Еще при барине прежнем это было, при крепостном, значит, праве. Жил на деревне хлебопашец, Степаном звали. Чисто богатырь собой был, а доля нелегкая: вдовый был и бездетный. Жена как раз родами и померла. Погоревал Степан, да делать нечего, работа не ждет. Землица сама себя не вспашет, хлебушек сам себя не засеет.
Работает Степан от зари до зари, а сам думает: «Эх, была бы в доме женушка! Она бы обо мне заботилась, и я бы в ней души не чаял. Пришел бы домой, а там и квасок на столе, и каша в чугунке, и хлебушек в печи. Детки бы встретили, помощнички. То-то ладно было бы!»
Одному, знамо, жить невесело. Ходит Степан за плугом, а на душе безрадостно. И дом у него крепкий, и хозяйство хорошее, а все без хозяйки не житье.
В той же деревне жила Матрена-вдовица, хромая, да и слабая уж очень. Как на беду, никакого подспорья у нее не было. Из детей — одна дочка, Наталья, да и та — горе горькое. Поговаривали, что не то сглазили ее по малолетству, не то еще какую порчу навели, а только совсем девка была пропащая.
Сидит, бывало, на крылечке, да вдруг запоет что-то грустное, протяжное.
Попоет-попоет, да и замрет: «Эх, не так!»
«Что не так, Натальюшка?» — спросит мать.
«Не складно получается» — отвечает Наталья: «Песня не складная».
Пожмет мать плечами: что еще там за песня, чего там складывать, вон их сколько, бери да пой. А девка так и ходит, как зачарованная, что-то напевает да перепевает. Оно бы и ничего, да о работе она частенько забывает. Станет так, в небо смотрит, али на поле, али в окошко, улыбается неведомо чему, ровно блаженная, ан каша-то и пригорела! Уж и бранила ее мать, и бивала иной раз, а все без толку. И не ленивая, вроде, девка, а так, одно слово — порченая.
«Может, у барина попросить да в монастырь ее пристроить?» — жаловалась мать: «Да ведь и там работать надо! Уж я и вожжами ее отхаживала, и травками поила, и слезами умоляла: Натальюшка, да очнись же ты, ведь одни мы с тобой, не вечно же я возле тебя буду!.. Не могу я эту порчу побороть! Замуж бы выдать, да сватов не видать».
Раз шел Степан с поля, уж темнело. Видит — у колодца девка стоит. Ведро воды, значит, подняла, стала переливать, да все мимо и выкатила. Подошел он ближе, узнал Наталью, Матрены-вдовицы дочь. Степан слышал от людей, что девка не в себе, вроде как.
Поравнялся он с ней и спрашивает: «Что задумалась, красавица? Гляди, всю воду пролила, надо снова доставать».
Обернулась к нему Наталья, смотрит строго, задумчиво, и отвечает: «Не идет у меня песенка. Словечко не подберу, вот и задумалась».
«Ты все песни слагаешь?» — засмеялся Степан, а сам подумал: «Чего это ее люди порченой зовут? Лицо пригожее, глаза — что озера бездонные, утонуть можно. И смотрит так ласково, приветливо».
«Слагаю» — вздохнула Наталья: «Да вот не складывается сегодня».
«А ты брось» — говорит Степан: «Что ты себя изводишь?»
«Ты бы послушал сначала, а потом бы бранился» — говорит Наталья.
«Так ты спой мне, я и послушаю» — Степан отвечает.
Поставила Наталья ведро и запела. Тихий у нее голосок был, а как вода в роднике — чистый, хрустальный. Будто колокольчик зазвенел.
По-над лугом туман седой стелется,
По зеленой траве, по муравчатой.
Ты укрой меня, туман, платом шелковым,
От невзгоды, от доли безрадостной.
Я пойду в луга, в тумане поплакаться,
Все бранят меня да кличут постылою,
Где же друг мой веселый да ласковый,
Ох, и горько на сердце без милого.
