Фотография шестилетней девочки — узницы концлагеря Озаричи в Гомельской области (Беларусь), где погибло почти 20 тысяч человек, — была сделана в марте 1944 года, а потом облетела весь мир.
Подпись под фото девочки с огромными глазищами гласит: «1944 год. Шестилетняя Вера Курьян из деревни Подвидки — узница концлагеря в Озаричах».
Вера (теперь ее фамилия Солонович) до сих пор жива. Ей сейчас 81 год. О войне она говорит спокойно и буднично, как будто это было не с ней, не с ее близкими…
САМА ЖИЗНЬ — ЭТО И ЕСТЬ СЧАСТЬЕ
— Сама я не помню начала войны, — признается Вера Сергеевна. — Потом уже люди рассказывали, что и как было. Все помогали друг другу, поддерживали, делились последним куском хлеба.
Поодиночке бы не выжили.
Когда маленькой Верочке было два года, на их деревню напали немцы. Верина мама схватила люльку из лозы с новорожденной сестрой Веры Олечкой (такие люльки женщины брали с собой в поле и вешали на вбитые в землю колышки) и побежала вместе с Верой и ее старшим братом Женей на болото прятаться от немцев. Болото называли Бабинец, оно было несколько километров в диаметре.
— С нами в деревне жила учительница из Москвы Люба с двумя сыновьями. Она бежала в Бабинец со всеми, но болото было далеко, и она выбилась из сил. Люба взяла своих мальчиков и пошла к немцам.
«Попрошу их, чтобы не стреляли, — сказала Люба моей маме. — Они же тоже люди, и у них тоже есть дети, просто с ними нужно поговорить, чтобы они поняли, как нам страшно». Больше мы ее не видели… Наш сосед Иван Голуб потерял в суматохе дочку и, когда искал ее, наткнулся на Любу. Он видел, как немцы привязали ее к дереву на глазах у ее детей и избили до смерти, несмотря на все ее мольбы.
Немцы безжалостно убивали даже стариков и детей, но маленькую Верочку почему-то пожалели.
— Мама еще не отошла от родов, и скоро силы покинули ее, она упала на землю, подмяла нас с братом и сестрой под себя — чтобы хоть как-то защитить. К ней подошел немец с автоматом, вскинул его, чтобы добить нас — и тут я зачем-то вылезла из-под мамы. Стала прямо напротив солдата и улыбнулась ему — наверное, пряжки мне его блестящие понравились, — рассказывает Вера Сергеевна.
Солдат тоже улыбнулся девочке, опустил автомат, достал губную гармошку и начал играть. А потом просто пошел дальше, оставив малышку и ее семью в живых.
Следующие четыре года они прожили на болоте.
«ДО СИХ ПОР НЕ ЛЮБЛЮ КОСТРЫ»
— А какая там еда на болоте? Ели ягоды, грибы, кору с деревьев, иголки. Первый год еще пробирались по ночам в деревню и таскали там, что могли, копали картошку по ночам, которая ближе к лесу росла. А как потом выживали — не представляю…
Пока люди выживали на болоте и спали на голой земле, в их домах в Подветке отдыхали немцы.
— Одна женщина решила: лучше я своих курей передавлю, чем они немцам достанутся. Ночью доползла по борозде с картошкой к курятнику и передушила всех курей и петуха. Привязала к себе, сколько могла утащить, и только поползла обратно, как петух очухался и закукарекал во всю ивановскую! Всех немцев в деревне перебудил! Ох и убегала она оттуда, — смеется Вера Сергеевна. — Говорит, дались мне эти куры.
На болоте нельзя было выкопать землянку — собирали шатры из еловых веток, в них и жили. Костры разводили только ночью, совсем небольшие и только в полной тишине. Пока одни грелись у огня, другие вслушивались, не летит ли самолет, и при малейшем шуме их тушили.
— До сих пор не люблю костры. Как увижу, страшно становится, — говорит Вера Сергеевна. — Столько лет прошло, а все равно кажется, что сейчас немцы прилетят и бомбу сбросят. Пили болотную воду, выйти из болота за чистой боялись, ходили босиком даже в самые морозы — обувь было взять негде. Когда немцам становилось скучно, они приходили и стреляли наугад в болото, надеясь попасть хоть в кого-то, но сами идти туда боялись, не знали безопасной дороги.
«В ЛАГЕРЕ ОКАЗАЛОСЬ ЕЩЕ ХУЖЕ, ЧЕМ НА БОЛОТЕ»
В марте 1944 года немцы стали обстреливать болото со всех сторон, бомбили сверху. Люди не выдержали и стали выходить. Тогда немцы согнали их всех в кучу и погнали в концлагерь в Озаричах.
— По дороге они добивали тех, кто не мог идти, но мы каким-то чудом дошли, хоть мама была уже очень слабая. Но этот лагерь оказался еще хуже болота, в котором мы жили.
Территория была ограждена проволокой, по которой пускали ток, людей не кормили, спали они на улице, многие просто замерзли заживо. К тому же в лагере царила полная антисанитария и свирепствовала эпидемия тифа.
— Однажды мой брат Женя куда-то пропал. Наша тетка Ходосья, которая за нами присматривала все это время, пошла его искать.
Ходосья нашла восьмилетнего Женю валяющимся в ногах у немца. Немец ел тушенку из банки, а Женя умолял его оставить ему хоть чуть-чуть. Немца это очень раздражало, он несколько раз отпихивал мальчика сапогом, но тот подползал снова. Потом немец вылизал банку и выбросил ее, а Женя схватил, прижал к груди и побежал к маме. Он пальцем счищал остатки с ее стенок и мазал мамины губы — так хотел, чтобы она жила.
