Эту новенькую уборщицу заметили многие: она была юной, темнокожей и прелестной. Этакая музейная статуэтка, но не мейсенского фарфора, а из молочного шоколада.
Когда она проходила по коридорам и фойе Кнессета – мужчины одновременно поворачивали головы в ее сторону и долго смотрели вслед, забыв, куда шли и зачем.
А она проплывала себе грациозной ланью, как будто и не замечала ничего – видно, с детства привыкла, что все на нее так смотрят. Вблизи у нее был беззащитный взгляд оленёнка, она ни с кем не кокетничала, и даже записные мачо с нею не заигрывали – просто впадали в меланхолию.
Помню, как впервые увидела ее в униформе и со шваброй, и от очевидной несправедливости обрамления мне стало неловко. За нас, за себя, за нее.
— Смотрите, какая эфиопская принцесса, — удивленно сказал наш босс, депутат Юрий Штерн, проводив ее взглядом. Мы стояли в ожидании лифта, а рядом с нами два депутата от «Еврейства Торы» теребили пейсы, стараясь не смотреть красавице вслед, а министр от партии «Шас» наоборот – поглядел, вздохнул и согласился с Юрой:
— Просто царица Савская!
— Она похожа на шоколадную Золушку, — возразила я, — До встречи на балу.
— Надо же, и зачем она уборщицей… Ей обязательно нужно посоветовать пойти в модельное агентство – завтра же станет звездой, — уверил Юра. — А может, она иврит плохо знает, может — ей надо составить резюме. Поговори с ней при случае. И срочно свяжи ее с кем-то из эфиопских активистов!
Пришлось дать обещание, что разузнаю, не требуется ли ей помощь — и доложу.
Случай представился скоро. Поздно вечером, когда я, одна на всем этаже, засиделась у компьютера в нашем офисе, шоколадная Золушка зашла со своими швабрами, толкая перед собою тележку с батареей канистр, жидкостей для мытья и спреев. В коридоре стоял готовый к бою пылесос.
— Шалом, — говорю ей на иврите, — Будешь мыть здесь? Я тебе не помешаю. Мне уже скоро уходить – только распечатаю файл.
А она мне отвечает на чистом русском языке:
— Вы мне совершенно не мешаете, я пока могу протереть пыль. И цветы нужно полить.
Эффект, доложу я вам, был невероятный! Но она явно на этот эффект рассчитывала и расхохоталась, довольная, звонким колокольчиком:
— Да вы не пугайтесь. Я просто — ола хадаша из Москвы.
Ну да, думаю, конечно. «Вот стою я тут перед Вами – простая русская баба». Елена Ханга, но — в исполнении Холли Берри.
— И давно ты… из Москвы?
— Уже третий год. Да вы не стесняйтесь, я привыкла, все так реагируют. Сразу объясняю –мама еврейка, а папа – студент «Патриса Лулумбы» из Зимбабве. Меня зовут Оля. А вас…
— А мы давай-ка перейдем на «ты» и попьем чайку с печеньем, хочешь?
Оля рассказала, что этого своего папу, собственно, и не видела никогда – он уехал в Африку до ее рождения, пообещав вернуться. И ни разу не прислал даже открытки. Оля поинтересовалась, почему я так поздно сижу работаю.
— Ну, должна была допечатать письма, — говорю, а сама лихорадочно соображаю, как бы поделикатнее спросить ее про карьеру топ-модели? Но она перебила меня:
— Пожалуйста, сообщи всем вашим, что русский — мой родной язык. А то они не стесняются и говорят при мне разные такие вещи, которые я вовсе не должна слушать… Мне как-то неловко признаться самой.
Я пообещала. Юра потом галантно извинялся перед Олей. Он сразу понял, что дело не только в каких-то секретных сведениях, которые она могла подслушать. Он любил подпустить крепкое русское словцо монголо-татарской этимологии, особенно среди своих помощников…
Вот уж воистину, в Израиле никогда не знаешь наперед, кто тебя на каком языке поймёт!
Набравшись духу, я все же спросила: что это Оля здесь делает со шваброй и пылесосом? Не думает ли она, что надо получить образование, профессию, а не заниматься ерундой – с ее-то внешними данными и умом:
— Может, тебе поработать моделью – и будут деньги на университет?
— А как ты думаешь, сколько мне лет? – хитро сощурила она свои оленьи глаза.
— Ну… восемнадцать?
— Двадцать девять. И у меня уже есть образование – я тренер по восточным единоборствам — по каратэ. Черный пояс.
— Ну! Так это же здесь у нас – золотая жила!
