СЕНОКОС
Счастье… Оно у каждого измеряется по-разному, и имеет свои, определенные ценности. У детей нынешнего поколения – крутостью айфонов, игровых приставок, а у нас, пацанов «совкового» периода были совершенно другие критерии и представления…
Стояли последние дни знойного июня тысяча девятьсот семьдесят второго года. Все работоспособное население нашей деревушки занималось заготовкой сена на длинную и суровую, северную зиму. Сенокосная страда была в самом разгаре.
А я собирался на рыбалку. В мае мне стукнуло десять полновесных годков, поэтому для полноценных, полевых работ я покуда не успел дорасти, не говоря уже о таком мероприятии, как сенокос…
Нет, конечно же, я помогал мамке на ферме, где она работала дояркой, встречал из стада миролюбивую и покладистую корову Зорьку, нянчился с младшей, препротивной и горластой сестрой Танькой, но это было не то. Хотелось чего-то другого, настоящего…
Я быстро накопал червей и теперь, привалившись к бревенчатой стене конюшни, млел в одуряющей, полуденной тени. Послышались шаги, и из-за угла вывернулся однорукий бригадир дядя Миша, который энергично размахивая уцелевшей левой рукой, решительно подошел ко мне.
— Вот ты где, — устало выдохнул он и вытер испарину тыльной стороной ладони. – Помощь твоя требуется, Геньша, — дядя Миша зорко посмотрел на меня из-под кустистых бровей, а я, моментально скинув с себя остатки ленивой полудремы, вскочил и широко распахнутыми глазами уставился на бригадира.
— Видал, косогор сейчас убираем? — он присел на бревно и, вытащив из кармана пиджака смятую пачку папирос, ловко вытряхнул оттуда полупустую «Беломорину». – Технику туда не пустишь, только лошадь может пройти, а мне на конские грабли посадить не кого, — посетовал он и, прикурив, выпустил тугую струю дыма. – Ты сможешь? – кратко поинтересовался дядя Миша, вопросительно и строго смотря мне прямо в глаза.
— Я… Я?! – я едва не задохнулся от счастья и оказанного мне доверия. – Конечно, смогу! – закричал я, едва не пустившись в пляс.
— Вот и хорошо, — кивнул бригадир и, поднявшись, вдавил окурок в землю. – Надо будет Василию, конюху сказать, чтобы грабли тебе подготовил, да Смиренку завтра помог запрячь. – Бывай, работничек, — дядя Миша неожиданно улыбнулся и, неопределенно хмыкнув, скрылся за конюшней. Я, осмысливая свалившееся на меня счастье, постоял еще несколько мгновений, а затем, решительно вытряхнул из банки ошалевших от неожиданно свалившейся на них свободы червяков, бросился следом.
Ну, деревенским, я думаю, не надо объяснять предназначение конных граблей, а городских и непосвященных я постараюсь немного озадачить.
Конные грабли – это сельскохозяйственное орудие, которое движется при помощи запряженной в них лошади сгребает скошенное сено в валки. Это научное определение, а если по-простому, то обычная борона для сбора сена на двух больших, металлических колесах в которую впрягается лошадь. Только сзади, вместо зубьев, упругие, железные прутья, которые, действительно сгребают сено, а спереди, с правой стороны педаль для сброса сена в валок и длинный рычаг для поднятия агрегата при транспортировке.
Я понятно объяснил? По недоуменным лицам, догадываюсь, что не очень! Ну и ладно! А если кому-то интересно, то можете сходить в краеведческий музей, где, я в этом абсолютно уверен, можно отыскать фотографии подобных раритетов.
Я помог конюху Василию смазать подшипники в колесах своего транспортного средства, пощелкал педалью сброса и прошел в пустую конюшню, где в дальнем стойле одиноко стояла Смиренка, низкорослая и покорная кобылка, полностью оправдывающая свою кличку.
— А где остальные лошади? – я растерянно оглянулся на конюха, стоявшего позади меня.
— Так, на поденке все! – весело и словоохотливо отозвался Василий. – Шесть лошаденок за рекой, на сенокосе трудятся, а четыре – по хозяйству. Телятам корма подвозят, да молоко в район повезли. Смиренка, вот, прихворнула малость, а теперича на поправку пошла и ее, стало быть, сразу в работу. Накось, угости ее морковиной, — он вытащил из кармана морковку, вытер ее о штанину и протянул мне.