«Неужто это о себе она?» — подумал Степан.
Заслушался он голоса серебристого, и словно картина перед ним явилась. Увидал он ясно и туман над лугом, и стан девичий, туманом тем окутанный, почувствовал и печаль ее, и заботу.
«Что ж, твоя такая песня?» — спросил он, когда умолкла Наталья.
«Моя» — потупилась она.
«Спой мне еще!» — просит Степан.
Наталья спела другую, веселую. Потом и колыбельную спела, и хороводную. Степан стоял, слушал, и уж ничего больше вокруг себя не видел. Так сладко на душе стало, так легко и покойно! Не заметил, как и ночь подкатила, а он все слушал бы и слушал.
На другой день, пока работал, все у него в ушал звенел голосок хрустальный и песня певучая, печальная. Столько силы в руках его появилось, что казалось, всю землю бы одними руками и вспахал!
В другой раз опять Степан Наталью у колодца встретил, и снова она песни ему пела. Неделя прошла, другая, заприметили люди, что Степан с Натальей у колодца каждый день видятся — да те и не хоронились ни от кого. Стали выговаривать Степану, мол, неладную ты себе невесту нашел, порча на ней, негодящая девка. Но Степанов характер известный был — так глянуть мог, что у всех языки немели.
Матушка Степанова в слезы: «Бог с тобой, сынок! Наталья Матренина негожа тебе. Матрена-то и сама от нее плачет, неужто и нам тоже от нее плакать придется?»
«Ты, мать, мне одну жену сосватала, и жил я с нею в радости, да Бог иначе рассудил. А уж вторую жену я себе сам выберу! Коли благословишь нас — так и жизнь пойдет правильно» — отвечает Степан.
Бабы да девки видят, тем временем, что Степан их наветов слышать не желает, стали на Наталью грешить: «Приворожила его своими песнями! Сама порченая и на мужика порчу навела! Он бы разве без ворожбы на нее взглянул? Моя девка и красавица, и работница, и то он не смотрит, а тут такая-то, юродивая! Ишь, песельница выискалась!»
Подкараулили они Наталью вечером, и уж так ее прибили, что насилу та он них вырвалась, домой пришла еле живая.
Вот Степан ждет Наталью у колодца, а девчонка одна пробегала, шепнула ему, что Наталья дома лежит, прибили ее бабы. Смолчал Степан, сжал только кулачища. Пошел он к Натальиному дому, стукатнул в оконце.
Наталья чуть только окошечко приоткрыла, чтоб не показываться, и говорит: «Уходи ты, Степанушка. Смеяться люди над тобой станут, нехорошо это. Не приду я больше к колодцу, кончено».
«Ты о людях не печалуйся» — Степан ей отвечет.
«Да я не о них, я об тебе» — всхлипнула Наталья: «На горе я тебе мои песни пела».
«Ты вот что, Наташа» — говорит Степан: «Пойдешь за меня?»
Ахнула Наталья, створочку захлопнула, Степан снова стучит: «Я, Наташа, завтра к барину пойду, буду просить, чтоб женил нас. А ты не бойся, в обиду тебя не дам».
Явился Степан к барину, все честь по чести: «Жениться хочу».
«Дело!» — говорит барин: «И давно пора тебе, Степанушка. А кого заприметил?»
«Наталью» — отвечает Степан.
«Это какую же?» — спрашивает барин: «Уж не Матрены ли вдовицы дочь?»
«Её!» — кивнул Степан.
«Да что ты, Степан, ума лишился?» — осерчал барин: «На что она тебе? Тебе работница нужна, а с Натальи что спрашивать?»
«Она, барин, такие песни складывает, что за самое сердце берут. Я, как послушаю ее, так вдвое больше наработаю» — свое твердит Степан.
Барин только руками замахал: «Ступай, Степан, не доводи до греха! Любая девка за тебя пойдет, бери вон Дуняшу, или Маланью Тимофееву — хоть куда девки!
