Еще сквозь сладкий предрассветный сон Марина услышала шум дождя. Ливень шипел огромными каплями, шелестел простуженными на ветру листьями, навевал дрему и желание понежиться подольше. Но по первой ноте будильника она была уже на ногах. Зарядка-душ-кофе, обычный утренний ритуал. Военный врач и офицер, Мария всю жизнь уважала дисциплину и не позволяла себе вольностей. Никаких. Начинался новый день, очень важный для нее. Супер серьезное собеседование на новую должность, космический рывок в карьере.
В машине вкусно пахло горьким шоколадом и совсем чуть чуть любимыми духами. Как любой настрадавшийся в полевых условиях солдат, Мария очень ценила комфорт. Вот и километровый полосатый шарф, мамин подарок на новый год, обнимал шею и плечи, рассылая теплые волны по всему телу. Машинка уныло плелась в непроглядной пелене дождя, лениво отбиваясь дворниками от хлещущих по окнам вредных струй. Раннее утро. Туман. Пробки. Дождь.
В лобовом стекле отражались бортовые огни, то бишь задние фонари, огромной впереди идущей машины. Из тягача хищно топорщились острые колючки арматуры. Ни обойти, ни объехать.
— Доченька, ты успела позавтракать? И все одна, да? А что кушала? Блинчики еще остались? А шарфик надела? Зонт не забыла? Не промокла? А что так рано сегодня? А когда заскочишь?
Марине очень хотелось отрапортовать, как в детстве: шапку надела, суп доела, посуду помыла, уроки сделала.
Мамин голос взволнованно трепетал в ушах, разгонял туманную дрему, то взлетал, то басил тревожно. Сто тысяч пустых вопросов, странно. Мама звонит в такую рань...
Где то глубоко внутри, между сердцем и животом, задрожала невидимая мембрана. Ничего такого в человеческом организме нет и быть не может. Марина оперировала десятки брюшных полостей, знала каждую клетку и каждый сосуд. Она была первой женщиной, вошедшей в Ливан, доктором в танке скорой помощи, а посему была начисто лишена всяких там дамских суеверий.
Но мембрана дрожала. Как на войне, когда снаряд уже выпущен, и летит прямо на тебя, но ты его еще не видишь, а есть только звенящее ощущение беды.
Марина резко ушла в правый ряд, тут же выругалась, так как дорога уходила на соседнюю магистраль и ближайшие сорок километров не будет ни разворота, ни съезда. Делать крюк, длинною в целый час!
Твою ж мать!
Додумать она не успела. Слева, на том месте, где была ее мазда еще полсекунды назад, раздался громкий хлопок и дикий грохот, противный металлический скрежет мокрого металла.
Острые арматурные прутья копьями посыпались на дорогу, пронзая ползущие легковушки, накалывая машины и людей, словно бабочки для гербария.
Не думая ни о чем, на автопилоте, военврач Мария Коган вылетела из машины на дорогу, и понеслась к месту аварии, придерживая одной рукой дорожную медицинскую сумку, второй вызывая скорую. Несколько часов она снова была на войне. Кровь. Стоны. Крики. Нечеловеческий мат на всех языках, сполохи огней амбуланса. Тонкие пальцы ощупывали раны, бинтовали, она отдавала приказы и руководила, почему то с ней никто не спорил. Молодому парамедику досталось от нее, он хотел вытащить стальной прут из бедра пострадавшей женщины.
— Не сметь! Транспортируем так... — пролаяла Марина.
И потом уже человеческим голосом объяснила трясущемуся от ужаса пацану — кровь начнет хлестать, не довезем. Именно таким лающим, страшным и грозным голосом ее бабушка в Отечественную руководила санитарным поездом, разгружая раненых, добиваясь зеленой улицы для ее дороги спасения.
Когда сняли заслоны и почти все уже разгребли, чья то смуглая рука протянула ей дымящий картонный стаканчик. Первый же обжигающий глоток сорвал пломбы. Марина грузно осела на обочину, срывая резинки и шпильки из идеальной прически. Шквал тяжелых волос рассыпался по плечам, вырвался на волю. И чувства, забетонированные глубоко внутри миллион лет назад, тоже рванули на волю.
Она вдруг вспомнила о несостоявшейся важной встрече, о мечте и карьере. Слезы смешивались с черным кофе, щипали глаза и разрывали душу. Она столько лет держала себя в ежовых рукавицах, а тут...
Одна маленькая секунда.
Ее машина свернула на другое, ненужное направление. Мамин настойчивый голос, полный заботы и тревоги, такой родной и такой близкий, заговорил, вывел из равновесия, и отвел страшную беду.
Мамочка.
Марина похоронила маму больше десяти лет назад, но все еще иногда отчетливо слышала в ушах ее голос, помнила смешные морщинки вокруг глаз, интонации и вздохи. Частенько вела с ней мысленные диалоги. Мама.
Все та же загорелая мужественная рука молча подала салфетки, и ее сумку, и телефон. Немолодой полицейский офицер понимающе кивнул, он все видел.
И то, как она в последнюю секунду рванула вправо, и как не уехала, а молнией понеслась на место аварии, и как ползала по красному от крови асфальту, оказывая необходимую помощь.
— Вы меня не помните?!
Загорелое лицо и очень синие глаза.
— Вторая ливанская война, осколочное ранение в живот и оба предплечья... Марина удивленно и немного растерянно смотрела на полицейского офицера.
Он усмехнулся. Надо же, ни имени, ни звания, а ранения помнит. Столько лет прошло, а он ее голос узнал сразу. Тогда, на той другой войне, именно этот строгий голос требовал от него не отключаться, разговаривать, докладывать... требовал жить. И он выжил.
Марина схватилась за протянутую руку, как хватаются за спасательный круг. Синие внимательные глаза весело и даже восторженно рассматривали ее заплаканную физиономию, руки все еще поддерживали, успокаивали, внушая силу и обещание защиты. Круг замкнулся.
Жизнь, очередной раз сделав немыслимый кульбит, свернула на совершенно новую, только что отстроенную широкую дорогу, где очень много километров, и очень много лет, можно только вместе и только вперед. И спасая друг друга, можно наконец то спасти и себя.
Автор: Алена Баскин
