Попробую задать себе странный на первый взгляд вопрос. Могу ли я изменить свои достаточно устоявшиеся взгляды, могу ли я сформировать у себя другую шкалу ценностей? Человек легкомысленный не задумываясь над сущностью вопроса быстро и безаппеляционно ответит утвердительно.
Вот и я, никогда не считая себя закостенелым ортодоксом, искренне думал, что это мне под силу. Но однажды пришлось в этом сильно усомниться.
Довелось как-то ехать весной по сильно раскисшей дороге. Дорога была не просто плохой, а в каком-то смысле даже опасной, поскольку произойти на ней могло в любой момент времени все что угодно. И произошло.
Меня выкинуло из колеи набитой тракторами в кювет. Часа три я промучился, пытаясь хорошо известными водителям способами выскребстись из канавы.
Ничего не получалось. А тут, как на грех и батарейка в телефоне села.
Время было по весенним меркам позднее и я побрел ориентируясь по памяти к отдаленному строению похожему на старый деревенский дом. Туда вела даже не дорога, а скорее тропка, по которой давно никто не ходил. Почему я пошел по ней? Скорее всего сработала интуиция и опыт. Если туда шагали столбы электросети, значит неспроста. И люди там вполне могли оказаться.
Через километра полтора снежной каши я вышел к довольно унылым строениям. В большинстве это были заброшенные сараи и полуразвалившиеся крестьянские избы. К одной из них и подходила электролиния.
Подойдя к оконцу, сильно постучал полусогнутым пальцем по стеклу в надежде услышать хоть какой-то звук.
Но было тихо. Повторный стук также не принес долгожданной реакции. Кулаком сильно побарабанил в дверь и откуда-то из сумрачного небытия раздались слабые мекающие звуки. Запор был типично деревенским с веревочкой. Дернул, толкнул дверь, которая скрипнув несмазанными петлями, нехотя отворилась.
Прошел в сени, пошарив рукой дверь в хату. Открыл, громко крикнув традиционную фразу о наличии кого-нибудь из живых.
Из избы пахнуло какой-то отвратительной кислятиной и опять раздался тот же мекающий звук. Нащупал выключатель, тусклый свет шестидесятиваттной лампочки озарил неприглядное деревенское жилье.
Раздался шорох и оханье.
— Проходи, проходи, — негромко произнесла старуха.
Её голова и плечи были замотаны пледом, под которым виднелась безрукавка из овчины.
— Извините за вторжение, — начал я, — машину занесло в кювет и никого не дождался, чтобы помогли выдернуть. У меня просьба, можно я подзаряжу свой телефон?
Она молча махнула рукой.
— А что ж у Вас так холодно? Или дров нет?
— Есть, да второго дня расшиблась, не дойти теперь.
— Давайте я наношу Вам дров.
— Погодь, присядь-ка. Там мой Михалыч лежит, — она всхлипнула, — зараз спужаешься.
— Как лежит? Замерзнет ведь, — произнес я, порываясь встать.
— Да ужо замерз, мертвый он.
— Как это мертвый?
— Да помер с неделю уж.
— А чего же... — я прикусил язык. — Ладно не испугаюсь, дров принесу и позвоню куда следует.
Вышел, подсвечивая себе брелком, дошел до дровенника, не без опаски открыл дверь и увидел посередине гроб, стоящий на березовых кряжках.
— Жутковато, — подумалось мне, — не то слово как жутковато.
Набрал охапку дров и быстро ретировался из импровизированного морга. Хозяйка встретила меня все так же, сидя на кровати.
— Лежанку затопим, я ведь русскую не могу.
— Затапливай, — ответила она таким же бесцветным голосом, что и вначале.
— А как Вас зовут, хозяюшка?
— Нюрой, Анной Васильевной по вашему.
— А меня Александром, просто Сашей.
Громкий блеющий звук заставил меня чуть не подпрыгнуть.
— Ты не бойся, это коза, да двух козлят принесла, я их сюда и перевела, на двор-то трудно ходить.
— Анна Васильевна, а как же Вы здесь одна? К Вам кто-нибудь приезжает? Навещают Вас?
— Почтарка пенсию принесет, да почту какую, вот и все. А так все на большак к райповской машине за продуктами ходили. Здесь рядышком. Раньше-то деревня большая была, телефон, радио проведено было. А после уж повымерли все, а кто разъехался. Последние мы.