— Мама уже несколько дней лежала без движения, у нее был тиф, обморожены руки, ноги, лицо. Темные пятна на лице у нее потом остались на всю жизнь… Тетка Ходосья взяла эту банку и говорит: «Деточка ж ты моя, она ж совсем пустая, там нет ничего». «Нет, есть! Есть!» — кричал Женя. А Ходосья заглянула в банку, увидела на дне свое отражение, да как заголосит: «Мамочки мои, что ж это я такая страшная, как Баба-яга, стала?» Мы ж не мылись несколько лет, не ели, стали все страшные, черные.
Ночью, чтобы согреться, люди собирались в кучки.
— Однажды над лагерем всю ночь кружил самолет и сыпал на нас какой-то серый порошок. Мы не знаем, что это было, но утром многие люди не встали — так и остались серые бугорки на земле.
А потом пришли наши.
«КОГДА ПРИШЛИ НАШИ, МЫ УЖЕ НИКОМУ НЕ ВЕРИЛИ»
Накануне освобождения немцы, которые уже понимали, что им не спастись, стали сгонять людей, бить их прикладами автоматов (патронов у них уже не оставалось) и бросать в ров.
— Живые и мертвые лежали вперемешку, земля шевелилась над ними. Бросили в этот ров и нашу маленькую Олю, но дед прыгнул за ней туда и достал. Но Оля, которая каким-то чудом пережила болото, лагерь, голод и лютые морозы, была уже мертва… Мы к тому времени, как нас пришли освобождать, уже никому не верили. Не верили, что это наши, думали, опять немцы. Стали наши солдаты людей в грузовики сажать, чтобы вывезти, а тетка Ходосья меня никак найти не может. Бегает по лагерю, зовет и тут видит: стою я, а рядом какой-то мужчина в меня целится. Тетка бросилась: «Не стреляй, ирод проклятый, не видишь, что ли, что это совсем дитё!» А он ей отвечает: «Я военный корреспондент и не стреляю в нее, а фотографирую».
Так появилась фотография маленькой узницы концлагеря, сделавшая девочку знаменитой на весь мир.
— Это на голове у меня не платок, а рубашка намотана — ее тетка сняла с кого-то, чтобы я не мерзла, — качает головой Вера Сергеевна. — Хоть и нельзя так делать, но все равно снимали с мертвых одежду и обувь. Им все равно уже, а нам хоть какая-то возможность согреться...
О том, что Верин снимок висит в Белорусском музее истории Великой Отечественной войны в Минске, несколько лет назад ей рассказал племянник. Вера Сергеевна не поверила и даже поехала в музей проверить, действительно ли она на снимке. Оказалось, что в музее есть еще один снимок Верочки из Озаричей — на нем маленькая девочка склонилась над больной мамой. Как его сделали, Вера Сергеевна не помнит.
КОЗА И ОТЦОВСКИЕ МЕДАЛИ
— Помню, вывезли нас из Озаричей, привезли в деревню, а там стоит шалаш какой-то, из него пар валит и все вокруг простынями обвешано. Людей раздевают, бреют налысо и заводят туда. Тетка Ходосья поняла, что это газовая камера. Говорит нам: «Вы, деточки, как зайдете внутрь, старайтесь глубже дышать, чтоб долго не мучиться». Я так и сделала: вошла внутрь, вдохнула полные легкие, зажмурилась и жду смерти — и тут понимаю, что не умираю! Это баня была! Баня, а не газовая камера, — смеется Вера Сергеевна.
— А откуда ж мы знали? Мы годами не мылись, все грязные, вонючие, тиф кругом, вши… Отмыли нас хорошенько и отправили в родную Подветку. Как раз отец с войны вернулся, дом заново отстроил, козу купил. Такая коза была хорошая, так мы ее любили! Так мне хотелось ее отблагодарить за то, что она молоко дает, нас кормит. Взяла я и повесила на нее все отцовские медали и вывела ее на улицу…
Вера Сергеевна рассказывает, что после войны везде оставались мины и патроны.
— Когда печку топили, то дрова закидывали в огонь и на землю ложились — вдруг патрон где остался и бабахнет сейчас. А если шли куда-то, то катили перед собой бревно палками — вдруг оно на мине подорвется. Взрывы везде были и после войны. До сих пор находят что-то…
Когда Вере исполнилось 16 лет, она получила паспорт и пошла работать на кирпичный завод, где на огромном прессе практически вручную рубила кирпичи. Завод был в 45 километрах от родной деревни, и каждые выходные Вера ходила эти 45 километров пешком домой, к маме и братьям, которые родились уже после войны. Узнав, как тяжело приходится девочке, тетка устроила ее санитаркой в больницу в Бобруйске, где Вера и познакомилась со своим будущим мужем. Всю жизнь они прожили вместе, у них родились двое деток, потом появились внуки. 12 лет назад муж умер, и теперь Вера Сергеевна живет одна, но дочка Оксана навещает ее каждый день.
— Я ей и среди ночи могу позвонить, если что-то надо — всегда придет, — говорит она.После того как несколько лет назад Вера Сергеевна призналась, что была узницей концлагеря ей прислали премию.
— Прислали мне премию от президента — по тем временам много, 3 миллиона рублей. Я такой богатой себя почувствовала, накупила подарков детям и внукам, — смеется она.
Несколько раз Вера ездила в Озаричи, где похоронена ее младшая сестра Оля.
— Я почти ничего и не помню с тех времен, — признается она. — Наверное, память моя все стерла, чтобы я могла дальше жить и быть счастливой. Война — это страшное, жуткое время, а сейчас жить хорошо, легко. Сама жизнь — это и есть счастье...
