Автомобиль резко вильнул, и Григорий Степанович, еле владея собой, буквально выбросился на тротуар. Если бы не отличная реакция водителя, он бы оказался под колёсами. На остановке стоял народ, и какая-то женщина строго спросила:
«Вам что, жизнь надоела?».
Он, ещё в состоянии внутренней паники и чёткого понимания, что мог вот так страшно погибнуть, мельком глянул на неё и пробормотал:
«Вроде зелёный был...».
Собрался на рынок, но никуда не поехал, вернулся домой: сердце стучало, как подстёгнутое. То, что зрение стало слабнуть, Гордеев, конечно, узнал не сегодня, даже выписал себе очки года два назад, потому что без них газетный текст сливался в серое пятно.
Однако и «волшебные стекла», кажется, уже не очень-то помогали. Начал в квартире натыкаться на косяки, хотя прожил в ней немало. И на возрастные изменения, видимо, свалить не удастся.
Можно снова сходить в «Оптику» за углом, там принимает окулист, но, пожалуй, лучше обратиться в клинику. Григорий Степанович знал женщину из соседнего дома, всё бегала по микрорайону, цветы у подъезда садила, а потом исчезла, и встретил он её в скверике не одну — под руку вела, скорее всего, дочь, а она, приподняв голову и будто прислушиваясь, явно ничего не видела перед собой. Григорий Степанович представил, как ковыляет, ощупывая тросточкой тротуар, и ему стало страшно.
Гордеев сел возле стола доктора, который изучал результаты обследований, напряжённо выпрямив спину.
— Вам нужна операция, иначе грозит слепота. Хорошо, что вовремя спохватились, — сказал врач. — Наши специалисты умеют проводить их, хотя стопроцентного зрения не будет.
— Вы советуете рискнуть? — упавшим голосом спросил Григорий Степанович. — Глаза ведь...
— Последнее слово за вами и вашими родными. Вы с кем проживаете?
— Один. Овдовел. Уже шесть лет один...
— Это плохо. Без помощи вы не справитесь. Хотя бы во время реабилитации кто-то должен быть рядом. Есть кому?
— Даже не знаю. Дети-то выросли давно, своя жизнь...
— Но вы же отец им, — удивился доктор. — Разве... Впрочем, я не вправе... Подумайте. И позвоните мне, если найдёте возможность лечь в клинику.
Григорий Степанович приехал домой расстроенный и озадаченный, посмотрел на портрет Марии Филипповны на стене, словно спрашивая, как же ему быть. Прикинул время: у Саши уже вечер, возьмёт трубку, если не на службе. Сын — его гордость, полковник пограничных войск на востоке, ладный, бравый, подтянутый, совсем не такой, как эти одышливые толстяки из командного состава армии, которых показывают по телевизору. Что ж... Он набрал длинный номер.
— Папа? Что-то случилось? — Саша без промедления ответил на сигналы «межгорода».
— Ну почему обязательно случилось? — Григорий Степанович не успел, оказывается, подобрать верные слова. — Просто хочу с тобой поговорить.
Он не стал рассказывать ему про оплошку на дороге, буднично сообщил, что предстоит самая простейшая операция, с глазами проблема.
— Понятно. Пап, может, деньги требуют? Операция платная? Скажи, сколько — я вышлю хоть завтра.
— Нет, Саша, дело в другом.
Сын выслушал, помолчал и вздохнул:
— У меня, сам понимаешь, служба. А обстановка в мире... да ты знаешь, наверное. Марина вряд ли согласится. И сюда, в военный городок, взять тебя не смогу. Слушай, а Ленка? От тебя до неё всего-то с километр на автобусе. Или вы по-прежнему?..
— Да, всё по-прежнему, сынок.
— Я же тебе уже столько раз твердил, — почему-то так, как старший сказал бы младшему, мягко, но настойчиво, произнёс Саша, — зря ты и себе, и ей путь перегородил. Пап, всё, мне кажется, поправимо. Хочешь, я ей позвоню?
— Нет-нет, не надо, я сам как-нибудь. Спокойной ночи. Всем привет.
— Держи меня в курсе!
Кому там нужен его привет? Это уж он так, по привычке. Жена сына, красавица Марина, никогда-то его, Григория Степановича, не жаловала, считала, видно, ниже себя. В отпуск Саша приезжал один, да и то редко, супруга предпочитала тёплое морское побережье, а в Омске — было разок — скучала и вредничала. Олеська у них училась в китайском университете и возвращаться в Россию не пожелала — умотала в Европу. Над ней с пелёнок хлопотали другие дед с бабкой, а Гордеевы остались в стороне. Так тоже бывает.
