Эта беременная женщина пришла на приёмное отделение поздно вечером. Неопрятная, с грязными сальными волосами, с отчётливым запахом перегара и заявила, что из неё вытекает что-то темно-зелёное...
«Да... беременная, срок не знает. Да... это четвёртая беременность и трое детей уже есть.
На учёте не стояла, к врачам не ходила... Да курит, иногда выпивает. Ну и что? Всё равно от этого ребёнка она будет отказываться. У неё уже трое взрослых... А сейчас она устраивает свою личную жизнь и ребёнок ей не нужен. Так что делайте, что хотите и не уговаривайте».
Вот это тёмно-зелёное с неприятным запахом — это околоплодные воды, именно такие воды у глубоко страдающих внутриутробно детей или уже ... не страдающих.
«Наверное это ... всё. Так было бы лучше для всех», — думала дежурная врач, пытаясь найти монитором хоть какие то признаки сердцебиения плода. И вот глухой, монотонный звук появился из под датчика. Такой слабенький, такой неритмичный — но такой обнадёживающий, что если сейчас развернуть операционную, то можно ещё успеть...
«Как операция? Я не согласна. Я же Вам сказала, что ребёнок мне не нужен! Как хотите, так и спасайте. Я Вам согласия не дам. И не надо давить на жалость. Резать меня она собралась... У меня уже было одно кесарево, а потом я рожала сама. Больше не хочу никаких операций. Лучше обеспечивайте нас, многодетных, таблетками специальными, чтобы мы не беременели...»
Анестезиолог, всегда улыбчивый и добродушный, повернулся к врачу и шёпотом сказал: «Если эта мадам сейчас не заткнётся, то я её ударю. С огромным удовольствием. Ишь ты, какие все грамотные стали. Согласия она не даст. Думай быстрее... теряем время».
Ей пришлось пообещать, что во время операции, она ей проведёт хирургическую стерилизацию, перевяжет трубы, и тогда эта милая женщина сможет как угодно устраивать свою личную жизнь, не заботясь о контрацепции и таблетках. Вот только подпишите бумагу, что Вы согласны на операцию и настаиваете на перевязке маточных труб. И шов у неё будет самый красивый и самые лучшие нитки, какие только есть в роддоме и у неё, лично, она возьмёт в операционную...
Она говорила это максимально ласково и нежно, а в голове набатом отсчитывалась каждая секунда времени, которое истекло ещё вчера.
Она извлекла ребёнка очень быстро, на третьей минуте... Безжизненное серое тельце висело на её руке, обмазанное густым, зловонным меконием. «Мальчик... какие длинные ресницы», — думала врач, пытаясь ощутить хоть единичную пульсацию в области груди. Услышала! Единичную! Но...
Педиатры шансов не давали. Зашивая живот, ей лезло в голову, что не может быть всё напрасно и всё так бестолково... Работая автоматически, она молилась всем святым, кого помнила и о ком читала. Святителю-хирургу Луке, Пантелеймону, Николаю-чудотворцу... Все диагнозы этого малыша, если выживет, она знала наперёд. Мекониальная аспирация... врождённая пневмония... ВЖК... отёк головного мозга...
Вопреки всему, малыш очень быстро шёл на поправку. С третьих суток стал держать давление, на седьмые его сняли с ИВЛ. Педиатры говорили, что ей на этот раз повезло.
Врач попыталась ещё раз поговорить с матерью. Подбирая миллион доступных слов, она объясняла, что произошло чудо, что ребёнок мало того, что выжил, но ещё очень быстро поправляется, что таких случаев очень мало. Женщина равнодушно отвечала, что она конечно рада, но не более того, и вообще, у неё болит порезанный живот и перевязанная грудь. А через неделю женщина ушла.
Мальчика забирали в детскую больницу и врач зашла с ним попрощаться.
Он дышал самостоятельно, смешно вытягивал губы, а длинные девичьи ресницы подрагивали и заворачивались полукругом аж до надбровной дуги. Она легонько погладила его по ручке, ещё немного отёчной и в синячках после бесконечных капельниц. Малыш открыл глаза и вдруг крепко схватил её за палец.
Он держал её палец и улыбался. А она думала, что вот уже двадцать лет работает в роддоме и всё равно...
Текли слёзы.
Наташа Яремчук