Я осторожно сунул лакомство в шелковистые губы кобылки и та, блаженно прикрыв глаза, с удовольствием захрумкала, а затем положила тяжелую голову мне на плечо и утробно вздохнула.
— Ты, больно, кобылку-то не насилуй, — поучал меня конюх, осторожно вытаскивая из гривы лошадки колючие шарики репейника. – Смиренка – она кобылка умная и сама знает, что ей надобно делать.
В эту ночь я спал очень плохо, а если быть честным до конца, то не спал совсем. Боясь проспать, поминутно вскакивал и выходил в большую комнату, где спала мамка с сестрой, чтобы посмотреть на старенькие ходики, монотонно отсчитывающие время. Три часа… Четыре…
— Что ты прыгаешь, как заведенный, — послышался тихий голос матери, которая собиралась на утреннюю дойку. – Все равно, раньше обеда тебе в поле делать нечего.
— Чтой-то? – от неожиданности я подскочил на кровати.
— А той-то, — передразнила меня мать и, улыбнувшись, подвязала застиранную косынку. – Вчерась траву-то только скосили, а нынче бабы ее с крутояра стащут, чтобы ты на крутизне не кувыркнулся, да переворошат, чтобы она просыхала быстрее, да спелости набиралась. А уже после обеда, как солнышко жарить начнет, тогда и твоя работа начнется.
— А что же мне дела-ать? – растерянно протянул я.
— Корову проводи, сестру накорми, да и мало ли делов по дому, — мама ободряюще кивнула мне головой и взялась за дверную ручку.
— А, что ее провожать? – удивился я. – Она, Зорька-то, маленькая что ли? Сама дорогу не найдет?
— Положено, — отрезала мать и вышла.
Я выгнал Зорьку из сарайчика на улицу, где она, влившись в разрастающуюся коровью реку, самостоятельно направилась к краю деревни, а затем, вернувшись домой, с трудом растолкал ничего не понимающую сестру, которой было четыре года.
— Я спать хочу, — хныкала Танька, капризно кривя пухлые губы.
— Мамка сказала, чтобы я тебя накормил! – непреклонно заявил я, и мне было абсолютно все равно, что стрелки на часах показывали всего пять утра. – Ешь, давай, — я усадил сестру за стол и поставил перед ней чугунок со вчерашней кашей, — а мне на работу пора. Вот заработаю денег и куплю тебе целый килограмм «Ласточек».
— Омманешь ты! – сестра недоверчиво покосилась на меня. — Ты меня завсегда омманываешь.
— Зуб даю! – твердо заверил я ее самой страшной клятвой пацана.
Танька быстро поела, а потом я отвел ее к соседке и, переполненный возвышенными амбициями, уселся за стол и погрузился в мечтания. Я представлял, как усталой походкой зайду в дом и, положив на краешек стола стопку денег, усядусь за стол, в угол, возле окна, где обычно сидел мой покойный отец.
Как мамка поможет стащить мне разбитые сапоги, а затем, торопливо убрав купюры в верхний ящик комода, нальет мне чашку дымящихся щей и поставит передо мной доверху наполненную стопку водки. Как я, с достоинством крякнув, опустошу граненую рюмку и, разгладив несуществующие пока усы, неторопливо примусь хлебать ароматное варево. Под сладостные, расслабляющие мысли, я задремал.
— Генка! – послышался за окном знакомый голос конюха Василия. – Ты где там!
— Батюшки! – я вскочил и едва не плача от досады, заметался по избе. – Проспал! – я схватил со стола приготовленный с вечера узелок с обедом и выбежал на улицу, где возле палисадника стоял Василий, держа под уздцы уже запряженную в грабли Смиренку.
— Все дрыхнешь, — насмешливо проворчал он, глядя на мою заспанную физиономию. – Тебя уже бабы обыскались.
Смутившись, я неловко залез на грабли, плюхнулся на металлическую чашку сиденья посредине агрегата и взял в руки вожжи, протянутые мне конюхом.
— Кобылку-то не дергай, — напутственно бормотал он. – Она свое дело знает. На, вот, возьми в дорожку, — он протянул мне небольшую банку, наполненную темной жидкостью.
— Что это? – я осторожно взял посудину и недоуменно повертел ее в руках, разглядывая.