— Понимаешь. Все непросто. Так все сложилось…
Так сложилось, что Оля приехала в страну с молодым мужем Димой и с тяжело больной мамой. Они поселились на севере, в Хайфе. Пока Оля ухаживала за мамой, муж учил иврит и зарабатывал на жизнь, а также готовился к экзамену — подтверждать диплом врача. К несчастью, маму спасти не смогли – она умерла через год.
Отсидев шиву, они решили, что теперь Оля пойдет на тяжелую, но хорошо оплачиваемую работу, а уж когда Дима сдаст экзамен – тогда и она начнет свою карьеру тренера.
И Оля устроилась санитаркой в гериатрическую клинику для тяжелобольных. Работа, действительно, была трудной. Но у Оли был опыт и она быстро стала старшей по смене.
Половину санитаров составляли арабы. Половину – «русские» репатрианты. Оля полдня учила иврит, полдня – дежурила.
Однажды летней ночью 2001 года весь медперсонал – и те, кто заканчивали дежурство, и те, кто только что пришел – сбежались в общую комнату сотрудников: там по телевизору показывали страшные новости о теракте в дискотеке «Дельфинариум»*).
Теледиктор сообщил, что «русская» дискотека на набережной Тель-Авива была чрезвычайно популярна, а потому и жертв было много. Жутко было видеть на экране фотографии улыбающихся подростков, которые просто отправились вечером потанцевать, но были взорваны арабскими террористами.
Сначала сообщалось, что убито 19 детей (потом сказали, что 21) и около сотни раненых, многие из них — в тяжелом состоянии.
Сотрудники Оли знали, что значит эта формулировка: ведь если, к примеру, человек получил осколки в живот плюс ему грозит ампутация ноги, но при этом он дышит сам, без помощи аппаратуры – то это называется «ранение средней тяжести».
— И сразу в этой большой комнате создалась такая взрывоопасная ситуация, — рассказывала Оля. — Мы, «русские», стояли тесной командой в обнимку перед телеэкраном и заливались слезами.
А наши арабские коллеги развалились на диванах и стульях и… улыбались. Две арабские девицы из новеньких (к которым я хорошо относилась и обучала нашей работе), подошли и встали рядом со мною. И одна из них довольно громко сказала другой, причем на иврите: «Так им и надо, этим русским. Нечего им делать на нашей земле. Пусть убираются обратно, шармутот!»
— Это арабское слово – «шармута», – продолжила Оля, — я уже раньше слышала и знала, что оно означает. Этот миг я запомнила отчетливо. Помню, как зазвенело у меня в ушах. Как я задохнулась от ненависти. А дальше – полный провал в памяти!..
Открываю глаза: я лежу, меня шлепает по щекам наша директриса, мой Дима говорит: «дайте воды, очнулась»…
Поворачиваю голову и вижу эту арабку, лежащую в углу и ее лицо, залитое кровью. Я даже не спросила, а просто сказала: «Я ее убила» — и отключилась снова.
Понимаешь, ведь я не успела сообразить ничего, как мой бойцовый организм сам скомандовал мне: враг! И автоматически дернулась моя нога и двинула. Я вообще этого не успела осознать. Мне все рассказали потом: и как я врезала ей ногой в челюсть, и как эта девка отлетела в угол и ударилась головой. Как я упала на пол без сознания, и наши меня кинулись спасать, а кто-то позвонил Диме, а арабы бросились вон врассыпную и попрятались.
— Ты ее убила? – тихо спросила я.
— Я ей сломала челюсть, а при падении она ударилась головой и получила сотрясение мозга и обширную гематому. Еще она выплюнула зубы, мне говорили, штук пять. Кровищи было много. Но она осталась жива. Ей вовремя остановили кровотечение. Лежала у нас в палате, потом её увезли на операцию.
Наша директриса бегала, хлопотала о ее медицинской страховке. В общем, Б-г меня миловал.
— Тебя судили?
— Понимаешь, мы были к этому готовы. Все наши сотрудники и директриса, и все арабы всё видели и слышали. Все готовы были свидетельствовать: что она первая начала, и что я была не в себе.
Все подтвердили бы, что это была провокация. Нам собрали деньги на адвоката. Директриса написала мне суперскую характеристику. Я была готова под суд и отсидеть, сколько дадут! Как вдруг явился наш кадровик Коби и сказал, что у этой девицы – поддельное удостоверение личности, у нее нет разрешения на работу, и за подделку документов она подлежит депортации.
— А как же ее взяли к вам на работу?
— Ее взяли по израильскому удостоверению личности, в котором значилось, что она жительница Назарета. Оказалось, что это удостоверение ее тети, в котором народные арабские умельцы поменяли фотокарточку (уже потом выяснилось, что она — гражданка Иордании).