А то выдумал — Наталью! Да тебя и мать не благословит с такой негодящей венчаться».
«По сердцу мне она. А мать что ж, мать ведь не враг мне, благословит» — в ответ Степаан.
«Да ты пойми, дурак» — закричал барин: «Девка все равно, что блаженная. Порча на ней. Ни в поле, ни в доме от нее толку нет. Её и за Проньку-пьяницу-то не выдашь. Ну, что это за жена тебе? Такой крест на себя взваливать!»
«Крест — не камень» — отвечает Степан: «Донесу, чай».
Барин видит , мужик ни в какую, осерчал пуще прежнего: «Завтра же тебя женю на Маланье!»
«Коли женишь» — говорит Степан: «Яс горя сопьюсь. Нет мне жизни без Натальи. Хлебнет со мной лиха Маланья».
Барин аж ногами затопал: «Уж ты не грозить ли мне будешь, разбойник? Да я велю тебя выпороть сейчас же, а потом в солдаты забрить!»
Степан опустил голову, но отвечает все же: «Воля твоя, барин. Уж лучше в солдаты».
«Пошел прочь!» — закричал барин.
Вышел Степан, сел на крыльцо, стал думать, что дальше делать.
Тут слышит, окошко отворилось — барыня ручку высунула, поманила его да и говорит: «Ты, Степан, иди домой, а завтра приходи. Утро вечера мудренее» — сказала так и окошко захлопнула.
Пошел Степан домой, а барыня тут же и к барину.
«Охота тебе» — говорит: «Мой друг, из-за мужика-деревенщины так силушку надрывать? Пускай себе женится, что тебе за печаль!»
«Да как же!» — говорит барин: «Мужик справный, работящий, а девка — ну чисто юродивая!»
«И что с того?» — смеется барыня: «Коли ж он ее любит!»
«Да его хозяйство-то чье? Мое! Чей убыток будет? Мой!» — упирается барин.
«Ну, этого ты не спускай» — говорит барыня: «Чай, он сам себе свою Наташку выпросил, не ты ему навязал. А к свадьбе я ей приданое сделаю».
Слово за слово, уговорила она барина — известное дело, жена мужа завсегда переубедит.
Позвал барин Степана: «Выпороть бы тебя, Степашка, самое верное дело. Но уж коли забрал ты себе дурь в голову, так потом пеняй на себя. Женись на своей Наташке, а от меня спуску не жди!»
Обрадовался Степан, поклонился барину: «Барыню, барыню благодари, дурак» — говорит барин: «Ручку у ней целуй».
Поблагодарил Степан барыню, и ручку ее поцеловал, все, как положено.
А барыня, добрая душа, не обманула: приданое Наталье выдала хорошее, богатое. И холстов, и утвари всякой, и платье на свадьбу нарядное. Стояла Наталья в церкви — ни дать, ни взять первая красавица.
Благословила их матушка Степанова, поплакала да благословила.
Барин в тот год в город уехал, а как через несколько лет вернулся, так спрашивает первым делом: «Ну, что тут Степан с Натальей?»
А Степан с Натальей сами пожаловали, и деток привели. Наталья выправилась, расцвела, что вишня весной, и Степан молодцом, и детки хорошенькие, крепенькие. Дома у них лад, работа спорится. Наталья песни поет лучше прежних, а в руках у нее любое дело горит.
Подивился барин, а барыня смеется: «Вот, ты-то не верил!»
А еще через год Степан откупаться пришел. Всех выкупил: и себя, и жену, и деток.
Ну, тут снова барыня пособила малость, надо сказать, шепнула барину что-то, тот рукой махнул: «Будь по-твоему».
Остались Степан с Натальей на деревне, вольными. И песни у них в доме всегда пелись. Много их Наталья сложила. Как стали детки подрастать, отправили их грамоте учиться, они потом эти песни записали. До сих пор их люди поют.
Автор: Светлая грусть чудес