— Деготь! – коротко ответил Василий. – От слепня – наипервейшее дело. А не то сожрут эти ироды и Смиренку и тебя. Живот ей мажь, не жалей, да за ушами протирай почаще, потому, как там кожица тонкая и он, слепень этот проклятущий, оттуда в первую очередь норовит конской кровушкой полакомится. Ну, поезжай с Богом, — напутствовал он меня. – Трогай, Смиренка, — Василий легонько шлепнул кобылку по крупу, и мы двинулись в луга.
— Здорово, Геньша! – вразнобой поприветствовали меня распаренные от одуряющего зноя женщины. – Давай, разворачивайся поживее, а то скоро мужики подойдут, стога начнут метать, а у нас еще Смиренка не валялась! – последние слова молодой женщины, Галины, заглушил веселый смех
— Здравствуйте, — я смущенно поздоровался и, спрыгнув с граблей, неуверенно огляделся. Нет, я неоднократно видел, как пацаны постарше лихо гребут сено на конных граблях, даже пробовал, но, чтобы самостоятельно…
— Вот, с середины начинай и гони валы к краям, — тихонько подсказала мне подошедшая Галина. – А мы за тобой будем копны собирать. Ну, давай потихонечку.
Я вскочил на свою жесткую седушку и умница-кобылка, не дожидаясь понукания, тронулась с места. Опустив длинным рычагом гребущий агрегат на землю, я немного проехал и неумело нажал на педаль сброса. Клац! Грабли поднялись и, обернувшись, я увидел оставленный сзади, ровный валок. Клац! Второй валок! Третий… Четвертый… Разворот. Я успел поднять рычагом пружинящие зубья граблей, а лошадь сама подъехала к краю валка. Клац! Клац! Рычаг! Поворот! С каждым разом я увереннее давил на педаль и работал подъемным рычагом.
Вожжи для управления лошадью мне были совершенно не нужны, и я привязал их к дужке сиденья. Душа моя ликовала и я, увлеченный работой, греб и греб ароматное, хрустящее сено, лишь изредка останавливаясь для того, чтобы намазать дегтем брюхо кобылки. Правда, это вонючее снадобье помогало очень слабо, но все-таки помогало… Я настолько увлекся работой, что не заметил, как подошли мужики и дружно, с шутками и веселым смехом сметали стог.
Клац! Клац! Ш-ш-ш-ш! Шорох сгребаемого сена, веселый женский смех, шутливые выкрики стогометов – все это было там, вдалеке… Я работал! Как взрослый, наравне со всеми и, что самое главное – всей сущностью своего десятилетнего разума, я осознавал то, что принимаю участие в большом и общем деле!
— Заканчивай уже, Генка! – откуда-то издалека послышался голос Галины. – Хватит на сегодня, а то за ночь роса падет, и валки заново придется раскидывать! Вишь, сколь наворочал! Мужикам бы впору, дотемна, третий стог завершить!
Лошадка остановилась, а я очнулся и удивленно огляделся вокруг. Два завершенных стога, горделиво смотрели конусными верхушками в полыхающее оранжевым закатом небо, а третий стог был уже наполовину заметан.
— Поезжай домой, да завтра не задерживайся, — подойдя ближе, уже тише произнесла молодая женщина. – Ну, как тебе?
Я неопределенно пожал плечами и тяжело вздохнул.
— Устал, — понимающе кивнула головой Галина. – Поначалу так, а потом втянешься, привыкнешь, и все будет хорошо. Послезавтра закончим эту луговину, получим зарплату и за реку переезжать будем. Ежели понравилось, то я поговорю с дядей Мишей, и он прикрепит тебя к нашей бригаде, — она вопросительно посмотрела на меня.
— Спина болит, — с трудом разжимая запекшиеся на солнце губы, невнятно промямлил я. – И руки.
— Оно и понятно, — весело рассмеялась женщина. – Напрыгался за день с непривычки, да на солнцепеке. Завтра будет легче.
Я приехал на конюшню, с помощью нетерпеливо поджидавшего меня Василия распряг кобылку и отправился домой. Скинул в сенях набитые сенной трухой старенькие сандалии и, пройдя к столу, в изнеможении плюхнулся на стул, на отцовское место, возле окна.
— Утомился, мужичок ты мой? – мать пытливо посмотрела в мои, слипающиеся от усталости глаза и метнулась к плите. – Поздно ты нынче, вон, Танька-то спит уже давно. Сейчас я тебе щей налью. Только сварила, — она загремела кастрюлями. Вот, — мамка, осторожно держа в руках дымящуюся чашку, повернулась к столу и замерла. Положив голову на скрещенные руки, я спал крепким и здоровым сном утомившегося мужичка.
