Как можно испытывать сердечные эмоции в возрасте за 60? Нет, если есть муж или привычный партнер — без вопросов. Прикипели старички друг к другу. Но начинать новые отношения? Татьяна Николаевна заселившись в дом престарелых, словно в далекое прошлое попала. Это когда она замуж вышла да с мужем Иваном в семейном общежитии комнатку получила. За стенами — справа, слева кипели отношения, страсти других молодоженов. Иногда стонали по ночам в унисон, а потом смущенно хихикали на общей кухне.
Дефицитом было многое, кроме молодости и любви. Родилась дочь Маша и им дали отдельную двухкомнатную квартиру. В общежитии было весело, но каким великим оказалось счастье «семейного одиночества»! Покупка скромных табуреток, кухонных полотенчиков в тон занавесок — все было праздником.
Дочь Маша росла замкнутой девочкой. Трудно находила подружек. Еще сложнее выходило с кавалерами, когда наступило девичество. Умница-красавица, как виделось родителям, а желающих проводить, в кино пригласить не было. Маша говорила, что ей до лампочки, на самом деле страдала еще больше уходя в комплексы. Паша, которого привела познакомиться, родителям не глянулся: он производил впечатление какой-то непромытости, гораздо более неприятной, чем холостяцкая неухоженность. Но взглянув на приятно взволнованную 30-летнюю дочь, отец с матерью промолчали.
Потом меж собой перетерли: парень из деревни, живет в рабочем общежитии — вот и выглядит так, без женской руки. Да, Маша библиотекарь, он токарь и, возможно, ни одной книги не прочел, но сколько примеров, когда люди с разным уровнем образования счастливы! Паша переехал к ним, но о женитьбе не заговаривал. Иван крепился, хотя чувствовал оскорбленность за дочь.
Конечно, можно было поставить удалого молодца перед выбором: или женись или вон пошел! Ну, уйдет, и будут они опять слушать, как дочь тихонько плачет у себя в комнате. «Помогла» беременность Маши. Пашка, на удивление, сразу сказал:"Ну тогда че... Пошли запишемся." Татьяна с Иваном его тогда чуть не расцеловали. Он так и жил гостем-потребителем, отсылая часть зарплаты в деревню (семья Паши была многодетной и слегка пьющей), громко чавкал, не умел выражать мысли и создавал вокруг себя беспорядок, но к нему привыкли. Он был отцом их внука, а это уже требовало уважения. Страшно было другое.
Не имея причин для авторитета, Павел создавал его искусственно. Он поселил в душе Маши чувство долга перед ним — мужем, укрепил ее чувство собственной неполноценности и развил ощущение вины. Чуть что, притворялся обиженным — не тот суп, не так посмотрела, не тот канал по ТВ включила (молодые имели телевизор в своей комнате). Он только ключ в скважину вставлял, а Маша уже летела навстречу с угождающей улыбкой: тапки подать, спросить, когда подавать ужин. Сыном не интересовался.
Когда тесть попросил помочь разобрать гараж, демонстративно уехал на выходные в деревню. А Машка нервничала: вернется-не вернется. «Да куда он денется от теплого толчка?!»- вспылил Иван. Именно тогда у него случился первый сердечный приступ. Перелистывая прошлое, Татьяна Николаевна, понимала, что Машу с мужем следовало отселить. Переживали, что он ее совсем к ногтю прижмет. Внук Леша, был уменьшенной копией отца. Такой же с низким лбом и упрямым взглядом. Не любил слушать сказки. Из настольных игр признавал только хоккей. Подрос, купили игровую приставку — вот это оказалось его.
Так, не жили, а перемогались они — старшее поколение. Отец умер внезапно, в 60 лет. Сидел, читал газету. Таня подумала- уснул, а Ваня навсегда ушел. Последующие 10 лет Татьяна Николаевна не жила, а существовала потому, что у зятя прорезался голос, а дочь не уставала ей шептать:"Мама, он же мужчина!" Старушку «подселили» к взрослеющему внуку — никакого покоя. Если все были дома, Татьяна Николаевна уходила сидеть возле подъезда на скамейке. Даже в непогоду, одевшись потеплее.
Когда дочь, пряча глаза, заговорила с ней о доме престарелых, не сразу поняла:"Разве такое возможно, если ты не одинока и не инвалидка?" Дочь заторопилась словами, что будет ее навещать, а тут мальчишка растет, скоро девчонок водить начнет. А Татьяна Николаевна не приюта испугалась. Она не поверила своему счастью, что есть возможность уйти куда-нибудь подальше от этой антисемейной жизни. Оказалось, если есть «знакомство» — можно.