Огонь в печке зализал поленья, загудел потрескивая в дымоходе, наполняя сознание надеждой на тепло и уют.
— А вот скажи ты мне, мил человек, старика моего хоронить с медалями, аль как еще?
— С какими медалями? — не понял я.
— А вон подай-ка мне шкатулку.
Я снял с серванта увесистую пластмассовую коробку с отлитыми кремлевскими башнями на крышке и поставил на табурет перед ней. Анна Васильевна бережно открыла шкатулку, вытащила какие-то бумаги и с самого дна достала награды мужа. Здесь были ордена Отечественной войны, Трудового Красного знамени, многочисленные военные и послевоенные медали.
Я глазам своим не поверил, среди этих бесспорно заслуженных наград лежал орден Славы. Самая высокая солдатская награда, а потому и самая ценимая в народе.
— Это все его? — задал я свой глупый вопрос.
— Его-его, — ответила старушка, — ему дали , что в Берлине речку какую-то переплывал.
— А речка не Шпрее?
— Она самая.
Не может быть таких совпадений, ведь я служил в той самой гвардейской дивизии, которая весной 45-го форсировала Шпрее и брала рейхстаг. Историю и боевой путь своего соединения я знал наизусть, гордился подвигами старшего поколения. Знал кто и когда водружал Знамя Победы, специально ездил в Москву в музей Вооруженных Сил, чтобы на него взглянуть. Значит это мой однополчанин, один из многих героев уничтоживших фашизм в те далекие годы.
— Я сейчас. Пойду позвоню, — хрипло просипел хозяйке.
Выдернул телефон из розетки и вышел на темное крыльцо. В горле стоял жесткий комок. Постоял, чтобы успокоиться. Набрал номер милиции. Ответил молодой голос дежурного. Я представился и сообщил, что умер человек и неделю уже лежит в обезлюдевшей деревне, что его вдова повредила ногу и не может передвигаться. В ответ он усмехнулся.
— Ну, пусть еще немного полежит, ему же некуда теперь торопиться.
— Слышь, старлей, он награжден орденом Славы за подвиг в Берлине в 45-м. Приезжай сам как сменишься, похороним героя.
Видимо в моем голосе он расслышал все что нужно. После небольшой паузы ответил.
— Приеду. Ты не волнуйся, сделаем всё как положено.
— Ну, давай! — я отключил телефон.
Вернулся в избу. Анна Васильевна шевельнулась, спросила дозвонился ли.
— А что хозяюшка, не попить ли нам чайку?
— Воды нужно принести, — смутилась она.
— Это мне легко, где ведро и колодец?
— Ведро в сенях, колодец через дорогу, да смотри не поскользнись там.
Потом сидели в теплой хате, пили чай с моими бутербродами и черствыми райповскими пряниками, рассматривали фотографии, которые комментировала хозяйка. И все бы было хорошо, если бы не черное пятно в углу сознания — там в темноте лежит человек, очень дорогой нам всем человек, не похороненный по-божески. И так на сердце было погано, что покоя себе не находил.
Россия очень богатая страна, все в ней есть и огромная территория, несметные залежи металлов, газ, нефть. Но самое главное богатство это люди, это человек.
Сколько он вынес на своих плечах горя, сколько сотен километров прополз по грязи, сколько раз подставлял свою голову под пули врага, мерз в окопах. А после войны чего только не хлебнул наш русский мужик. Но работал и на войне и в мирное время на совесть. И вот так умер.
— Анна Васильевна, завтра похороним Вашего мужа. Все сделаем по-людски. А Вам обязательно нужно в больницу, полечитесь там. А потом давайте переедем к людям, в пансионат. Там хорошо, много таких же женщин, есть врачи. Подумайте. А вот ордена и медали сдадим в краеведческий музей, там организуют стенд, Вы им дадите скопировать фотографии, пусть людям будет память о Вашем муже, о его подвиге.
Она молчала.
Часам к двенадцати на большаке стали собираться машины. Глава в районе был мужик жесткий и дважды своих решений не повторял. Первым прошел грейдер, расчищая дорогу. За ним вереницей остальные — военкоматовские, милиция, глава поселения, соцзащита.
— Где же, ребята, вы раньше были?
Автор: Александр Вишняков