Я проснулся на широкой лавке, которая стояла вдоль русской печи, и с недоумением посмотрел на младшую сестренку, которая, пристально глядя на меня, с аппетитом уплетала пшенную кашу. Сама!
Заметив, что я проснулся, она положила ложку и подошла ко мне.
— Давай, веди меня к бабе Клаве и смотри, не оммани с конфетами. С «Ласточкой». Ты мне вчера пообещал купить целый килограмм.
— Куплю, — неопределенно пробормотал я. – Наверное. Пока на твою «Ласточку» заработаешь – без спины останешься.
Я быстро сполоснул лицо, выпил стакан молока и, заметив, что сестренка обиженно надула пухлые щечки, подошел к ней.
— Ну, не куксись. Пошли скорее, а то мне на работу надо бежать. Куплю я тебе конфет.
Танька облегченно вздохнула и, взяв с лавки тряпичную куклу, вприпрыжку побежала впереди меня. Проводив сестру к соседке, я немного поболтался по двору, а затем направился на конюшню.
— Как самочувствие? – увидев меня еще издалека, прокричал конюх и поспешил навстречу, протягивая жесткую, мозолистую ладонь. – Здоров будешь! Иди скорее, там тебя уже Смиренка заждалась!
Я вошел в прохладное помещение конюшни и подошел к кобыле, которая встретила меня тихим, приветственным ржанием.
— Соскучилась? – я вытащил из узелка кусок хлеба и протянул его лошади. Мягко щекоча шелковистыми губами мою ладонь, Смиренка взяла хлеб и, пережевывая, благодарно кивнула головой.
— Подружились, — добродушно ворчал конюх, одевая на Смиренку уздечку. – Пойдет у тебя дело-то парень. Пойдет… Денек, другой, а там глядишь и сам запрягать научишься.
Миновал мой второй рабочий день, а на третий, с самого утра зарядил мелкий, нудный дождик.
— Вот, — чуть не плача бубнил я, сидя в стойле возле кобылки. – Нынче бы закончили косогор, а завтра я должен получку получить… Дождь проклятый, — жаловался я Смиренке. – Когда я теперь свои денежки получу? Сколько он моросить будет?
Лошадь внимательно слушала мои причитания, сочувственно фыркала и успокаивающе вздыхала.
После обеда мрачные, дождевые тучи уплыли по своим, неотложным делам, подул теплый ветерок, а ближе к вечеру на лазурном небосклоне вовсю сияло яркое, июньское солнце. Я воспрял духом!
— Сегодня уже работы не будет, — угрюмо подытожил Василий, стараясь не смотреть на мою жалобную физиономию. – Завтра приходи, к обеду.
Я еще немного постоял, а затем, угрюмо сутулившись, побрел к дому.
Ш-ш-ш-! Клац! Ш-ш-ш! Клац! Рычаг на повороте!
Мужики заканчивали метать последний стог, а я объезжал закрайки луговины, подтаскивая сено ближе, чтобы женщинам было удобнее сгребать.
— Заканчивай, Генка! – возбужденно гомонили бабы. – Там, в болотине клочки остались, так мы их сами вытащим!
Я поднял агрегат в транспортное положение, спрыгнул с граблей и, подхватив с земли клок сена, принялся протирать взмыленную Смиренку.
— Зарплату привезли! – раздался истошный крик Ваньки Пегова, который стоял на самом верху незаконченного стога. – Поднажми, мужики, а то без сливок останемся!
Я не понял, при чем тут какие-то сливки, да и некогда мне было об этом думать. Услышав призывной клич стогомета, я дернулся, всхрапнул, как необузданный жеребец и, не чуя под собой ног, полетел в деревню, благо, она находилась совсем рядом.
Однако, сделав два или три прыжка, я резко повернул назад и, подбежав к лошади, которая нервно и непонимающе прядала ушами, вскочил на грабли.
— Но, Смиренка! – залихватски выкрикнул я и кобылка, которой передалось мое нервное напряжение, шустро засеменила в деревню, смешно перебирая короткими, мохнатыми ногами.
— Очередь займи, Геньша! – послышался крик, но мне было не до этого. Подъехав к конторе, я прошмыгнул мимо толпящихся возле крыльца мужиков, но едва я занес ногу на первую ступеньку, сзади послышался чей-то возглас:
— А ты куда разбежался? Мать твоя, наверное, уже получила за тебя!