Так 70-летняя Татьяна оказалась, словно в общежитии, как когда-то. С той разницей, что теперь дефицита не было, но и любовь с молодостью давно стали не для нее.
Дом старости был не самым страшным местом на свете. Чистота, приветливый медперсонал. Проснулся, умылся, а за тебя уже подумали, что на завтрак подать. И весь день расписан. В просторном холле огромный телевизор, есть молельня, комната досуга. Старикам измеряли давление, раздавали лекарства по потребностям. Тяжелая доля, конечно, у тех, кто не мог сам себя обслуживать. Татьяна Николаевна, как и две ее соседки по комнате, была из «мобильных.» Калякали о том, о сем. Устраивали постирушки, читали, слушали вместе со всеми какую-то лекцию.
Сначала раз в неделю, потом реже, приезжала ненадолго дочь. Татьяна Николаевна с грустью видела, что девочка ее постарела и духом угнетена, а как помочь — сама долю выбрала. Себя она не понимала. Жилось ей здесь гораздо вольготнее и разнообразнее, а душа тосковала. Наверное, по жизни с мужем, по тем годам, когда в своем доме хозяйкой была... Оказалось, можно выходить гулять в сквер, что рядом с учреждением.
Она стала «убегать» тайно от своих соседок — уставала постоянно быть в обществе обязательных людей. Весна радовала разгаром. Чистое небушко, ласковое солнышко. Она часами сидела на скамье, читая. Однажды испугалась — ей в колени ткнулся мордой здоровый пес. Но тут же послышалось:"Гриня, не шали!" Гриня? Татьяна Николаевна заулыбалась.
Хозяином Грини оказался крепкий такой старичок, приятно простиранный и отутюженный. «У вас заботливая жена,»- не смолчала Татьяна Николаевна. Оказалось, была жена, но ушла туда же, где ее муж Иван был. Старики разговорились. Вернее, Антон Петрович: о сыне и внуках, живущих в другом городе, о своем увлечении оригами и чтением. О том, как ведет хозяйство в свои 72 года. Татьяна промолчала, что «приютская.» Он вызвался ее проводить, куда скажет, но она отговорилась. И тогда Антон Петрович назначил ей самое настоящее свидание: « завтра, на этом же месте, в этот же час.»
Остаток дня Татьяна Николаевна провела в молчаливой задумчивости, а утро встретила в возбуждении. Исполнив все обязательное по плану учреждения, она перебрала свой гардероб под удивленными взглядами соседок. Рассердилась на себя и просто причесалась потщательнее. Встречи двух одиночеств стали правилом. Он всякий раз приносил ей шоколадку или апельсин. Они бродили по скверику с Гриней или без него. Она ему многое пересказала, кроме одного — откуда приходит на их приятные свидания.
Однажды, слово за слово, Антон Петрович признался, что очень соскучился по пирогам. Не из кулинарии, а из домашней духовки. Спросил, не мастерица ли она и хватает ли силенок у плиты стоять? А Татьяна вдруг заплакала. И мастерица, и ноги держат, а только... сирота она, приютская, хлам ненужный. Решительно поднялась, чтоб уйти и навсегда прервать такое дорогое ей знакомство. Гриня раньше Антона Петровича ее задержал, ухватив за платье.
К концу лета Татьяна Николаевна покидала дом престарелых. До радостного дня она не раз успела побывать в доме Петровича и пирогами его побаловать. Он увлек ее оригами, и она признала, что это настоящее искусство. Персонал настоял, чтобы все было торжественно: не каждый день выдают «воспитанниц» замуж. Не важно, что без ЗАГСа. «Молодым» подарили два уютных клетчатых пледа, посидели за столом к которому Петрович притащил тортики. Пожилые «девушки», из тех, кто пободрее, наверняка завидовали, но счастья желали от души. А еще удивлялись: почему нет дочки? Татьяна Николаевна сослалась на ее занятость.
На самом деле она отказалась сообщать главврачу адрес своего нового места жительства и попросила не информировать дочь о переменах в своей жизни. Поскольку женщина абсолютно дееспособна, ее право уважили. На прощание Татьяна Николаевна, руководствуясь отнюдь не обидой или потребностью мести, сказала: «А дочке скажите, что я умерла. Так всем спокойнее и удобнее будет.»
