Чем старше становилась Нина, тем чаще вспоминала бабу Женю. Это был самый постоянный человек в ее детстве. Как говорил папа — постоянная, непеременная величина. Родители были тоже, но как-то мимоходом. Шли по своей жизни, иногда вдруг замечая Нину у себя под ногами. В основном, когда нужно было покупать ей новые вещи — быстро росла, или когда случались неприятности — соседский Витька, например, с железной палкой прямо Нине в лоб.
Папа был, как всегда в командировке, а мама побежала сразу ругаться с Витькиными родителями. Баба Женя, не думая ни секунды, схватила орущую Нину в охапку, не обращая внимания на ручей крови из рваного лба, завернула ее в свое пальто и бегом побежала в травмпункт. Потом все удивлялись — как хрупкая и небольшая баба Женя тащила тяжелую пятилетнюю Нину на себе два квартала. Да еще в тяжелом пальто на ватине. А сама — в халате и тапочках, зимой. Не простудилась только потому, что организм так страхом тряхануло, что холода он не заметил. На память у Нины остался небольшой белый шрам ровно в середине лба.
Что бы в жизни не происходило — баба Женя была рядом. Родители вырвались в отпуск и счастливые уехали на две недели в Прибалтику дикарями. Потом вернулись и Нина, успевшая их забыть, отказывалась слезать с бабушкиных рук и идти к маме. Потом Нину решили отдать в детский сад, чтобы «социализировать».
Баба Женя была очень недовольна, но смолчала и только каждый день, как на работу, ходила к забору садика и смотрела в щель — что делает Нина, не обижают ли ее. Уходила домой только на время тихого часа, чтобы успеть сделать внучке свежий ужин. Сама повела ее в первый класс, родители убежали с линейки — работа, некогда, а баба Женя стояла все полтора часа за спиной Нины не шелохнувшись на больных ногах. Страшно гордилась внучкой.
Она была двоюродной бабушкой то ли мамы, то ли папы — Нина так и не успела выяснить. Сначала ей это было совсем не интересно, а потом, когда появилась своя семья и дети — уже спрашивать стало некого. Годы шли, баба Женя стала сильно сдавать. У нее и раньше очень болели ноги и она мазала их мазью Вишневского, свято веря в ее чудодейственную силу.
С тех пор Нина, как ни странно, полюбила этот запах. Может быть потому, что он пах ее детством — беззаботным и защищенным. Потом ноги бабы Жени отказали окончательно, и она проводила все дни, сидя в кресле в своей комнате. Вот теперь занималась тем, о чем мечтала когда-то давно — читала запоем книги в темных переплетах и с желтоватыми страницами и что-то писала в толстую потрепанную тетрадь, прищурив один глаз, чтобы лучше видеть. Она видела только вблизи, причем буквы в книгах видела ясно, а рецепт лекарства прочитать не могла.
Такая странная причуда организма — видеть только нужное ему. А тетрадь — Нина знала — была заполнена стихами. Которые баба Женя писала с юности. Она их пыталась читать Нине, но та не слушала. Ерунда какая-то — сад, чьи-то руки, солнечный зайчик, желтая скамейка. Нине было уже совсем не до бабы Жени. Они с подружками каждый день обсуждали новости из жизни первого красавца класса Антона и его пассию на сегодняшний день, обсуждали сходившего в армию Витьку — такого взрослого и волнующего девичье воображение.
Теперь Нина должна была ухаживать за бабой Женей — греть ей суп, давать воду для таблеток и вовремя закрывать форточку, чтобы не продуло. Нину ужасно раздражало, что вместо прогулок с подружками и сладких обсуждений она должна после уроков бежать домой к старенькой бабушке. Баба Женя всё понимала, тихонько переживала, что мешает Нине жить и за всё благодарила. Долго это не продлилось, баба Женя тихо ушла во сне и Нина, вместе с горечью потери, испытала и неприятную радость — теперь ей никто не мешает.
