Который год дед Иван страдает язвой. Есть не может, спать не может, пить — нельзя. Мучение да и только. Но иногда, конечно, позволяет себе маленечко для аппетиту. Выпьет пару стопочек, глаз заблестит, и давай байки травить. Бабка Евдокия кашеварит, да в паузах поддакивает Ивану. Туга на ухо давно уж стала, слышит еле-еле. Для видимости деду отвечает, будто разбирает, о чем он речь ведёт.
Наготовит щей, нальёт в алюминиевую миску, на стол поставит, а дед Иван нос воротит. Вроде как и не видит тарелки, хотя перед носом она.
— Ванька, ешь! — кричит Евдокия.
— Да не могу я, господи, понимаешь?! Ну как тебе объяснить? Болит у меня, понимаешь? Бо-лит! — машет руками дед Иван, указывая на живот. Потом рассердится — Ай! Не слышит ни черта! Совсем глухая стала! — И ест бабкины щи. А они кислые-е... Тут и без них изжога изводит. Но ест. Сопит в усы, но ест. Бабка ведь варила.
Евдокия посмотрит на него, сядет у краешка стола, голову наклонит, хлебушек аккуратно деду придвинет, и улыбается.
— Ест Ванька.
Ванька щи похлебает, крошки со стола в ладонь сметёт, и в рот.
— Покурю пойду.
— А? — переспросит Евдокия.
— Покурю, говорю, пойду! — крикнет Иван.
— Вот ты, господи, иди кури! Чего орать-то?! Тоже мне, событие... — возмутится Евдокия.
Дед Иван выйдет на крылечко, раскурит козью ножку, посмотрит вдаль. С крыльца-то как раз закат хорошо видно — забор не мешает, да задумается о жизни в который раз. И вроде как позади она, и вот он закат перед глазами, а мысли всё равно о завтрашнем рассвете.
Евдокия тем временем скрутит два кулёчка из газеты, наберёт семечек, да молча мимо пройдёт. А дед Иван докурит, покряхтит о чём-то своём, почешет бороду, да следом за бабкой за двор. Усядутся вместе на лавку, и давай на пару семечки плевать. Всё вокруг в шелухе! И как только беззубыми ртами умудряются — непонятно.
Дед Иван посмотрит, — подмести бы надо. Да темно уж на улице совсем. Тихонько буркнет себе под нос:
— Ладно, завтра подмету.
— Идём спать! — громко скажет Евдокия. — Завтра подмету. — И тяжело опёршись на плечо Ивана поднимется, да пойдёт потихоньку в дом. А за ней следом и дед Иван, бурча под нос:
— Подметёт она... встану да и подмету...
Но бабка Евдокия ничего не слышит, а только знай себе ковыляет по дорожке.
Дед Иван остановится, взглянет на Евдокию:
— Вот ведь вертихвостка! — хмыкнет он, посмотрит на неё с любовью и дальше пойдёт.
Вот и пойми, где она скрывается, любовь эта, да через какие тропки ходит.
Знать в чём-то другом она кроется, любовь эта.
Автор: Фонарщик Эрл
