Дочь пришла из школы с виноватой физиономией и со строгой записью в дневнике: «Ударила своего одноклассника! Просьба разобраться и провести беседу!»
Начала разбираться — позвонила учительнице. Да, взяла и ударила. Он её не бил. А она ему — хрясь! — и прямо по физиономии. И со всей силы. Ребята могут подтвердить.
В первый раз я подралась с мальчиком в детском саду. Он ударил меня в раздевалке сапогом по голове. Он бил всех, сильно и больно, мальчиков и девочек, все его боялись, он был без тормозов. Ему было очень смешно, когда жертва плакала. Хорошо помню, как он смеялся и радовался, когда у меня из рук вырвали сапог, занесённый для ответного удара, но не помню, как я чисто технически умудрилась загнать ему в ноздрю сухую горошину. Мальчика водили к врачу.
Больше он меня не трогал.
В первом классе меня единственный раз в жизни дёрнули за куцые хвостики, которые тщательно сооружала мама из моих не желавших расти волос. Я обернулась и врезала улыбающемуся до ушей любителю чужих хвостиков пеналом по голове. Советским металлическим пеналом-коробкой, которым можно было заколачивать гвозди, — и больше никто и никогда не прикасался к моим хвостикам.
С мальчишками я много и успешно дралась на равных — до тех пор, пока не выяснилось, что эти же вопросы можно решать другими, менее травматичными, но часто более болезненными способами.
И хорошо помню причины, по которым начиналась драка: я совершала поступки, не совместимые со званием девочки, когда мальчик делал что-то, на что, по его мнению, я ответить не могла, ещё и радовался при этом: например, бил сапогом и ждал, что я буду сидеть и реветь, или дёргал за хвостики, зная, что я не смогу ответить тем же, отнимал что-то и держал, зная, что я не смогу дотянуться, и так далее.
В третьем классе Антон, с которым у нас была честная борьба за лидерство, не омрачённая пока всякими гендерными заморочками, на перемене задрал на мне юбку. Это был удар ниже пояса, потому что ответить чем-либо адекватным по степени унижения я не могла. Он удирал от меня, перепрыгивая с парты на парту и радостно хохоча, а я стояла внизу (тоже символический акт унижения) и сжимая кулаки, смотрела на его удаляющуюся спину в чёрной водолазке.
Мы только что пришли с завтрака и я держала в руке творожный сырок в шоколадной глазури. В те времена их продавали в бумаге, они всегда текли и быстро превращались в кашу. И, посмотрев на свою руку, я поняла, что сейчас поражение обернётся полной и бескомпромиссной победой.
Я медленно и аккуратно, никуда не торопясь, развернула этот сырок. Планеты надо мной выстроились в одну линию — и я точно знала, что сейчас у меня всё получится. Антон уже сделал один круг по партам и пошёл на второй, удаляясь в конец класса. Одноклассники почтительно хихикали, стоя у стен, девочки смотрели на меня сочувственно.
Я, улыбаясь, занесла руку с сырком, размахнулась и бросила. Сырок просвистел через весь класс и влепился аккурат в центр его спины, роскошным белым снежком посреди чёрной водолазки. Остаток перемены мне пришлось провести в женском туалете, слушая, как разъярённый Антон ломает дверь. Я сидела на подоконнике, болтала ногами и была совершенно счастлива.
Как я и думала, всё-таки моя дочь «ударила своего одноклассника» не просто так. Он целенаправленно её доводил, добиваясь того, чего все они добиваются такими способами.
Она попросила его не трогать чехол с очками — а он его трогал, потом хватал, потом размахивал у неё перед носом, а она просила и просила, а потом играл с ней в игру «а ну-ка отними», ненависть к которой она, вероятно, унаследовала от меня, и ему было ужасно весело. И тогда она, интуитивно выбирая между двумя способами — пожаловаться учительнице или решить вопрос самой, — врезала ему по физиономии.
Современные пеналы мягкие и в таких делах бесполезные, учебники тонкие и несолидные, поэтому она обошлась рукой.
И представила я себе всю эту картину в красках — как она просит, уговаривает, а он смеётся, и прячет чехол за спиной, а она и злится, и переживает, потому что ей строго-настрого велено беречь очки, и поняла, что сказать мне ей нечего.
И теперь она стоит, несчастная, передо мной, опустив голову, потому что в школе ей, наверное, уже объяснили, что девочки так себя не ведут и что все вопросы можно решить словами, в ожидании моих гневных речей. И я махнула рукой на всю эту педагогику.
— Ну и молодец, — говорю, — всё правильно сделала.
И обняла, и поцеловала её, совершенно ошалевшую, и мы пошли обедать. А в дневнике я написала: «Разобралась. Поговорила. Ругать не буду, потому что я бы на её месте поступила точно так же».
Автор: Ксения Кнорре Дмитриева
