Я знаю, что в жизненных историях happy-end — скорее исключение, чем правило. Мы куда чаще оказываемся у разбитого корыта, нежели в царском дворце и чтоб райские птицы на каждой ветке зимнего сада.
Знаю разводы, в которых делилось все, до последней чашки, и если к данной чашке не было пары, то одна из сторон (а то и обе сразу) вела себя а la мстительный Карандышев — так не доставайся же ты никому! — и с размаху об пол, пугая кота и нижних соседей.
Видела, как исчезает в туманных далях отец семейства, влекомый в эти самые дали новой Единственной Любовью, напрочь забыв и о прежней Единственной Любви, и о детях, и о том, что детей надо кормить, а через сколько там лет материализуется на пороге, сильно обижается, почему это семья со светлыми слезами счастья не бросается ему на шею, и посему пытается добиться семейной любви (а главное — справедливости!) через наш самый гуманный в мире суд.
И прочее, и прочее. Вплоть до совсем уж чернухи.
Но я не хочу писать об этом.
Дайте мне рассказать об Аделине Марковне, теще.
У Аделины Марковны, строгой преподавательницы английского, было две дочери-погодки.
Девицы выросли бойкие, красивые, неглупые, так что потенциальные зятья не заставили себя ждать — летели, как мухи на вишневое варенье, только успевай отмахиваться кухонным полотенцем.
В общем, как сказано у Шергина: в женихах как в сору рылись. И с лица Аделины Марковны, наблюдавшей за этим роением, не сходила вся многовековая скорбь еврейского народа, доставшаяся ей от дедушки по отцовской линии и так и не сглаженная позднейшими наслоениями русской, польской и грузинской крови, ибо будущая теща спинным мозгом чувствовала: при наличии выбора, как правило, выбирается далеко не лучшее.
Старшая дочка, отметнув весьма перспективные варианты (чиновник из администрации президента, владелец шустрой торговой фирмы, сын известного папы и т.д.), привела домой рыжего и конопатого голландского вулканолога Барта. Само словосочетание — голландский вулканолог — настораживало. Ну, как эскимосский селекционер тропических фруктов. Или бедуин-гляциолог.
Живший от гранта до гранта, Барт, размахивая руками, пел гимны дикой природе, как хорошо, мол, жить в палатке посреди этой самой природы, ожидая очередного извержения, и какое счастье, что невеста полностью разделяет его взгляды.
Дочка, существо сугубо городское, уверенное, что булки растут на деревьях, а дикая природа отличается от не дикой только хуже заасфальтированными дорожками, радостно кивала. Через месяц молодожены уехали изучать потухшие вулканы в Чили.
Оставались еще надежды на младшую дочь. Но все закрутилось по испытанному сценарию: вместо солидного и положительного человека, способного обеспечить не только достойную жизнь жене, но и не менее достойную старость маме жены, был выбран разгильдяй и оболтус Сашка. То, что разгильдяй и оболтус, стало ясно сразу. Брошенный на третьем курсе институт. Армия. Непонятно что.
Нужно было что-то предпринимать.
Нет-нет, Аделина Марковна не сживала зятьев со свету, не плевалась дымным ядовитым огнем, как проснувшийся вулкан, и вовсе не стремилась развести дочерей с мужьями. Дочки любили своих мужей, мужья любили дочек. Аделина Марковна ничего не говорила. Она вздыхала.
Она вздыхала так, что даже у толерантного европейца Барта начинало дергаться нижнее веко. И в конце концов он перешел от просто любования вулканами к написанию диссертации о них. И книгу написал. Кстати, Аделина Марковна взяла на себя ее редактуру, превратив сухие научные выкладки в увлекательное чтение. Книгу издали, после чего Барту предложили кафедру геологии в небольшом, но уважаемом европейском университете.
Она вздыхала и молчала, и Сашка, дабы поменьше встречаться с любимой тещей, восстановился в институте на вечернем, устроился на работу, а поскольку он был из тех ленивых самородков, которые могут выйти в Интернет даже с калькулятора, то, непрестанно подстегиваемый вздохами, он вдруг пошел в гору.
И когда у отца Барта случился инфаркт, а мама сломала ногу, а Барт с женой ждал извержения какого-то подводного вулкана у берегов Африки, то именно Аделина Марковна уволилась с работы и на полгода уехала в Голландию выхаживать приобретенных родственников. И выходила.
И когда Сашка, уже открывший свою фирму, влетел на довольно солидную сумму по собственной доверчивости, то именно Аделина Марковна продала свои серьги и кольца, доставшиеся от бабушки, и никогда об этом не вспоминала.
У Аделины Марковны летом был юбилей. И подвыпившие зятья разными словами сказали ей одно и то же:
“Аделина Марковна! Я боялся вас больше, чем Виллема с соседней улицы и профессора Торенвлида, больше, чем сержанта Игнатюка и налогового инспектора Рыжецкую. Я и сейчас вас побаиваюсь. Но я вас люблю! Какое счастье, что ваши дочки становятся похожими на вас. Можно быть спокойными за наших детей”.
Дети — три внука — облепили Аделину Марковну со всех сторон. У среднего, восьмилетнего Фомы-Томаса, обнаружились недюжинные способности к математике, но мальчик ленился, и уже пора было потихоньку вздыхать.
Автор: Наталья Волнистая
