В мой очередной приезд к бабуле я получила от неё подарочек, большущую булавку, да не обычную, которая гнётся, а стальную, несгибаемую. Я повертела её в руках, не зная, для чего и зачем она нужна.
— И где только бабушка такое страшилище нашла?! И куда теперь её, выбросить или положить куда-нибудь подальше, да бабушку обижать не хочется, – подумалось мне.
— Вот народ какой сейчас пошёл, — улыбнулась старушка, заметив, как растерянно я верчу в руках этот странный подарок.
— Самых простых вещей, а не знаете. Эх, молодёжь, молодёжь! Это ж от сглаза да от порчи первая защита и помощь.
— Бабулечка, ну какой сглаз или какая порча!
— Как какой, самый, что ни на есть настоящий. Людской глаз от зависти бывает таким чёрным, что не приведи Господь, а уж что творят люди, когда завидуют красоте, молодости, или ещё чему!
Вот у нас на хуторе случилась такая история. Слушай.
Я быстренько примостилась возле бабушки в предвкушении её рассказа, а старушка, чтоб не сидеть без дела взялась обметывать края половика, домотканной дорожки.
Ох, и красивой девкой была Марфа. Всё при ней: и фигурка, и ножки, и личико с большими зелеными глазами, а уж волосы… Сколь ни прятала она их под платком, а выбьется рыжий завиток и полыхает огнём, притягивает людские глаза.
Да и хозяйкой она была хорошей. Работа в руках у неё прям горела. Родители такой ладной девкой гордились. Одна она у них осталась, двое сыновей уж отделились, своими семьями жили.
И парни за нею увивались не только с нашего хутора, а и из соседних сел тоже. Выбирай, какого хочешь.
И Марфа выбрала Гришку, сына нашего кума Ивана Григорьевича.
Парень ей под стать. Красавец и до работы охочий. Обзавидовались все кругом, как же так, все самое лучшее да в одни руки?!
Но суть да дело, поженились они, дом построили, да и зажили себе потихоньку. Вскорости дом у них стал полная чаша, а как же, работали не ленились, в доме все добром да ладком.
Вот только детишки у них не приживались. Двоих пацанов одного за другим родила Марфа, вот радости то было! Только ребятишки больше года не жили. Годик – и все, несут, бедного за ограду кладбищенскую. А уж, как Марфа с Григорием убивались, никому не пожелаешь такого горя!
Но ничего, молодые, Господь не оставил, и вот опять Марфа беременная. На этот раз родила девочку, Лизонькой назвали. Уж такая слабенькая да хиленькая, а годик пережила. Больше детей у них не было, вот только девочка эта и осталась.
Уж так они над нею тряслись, шагу ступить самой не давали, берегли да без конца к матушке моей ходили то за одним отваром, то за другим, поддерживали её, как могли.
Бабушка разгладила завязанный край дорожки и, взявшись обметывать другой край, продолжила:
— Вот исполнилось девочке 13 лет, худющая, как тростиночка, ножки – ручки как палочки тонюсенькие, волосенки белесые жиденькие, бледная немочь да и только. Народ все судачил, что у таких красавцев да такое неказистое дите.
На чужой роток ведь не накинешь платок, а увидев, как Лизонька без сил сидит в саду вся замотанная в тёплую шаль в жаркий день, так и вовсе головами качали да шептались:
— Ох, и эта не жилица. Скоро видать опять на кладбище нести.
Родители, конечно, знали про все эти разговоры. И вот однажды вечером зашёл к нам в дом Григорий и к матушке:
— Тетка Евдокия, помоги, век не забуду, все, что хочешь для тебя сделаю, только помоги. Не можем мы потерять дочку.
А сам чуть не плачет.
Ну, что ж делать, люди – то не чужие. Матушка и говорит:
— Кабы не родня, не взялась бы я, Григорий, за это дело, потому как исход не знаю. Но попробую, если не получится, не обессудьте.
И вот на убывающую луну на девятый день велела она Григорию натопить баню пожарче да в две бочки дубовые налить воды теплой. А за баней приготовить кострище из осиновых поленьев, но дрова не зажигать.
Приготовили Григорий с Марфой баню, бочки с водой, а тут и матушка идёт, целую охапку трав каких-то несёт. Запарила она травы те в одной бочке, а девочка тут же на лавке сидит, кожа да кости, аж светится вся от прозрачности.
Бабушка замолчала, вспоминая те давние события.
— Бабушка, а дальше что? – я подвинулась поближе, чтоб не пропустить ни одного слова.
— Так вот посадила матушка Лизоньку прямо по шейку в ту бочку, что только с водой была. А сама кружится вокруг этой бочки, то что-то шепчет, то поёт вроде, то кричит, водой девочку поливает. Потом в бочку её с головой, вроде как топит её.
Уже и устала матушка, и хотела прекратить, из последних сил кружилась, да заговор на разные лады повторяла. Но вот стала вдруг вода чернеть. Тут матушка и вздохнула с облегчением, поняла, что все не напрасно, удалось ей перебороть то нечистое, наговоренное, что в девочке было.
— Бабушка, а почему наговоренное? Что это такое?
— Это, милая моя, порча чёрная. Такая, что делают на мать, а переходит на детей. Вы сейчас ни во что не верите, и дай вам Бог никогда не встретиться ни с чем подобным.
Ну, так вот. Вытащила она почти сомлевшую Лизу из этой бочки, вылила на неё ведро чистой воды да опять в бочку, только в другую, с травами. И опять давай кружить, только в другую сторону. Кружится и шепчет, кружится и поёт, кружится и кричит.
Наконец, достала девчонку и на руки Марфе передала, а сама с Григорием воду из первой бочки через сетку сливает. А там! То ли водоросли длинные, то ли волосы чёрные, длинные. Много их там было. Матушка велела их вместе с сеткой на кострище унести и, как высохнут, сразу сжечь, а пепел в лесу закопать.
Григорий потом рассказывал, что, когда жгли, запах трупный был.
Вот такая вот история была на нашем хуторе.
— А дальше что, с Лизой?
— А что с Лизой?! Помнишь бабу Лизавету, что возле балки* живёт? Так вот, это та самая Лиза и есть.
Ну, а сейчас давай- ка, милая моя, булавочку – то приколем тебе на платье с изнанки, от греха подальше.