Мне показалось, что на меня вылили бочку ледяной воды. Я резко остановился, медленно обернулся и изнеможенно опустился на ступеньку.
— Как, получила? – хрипло выдавил я, чувствуя, как слезы обиды и разочарования хлынули из моих глаз.
— Ну, как, — поддакнул второй, тракторист и заядлый выпивоха, Николай. – Поначалу же деньги на ферму привозят, вот, там она и получила. Ты же в поле! Откуда она знает, получишь ты или нет! – под громкий смех обступивших мужиков закончил он.
– Зачем! – выкрикнул я. – Я же хотел сам! – прижав перепачканные дегтем ладони к лицу, я горько и безутешно зарыдал.
— А ну-ка, цыц, зубоскалы! – послышался начальственный голос дяди Миши и мужики сконфуженно притихли. – А ты бы, Колька, себя вспомнил, как ты, сопливее Геньши прицепщиком начинал.
— А ты чего сидишь, Геньша!? – с трудом различил я сквозь рыдания. – Геньша! Иди, зарплату получай! Первая, небось, — добродушно усмехнувшись, добавил он.
Не веря своим ушам, я отнял ладони от лица и недоверчиво посмотрел на дядю Мишу, который высунувшись из распахнутого окошка, улыбаясь, смотрел на меня.
— Я… иду! – всхлипнул я напоследок и, поднявшись, размазал по лицу остатки слез.
— Распишись, — немногословный и важный кассир протянул мне ведомость. – Писать-то умеешь?
— А то! – важно откликнулся я, старательно выводя свою фамилию. – Я уже три класса окончил.
— Так, товарищ Перминов, — кассир пару раз перебросил костяшки на счетах. – Вам причитается двенадцать рублей и шестьдесят восемь копеек.
— Так много! – ахнул я, принимая четыре трехрублевые купюры и горсть мелочи.
— А ты, как думал! Сколько заработал – столько и получил! Следующий!
— Ты, вот что, — дядя Миша приобнял меня за плечи и отвел в сторонку. – Завтра за реку переезжаем, так ты приходи. И со Смиренкой ты ловко управляешься, да и бабы тебя хвалят. Молодец, сынок, — он прижал меня к себе, а я, до смерти соскучившийся по скупой ласке, уткнулся носом в его кургузый, прокуренный пиджак.
— Поставь кобылку на конюшню, да побегай домой. О, вон и твоя мамка идет. Беги, — бригадир легонько подтолкнул меня к выходу.
— Я обязательно завтра приду. И послезавтра. Я теперь всегда буду работать, — я шмыгнул носом и выскочил на улицу, где моя мать, держа за руку Таньку, шла в магазин.
— Мам! – закричал я и бросился к ним. – Погоди, — подбежав к худенькой матери, я сунул ей в руку скомканные трехрублевки и высыпал мелочь в подставленную ладонь.
– Вот, получку получил.
— Сыно-ок, — протяжно выдохнула мать. – Да, как много! Помощничек ты мой, — она вытерла уголками косынки повлажневшие глаза. – Пойдем скорее в магазин, я вам халвы и конфет куплю, — растерялась растроганная мамка.
— Чо я, маленький что ли? – засмущался я. – Вон, Таньке купи. Купи ей килограмм «Ласточек», — я небрежно кивнул головой, указывая на младшую сестренку, которая вытаращив глазенки, смотрела на меня с немым обожанием. – Идите, мне еще Смиренку на конюшню отогнать, да на работу завтра.
Едва я тронулся от конторы, как ко мне подбежал мой закадычный дружок Серега.
— Где ты пропадаешь целыми днями, — скороговоркой затараторил он. – Айда завтра на Серегину бочажину, на рыбалку. Окунь там берет, дуриком, аж на голый крючок.
— Некогда мне по рыбалкам расхаживать, — я слегка натянул вожжи. – Работаю я, а завтра за реку переезжаем. Сам дядя Миша сказал, чтобы я обязательно был, потому, как без тебя, говорит, Геньша, никак не управимся! Но, Смиренка, — я слегка пошевелил вожжами, и лошадка потрусила по деревенской улице, а я, важно трясясь на жестком сиденье, чувствовал себя самым счастливым человеком…
Автор Геннадий Перминов