Потом появилась своя семья, дети — а родители как-то быстро умерли один за другим. Нина всё чаще вспоминала бабу Женю, только сейчас понимая, сколько сил и любви отдала она двоюродной правнучке — не понятно, с чьей стороны…
…Почему-то стала видеть бабу Женю во всём — в вещах, в других людях, в своей манере разговаривать — видимо, возраст. К своему юбилею стала разбирать фотографии (дети просили) и наткнулась на старую тетрадь в потрепанной обложке. Открыла — и не смогла оторваться. Какой чудесный мир открылся ей в стихах бабы Жени! Тонкий, волшебный — как старинные романсы. Нужна была только музыка, она ее даже слышала в себе. Видимо, до этих стихов нужно было дорасти душой. Несколько вечеров не могла оторваться от тетради, учила наизусть. Потом положила в тумбочку возле кровати — поближе к себе.
Ночью приснилась баба Женя — молодая, она ее такой никогда и не видела, на пароходе. Она стояла в ситцевом платье горошками, улыбалась и махала Нине белым платком. И ветер развевал этот платок, и широкую юбку, и уносил бабы-Женину улыбку куда-то вдаль, оставляя Нине только соленые брызги воды. Проснулась в слезах, в хороших, светлых слезах. Поставила на подоконник фотографию бабы Жени. И стало легко, как будто взяли под руку — и ведут.
Вечером вышли гулять с собакой. Бродили по замерзшим лужам в одиночестве. Завернули в соседний двор. Там вдоль дома шла одинокая фигура, тяжело припадая на обе ноги по очереди, перехватывая полупустой пакет, чтобы свободной рукой опереться о низкий забор палисадника. Фигура вышла под фонарь — очень пожилая женщина. Нина удивилась — так поздно и одна. И ей трудно идти. Женщина всё чаще останавливалась. Может быть, ей нужна помощь?… Не успев додумать эту мысль, она уже повернула за женщиной и собака, как будто поняла, резво побежала впереди.
Женщина передохнула, потом вдруг развернулась и пошла в обратную сторону, навстречу. Нина увидела лицо и вспомнила ее — они иногда встречались в ближайшем магазине. Как она была похожа на бабу Женю! Те же светлые глаза, черты лица, теплый берет, чуть набок на волнистом седом каре — как раньше носили. Нина всегда замирала в магазине, чтобы просто постоять рядом. Потому что в эти моменты чувствовала себя маленькой и в безопасности.
Уже не удобно было так ее рассматривать, они поравнялись, когда вдруг женщина неожиданно произнесла:
— С наступающим вас Новым годом и всего вам доброго!
Согретая сходством, Нина отозвалась:
— И вас! Может быть, вам помочь?
— Я немного прогуливаюсь, уже иду домой — и женщина пошла к подъезду.
Повинуясь порыву, Нина не сдержалась:
— Я вижу вас иногда, вы очень похожи на мою бабушку и это делает меня счастливой.
Женщина обернулась и тепло заглянула Нине в лицо:
— Я очень этому рада, будьте счастливы.
— Как вас зовут?
— Меня зовут Евгения, очень приятно, а вас?
Евгения! Так правда бывает?! Нина поняла, что плачет, потому что вдруг стало плохо видно. Слезы сами собой потекли, побежали тонким ручейком по щеке в воротник.
А женщина, не замечая, продолжает:
— Я возвращаюсь с репетиции нашего хора. Мне очень много лет, даже неприлично говорить (здесь в голосе послышались гордость и кокетство) и я руковожу хором, у нас клуб пожилых людей. Я сама сочиняю музыку, только не хватает хороших стихов.
Нина вдруг всё сразу понимает:
— У меня есть стихи! Замечательные, никому не известные. Их написала моя бабушка. Бабушка Женя. Евгения.
Женщина снизу вверх заглядывает Нине в лицо своими светлыми глазами — такие бывают только у очень старых хороших людей и у всех очень маленьких детей, осторожно берет ее за руку:
— Я давно живу на свете и хорошо знаю, что имя случайностям — Бог. Если вы позволите — я подберу музыку к стихам вашей бабушки. И их будут петь одни хорошие люди другим хорошим людям. И ваша бабушка Женя будет жить в этих песнях….
В жизни нет сослагательного наклонения. Только утвердительное. Близкие не уходят. Они всегда рядом, в других людях, в вещах, словах, поступках. Направляют нашу жизнь и продолжаются в нас. И возвращаются — когда мы готовы это увидеть. Принять. Когда мы дорастаем душой и можем просто подойти на улице к чужому человеку и пожелать ему — счастья.
Это такая постоянная, непеременная величина...
Автор: Мила Миллер