Ленка... Она родилась у Григория Степановича и Марии Филипповны первой. А он так мечтал о сыне! Когда их выписали, конечно, встретил, но ребёнка даже на руки не взял, к недоумению провожавшей медсестры. Счастливая улыбка жены раздражала — и Гордеев еле удержался, чтобы не сказать что-нибудь обидное.
Девчонка ему не понравилась. Он и не стремился помогать, ну, погулять часок-другой с младенчиком, пусть мама хоть поспит-отдохнёт немного. А Мария Филипповна, тогда еще Маша, и не сердилась, даже легко посмеивалась, принимая его неприязнь за естественный страх перед маленьким человечком, которого не знаешь, как прихватить побережнее.
А Ленка росла потихонечку и тянулась к отцу, не понимая, почему он почти отталкивает её от себя и кричит:
— Ты где? Займись своим ребёнком! Лезет и лезет...
И однажды сварливо заявил жене:
— Она и не похожа на меня. Да и на тебя — слабовато. Рыжая, в конопушках... Терпеть такую породу не могу.
— Гриша, да какая разница, на кого похожа? В моем роду были рыжики — вот и откликнулось. Но она же твоя доченька!
— Век бы её не видел, понятно?
Больше на эту тему разговоров не затевалось, через три года на свет появился Саша — и Гордеев наконец воспрял духом. Он высоко поднимал сына над головой и радовался:
— О, какой богатырь! То ли ещё будет!
А Лена смотрела, как всполошённо мечется папа по квартире, если вдруг у её братика поднялась температура или заболел животик, и что-то там себе соображала, нахмурив лобик.
Она уже не подходила к отцу, жалась к матери, и мама обнимала и гладила по голове. Мама, да, любила её. Лет в восемь Лена принесла со двора котёнка:
— Мам, гляди, какой хороший! Он ничей. Пусть у нас живёт?
Отец вихрем вылетел из комнаты:
— Ты зачем заразу в дом тащишь?! Дура рыжая! У нас ребёнок маленький!
Выхватив из её рук перепуганного котика, распахнул окно в кухне и швырнул в кусты: первый этаж — что ему сделается?
Лена, с трудом подавляя рыдания, прошептала:
— Его же помыть... Ты злой, злой, я тебя... — но сказать страшное слово не посмела и убежала к себе.
Так и жили: дочка с мамой, сын с папой, просто на одной территории. Скандалов не было, но Гордеев видел, что Лена терпит его и старается держаться подальше. После школы она поступила в университет, на втором курсе вышла замуж за одноклассника и покинула родителей. Домой она почти не приезжала, Мария Филипповна сама бывала у дочери, да и Саша к сестре забегал, подружился с её мужем Андреем. Но все их рассказы Гордеев обрывал.
— Сколько можно-то, Гриша? — с горечью спросила Мария Филипповна. — Поздно что-то менять.
Они виделись на похоронах, но Григорий Степанович держался отстранённо, будто у гроба матери не дочь стоит, а просто какая-то дальняя родственница. После Лена звонила ему, поздравляла с праздниками — видимо, всё-таки беспокоилась, однако он лишь сухо говорил «спасибо».
Поздно... Гордеев не мог уснуть, вертелся, чертыхался, вставал, пил воду. Может, сиделку нанять? Дорого. И чужой человек в квартире был бы невыносим. А просить Лену о помощи, унижаться и, не дай господь, увидеть торжество в её взгляде: что, папенька, не обошёлся без меня? — того хуже. Он не мог этого сделать.
Утром, мрачный, набрал номер доктора:
— Юрий Викторович, я согласен на операцию. Есть только одна просьба. Свяжитесь, пожалуйста, с моей дочерью и объясните правильно диагноз. Очень вас прошу, это важно.
— Да мне не трудно. Я как раз свободен.
Через несколько минут мобильник Гордеева, как ему показалось, взорвался.
— Папа, что ж ты сам не позвонил, горе с тобой?! Конечно, я всё сделаю, чтобы ты мог выздоравливать спокойно. И перееду к тебе на то время, пока буду нужна.
— А муж... муж твой не будет против? — Григорий Степанович не верил ушам.
— Он поймёт. И тоже, если надо, поможет. Давай, я сейчас приеду — и мы всё обсудим.
Наверное, впервые он посмотрел на неё другими глазами. Нет, никакого торжества-злорадства. И сразу с порога:
— Что ты ел сегодня? Может, в магазин сбегать?
— Это потом. Присядь. Чай горячий, если хочешь. — Он помолчал. — Не знаю, как сказать, чтобы... Ты прости меня...
— Папа, мне, честно, было очень трудно. Рядом с тобой — и без тебя. Но мы же люди, папа. Я всё тебе простила ещё тогда, у маминой могилы, когда ты был таким потерянным... Но... кроме того котёнка, помнишь? Я его не могу забыть. Ладно, так, говоришь, чай горячий?
Автор: Валерия Марчук
