Недеревенская

— Три месяца живем, а ты в деревню и глаз не кажешь, — тихо сказал Виктор, обняв Любу за плечи.

— Ну не люблю я деревню, — уклончиво отвечала Люба, ну и что, что три месяца как сошлись с тобой, не обязана же я из-за этого в деревню ехать.

— Да надо бы матери на глаза показаться…

— Ну, так ты и показываешься, два раза в месяц ездишь, а мне какой прок с тобой мотаться туда-сюда.

Виктор замолчал. С первых дней знакомства с Любой знал, что пропитана она городским воздухом с пеленок, а деревня ей чужда, никогда она не ездила по деревням.

Сошлись Виктор с Любой после своих неудачных браков, в надежде новую семью образовать. И все у них с первого дня с полуслова понятно, как будто нашли друг друга, если бы не деревня…

— Не знаю, что матери сказать, — Виктор был в отчаянии, — зарегистрировались, а мать нас вместе и не видела.

Люба сжала губы, вспомнив своих родителей, которых уже не было на белом свете. Чаще всего вспоминала маму – стройную, красивую, в модном платье – она всегда одевалась элегантно, настоящая горожанка.

Другой матери, пусть даже в виде свекрови, она представить себе не могла, и деревня даже на пару дней ее никак не прельщала.

— Ладно, сказала она, — съездим на денек и обратно.

Виктор даже выдохнул с облегчением, обрадовавшись согласию жены. Он даже промолчал, когда увидел, что Люба обула сапожки на каблучке, как будто не в деревню собралась, а прогуляться по центральной площади в городе.

Снега в тот год выпало мало, так что Виктор легко проехал, минуя небольшой березняк, маячивший пестрым ситцем.

Клавдия Андреевна вышла за ворота, услышав звук машины сына. Любе бросилось в глаза ее немолодое лицо. «Какая старая у Виктора мать», — подумала она, понимая, что не столько по годам, а внешне.

Телогрейка была расстегнута, клетчатый платок накинут на голову, глаза выдавали радость от встречи с сыном, а губы серьезно поджаты, — все таки новую жену привез Виктор. Распахнуть свою душу хозяйка не торопилась, — новый человек перед ней.

Люба осторожно ступала по деревянному настилу, с которого Клавдия уже успела смести снег.

— Небось, и не обедали. А у меня и картошечка уже готова, — она ставила на стол угощение, глазами обласкивая сына, и настороженно поглядывала в сторону Любы.

Старенький стол, застеленный клеенкой, буфет, как считала Клавдия, с праздничной посудой, поскрипывающие половицы, работавший в углу комнаты холодильник, небольшие оконца, завешенные простенькими шторами – все это казалось Любе совершенно чужим, не радующим взгляда. Она перекинулась с Клавдией парой фраз, и скромно молчала, ощущая, что едва приехав, уже хочется домой.

Унылая зимняя картина за окном явно не радовала. Виктор развлекал Любу разговорами, хватался, какая красивая речка и как хорошо здесь летом. – Ну, вот и надо было летом приехать, — мило улыбнувшись, тихо сказала она.

Потом Виктор вышел во двор, — помочь матери по хозяйству. Он в каждый приезд помогал ей, высматривая мужскую работу.

— Я вам в горнице постелю, — сказала Клавдия, достав новенький комплект постельного белья.

За окном начинался ветер, и от этого провода неприятно загудели. – Вот заметет дорогу, как отсюда выбираться будем? – недовольно прошептала жена.

— Брось, Любушка, выберемся. А если что, Гошу-тракториста попросим, расчистит дорогу.

Люба вздохнула, ощущая запах чужого дома, чужой постели; единственное, что успокаивало ее – дыхание любимого мужа.

Утром было зябко. Люба услышала, как Виктор вышел из дома, — пошел управляться. Она подумала, что можно еще поспать, — в конце концов, сегодня выходной, и не обязана вставать ни свет ни заря. Она уже почти засыпала, но почувствовала, как стало прохладно в остывшем доме, — видно печку еще не растопили.

Ей захотелось укутаться теплее, и только она об этом подумала, как услышала, что кто-то вошел в дом. По шагам поняла, что это не Виктор. Вдруг она ощутила, как Клавдия аккуратно, без резких движений, боясь разбудить гостью, поправила одеяло, прикрыв Любины плечи. Потом накрыла еще чем-то сверху – также тихо, мягко, словно боясь спугнуть усевшуюся на ветке птицу.

Люба не шелохнулась и не подала голоса, сердце ее учащенно стучало до тех пор, пока Клавдия не вышла из горницы. Люба вспомнила, как мама также заботливо укрывала ее, поправляя одеяло, не оставляя холоду ни одного мостика. Сон вдруг пропал от этих мыслей, слезы стали наворачиваться на глаза. Она уткнулась в подушку, чтобы «погасить» желание плакать.

Она и сама не могла объяснить себе, с чего вдруг захотелось расплакаться. Укрытая Клавдией, чувствовала, как тепло телу, несмотря на то, что воздух в доме был прохладным. Вскоре в печке затрещали дрова, и тепло начало разноситься по дому.

Также немногословно, как и накануне, Клавдия принялась кормить завтраком. – Только и успела кашу сварить, да оладушки испечь, — суетилась она, — да вот еще яйца вареные есть от домашних курочек.

Люба обратила внимание на ее руки, которых явно не касался питательный крем, и на которых были видны выступающие вены. Она вспомнила, как еще недавно эти же руки заботливо укрывали ее, и прикосновение было легче перышка.

— Спасибо, Клавдия Андреевна, все очень вкусно, — сказала, улыбнувшись, Люба, — давайте я посуду помою.

— На здоровье, дочка, — с мягкостью в голосе ответила Клавдия.

Губы ее уже не были поджаты как прежде, а глаза светились теплотой.

— Ну, если хочешь, помой посуду, а я водички согрею, — согласилась она.

Ближе к вечеру, прогрев машину, Люба с Виктором отъехали от двора Клавдии, которая долго стояла у ворот, провожая взглядом машину сына.

— Ну, вот, а ты не хотела, — сказал Виктор жене, — мать рада, что мы вместе приехали, и вообще рада, что я не один. Повидались и хорошо, в следующий раз я один съезжу.

— Чего это один? Я могу с тобой съездить. Без подарка в этот раз пришлось, к следующей поездке подарок Клавдии Андреевне куплю.

— Ты же у нас совсем не деревенская, — хитро улыбнувшись, сказал Виктор.

— Не деревенская. Но доброту сердцем чувствую. – И Люба вспомнила ощущение теплоты рук женщины, которая еще вчера казалась ей совершенно чужой и далекой, и от этого стало как-то спокойно и легко на душе.