка?.. Конечно, я победила. Не прощать же такого…
Маня на секунду задумалась, подыскивая самое уничижительное слово для того, чтобы обозначить бывшего друга Валеру Радыгина, с которым она с боями прошла ясли и две группы детского сада, что называется, рука об руку.
– … такого… в о н ю ч к у…
Сама испугалась того плохого слова, которое только что сорвалось с её губ, испуганно взглянула на меня и зажала ладошками рот…
У меня прямо от сердца отлегло, когда я услышал конец этой демонической повести. А потому и сделал вид, что плохого слова, в запале повествования вырвавшегося из прекрасных уст моей очаровательной внучки, я как бы и не заметил. Она, ободрённая моей реакцией, закончила мощным аккордом на финише:
– А я, когда домой из садика пришла, сразу же в словаре твоём прочитала: «Иван происходит от древнеиудейского Иоанн и в переводе означает «помилованный Богом».
Знаешь, дедуня, я завтра тогда тоже Валеру Радыгина помиловаю. И прощу. Ведь он такой несчастный – у него брата «Агрономом» зовут…
Автор: Олег Букач