Дядя девицы прибежал к директрисе испуганный и умолял замять это дело. Не то, что он забрал заявление из полиции – он его вообще не подавал! Он боялся расследования, как чумы. Он предложил деньги моему мужу, чтобы я только не явилась с повинной…
— Предлагал большую сумму?
— Очень. Но мы с Димой его выгнали. Как только я немного отошла, мы пришли в отделение полиции. Ну, это называется «чистосердечное признание в ненамеренном нанесении увечия». Нам адвокат посоветовал с этим не тянуть.
— И тебя арестовали.
— Я просидела в участке почти сутки. А потом пришел старший следователь арабского отдела ШАБАКа и сказал, что эта семейка проходит сразу по нескольким делам: соучастие в подготовке и проведении терактов, продажа наркотиков, а дядюшка еще и приторговывал контрабандным оружием.
А девица эта уже давно в розыске. По ней тюрьма давно плачет, но родственники ее увезли куда-то прямо из больницы, как только она была отключена от приборов – сказали в арабский госпиталь, а сами всей хамулой исчезли из Назарета.
Следователь сказал, что у них полно хлопот по розыску этих преступников, а что до моего заявления — его никто не видел, не регистрировал и дело не открывал… Просил не сердиться и не подавать никаких жалоб.
— И что дальше было?
— Я вышла на работу, но мне предложили компенсацию за производственную травму и уволиться по состоянию здоровья. И порекомендовали уехать в другой город, где меня никто не знает, и сидеть тихо.
— Оля, ты – героиня, ты хоть понимаешь это? – спросила я ее. — Я бы тебе дала медаль за отвагу.
Она пожала плечами:
— Да ладно тебе… Если бы она меня обозвала черномазой – к этому мне не привыкать, я бы это проглотила. Но она оскорбила наших погибших девочек, понимаешь?
— Понимаю.
— Наш кадровик Коби тоже сказал мне: ат гибора!
Когда я пришла попрощаться, он позвонил своему свату в Иерусалим, и тот пообещал пристроить меня уборщицей в Кнессет. Ну, вот я здесь, привыкаю помаленьку.
— Бедная ты девочка.
— Да почему же бедная? Вот ты сколько здесь получаешь брутто?
Я назвала действительно скромную сумму зарплаты референта.
— Ну вот! Моя-то ставка на две тысячи шекелей больше! И смена всего 6 часов. А ты вон допоздна сидишь. И я – государственная служащая. Пенсионный фонд, страховка, все дела. А ты?
— А у меня от выборов до выборов. Если не наберем голосов, не дай Б-г, — то всем нам, включая наших депутатов, придется искать новую работу. Но ты же скучаешь по спорту?
— Мой Димуля уже скоро сдаст экзамен, он же ведь классный травмотолог. И тогда я смогу вернуться в спорт. Правда, Дима боится, что родственники этой девицы меня найдут и отомстят. Они ведь такие вещи не прощают…
Оля недолго трудилась на ниве швабры и пылесоса. Когда я рассказала Юре ее историю, он тут же начал действовать. Созвонился с министром безопасности и рассказал об удивительной девушке, мастере единоборств, которая работает простой уборщицей и боится мести со стороны арабов. Не прошло и недели, как Оле назначили собеседование.
Она три раза сдавала какие-то тесты, почти полгода ждала результатов, потом — экзамены по языкам (у нее и английский хорош), потом — экзамены по специальности. И однажды Оля влетела ко мне с новостью: «Меня взяли тренером в спецшколу, представляешь?» — мы с ней расцеловались и она убежала.
А потом Оля надолго совершенно исчезла. Я получала от нее лишь поздравления к праздникам по мейлу – и все. Мои послания реплеем на ее адреса возвращались обратно – непрочтенными.
Прошло около пяти лет, и вдруг она позвонила! Сказала, что вернулась (откуда?) и что недавно родила. И пригласила в гости.
В ее квартире было запущено, повсюду валялись коробки и неразобранные чемоданы, и как-то пахло нежилым, но в спальне уже стояла новенькая детская кроватка, в которой уютно посапывала маленькая Шоколадка.
— А где ты так долго пропадала? – спросила я.
И Оля ответила:
— Наша служба и опасна и трудна, на Святой земле почти что не видна…
Намекнула, что работает в какой-то засекреченной группе, часто — заграницей. Причем, вместе с мужем Димой, которого «тоже к нам взяли как военврача»…
Это все, что она мне о себе рассказала. Еще с часок мы просидели на балконе, любуясь видом вечернего Иерусалима, поедая ледяной арбуз и потягивая лимонаду. Но Оля только расспрашивала меня и слушала. У нее по-прежнему невероятно грациозная походка лани, но ее глаза уже не напоминают оленёнка, как раньше. Это спокойный и внимательный взгляд снайпера.
Автор: Мириам Гурова
