Вадим вышел из кладбищенских ворот с понуро опущенной головой. Теперь с сестрой они остались одни. Конечно, одни это неправильно подобранное слово к теперешнему их состоянию. У него и у сестры есть семьи.
У Вадима отличная жена, сын вырос настоящим мужиком. Дочь прекрасный человек. Так же и сестра на семейную жизнь никогда не жаловалась. Всё в этом плане стабильно и отлично. Но два года назад умерла от болезни сердца мама. Следом, не выдержав разлуки, за ней ушёл отец. Прожить почти шестьдесят лет вместе, совсем не шутка. Конечно, они вместе пережили и горе и беды и радость и ругались иногда до крика, но тут же мирились. Хорошо жили, с улыбкой на лице и спали в обнимку друг с другом. В округе слыли дружным семейством.
И вот теперь ушёл дед. Корень семьи, давший ствол от которого пошли их ростки семейного древа. Дед как–то сразу сник после смерти бабушки. Занеможил после кончины невестки, а уж после похорон сына, вообще развалился. Сразу нашлось много разных болезней, обнаруженных сестрой Вадима, работавшей медсестрой в местной больнице. С ней дед жил последнее время.
Всегда, как глыба большой и сильный дед, похудел. Всё больше стал сидеть у окна и смотреть вдаль, словно там видел то, что никому не было видно. Молча смотрел и думал. От его дум на его старческих и уже совсем блёклых глазах иногда появлялись слёзы.
– Нет, Вадь, ты послушай? Иногда загляну к нему, так тихонько, чтобы не видел, а он сидит у окошка и смотрит, смотрит. Куда смотрит, кого высматривает? Чудно. И бормочет, бормочет всё себе под нос. А потом, вдруг, как заплачет. Знаешь, кулак к губам приставит и плачет тихо, но навзрыд. Сидит, плечи от рыданий дёргаются. А у меня аж сердце замирает. Однажды я прислушалась, что он там шепчет. Интересно же! А он у кого-то всё просит простить его. Представляешь? Чтобы наш дед, и так плакал, так страдал? Да ещё прощение просил? Понять не могу, что это такое с ним было?
– Так ты бы спросила, – остановил сестру Олег, её муж.
Вадим с удивлением посмотрел на него.
– Ты, что! У деда? Спросить? Я боялась, чтобы он не увидел меня, чтобы не догадался, что я его слёзы видела. А ты спросить.
– Может, понял, что скоро с бабушкой встретится, вот и каялся в грехах. А? Вадь, мало ли у нас тайных грехов от жёнок? – пытался Олег разрядить обстановку.
– Ты что мелешь? У тебя может и есть грехи. Тайные или нет, я потом с тобой разберусь. А у нашего деда… Нет, он во всём был образец. Фронтовик, стахановец. Всю жизнь на шахте.
И бабушке он точно не изменял. Я-то знаю.
– Знает она. Может, тебе знать было не положено, поэтому и не знала, – не унимался муж Насти.
– Да, дед под землёй больше дней провёл, чем на земле, – задумчиво подтвердил Вадим, – один раз шахту от взрыва спас.
– А потом людей сколько спасал? А работал как? За троих. Ордена просто так не дают. Его все в нашем городе уважали. Бывало, идёшь с ним по улице, а встречные люди, все здороваются, да только по имени отчеству: Здрас-ти Степан Павлович, доброго вам здоровьица Степан Павлович. Я такая гордая всегда была. Да! Гордилась дедом. Было чем гордиться. А красавец какой был! Недаром бабулю нашу с Польши в войну утащил. Тоже красавица была. Все мужики головы сворачивали, когда она мимо них проходила.
– А я-то думаю, в кого это моя жена такая красивая, да ладная? – всё шутил Олег.
– Вот именно, больше думай, меньше проблем будет. А то, что я на бабулю похожа, мне всегда говорили. Так, что владей, да радуйся, что тебе досталась.
– Балаболка ты Настёна, – улыбнулся Вадим, – ладно, помянем хорошего человека, да на боковую мне пора. Завтра в аэропорт к обеду.
– А что, правда, дед бабку вашу из Польши уволок? – опять поинтересовался Олег.
– Во-первых, никакая она тебе не бабка. Она до своей смерти туфельки на каблучке носила.
– Что на шпильке?
– Почему? – поддержал сестру Вадим, – мы ей на заказ шили, специальные на невысоком широком каблучке.
– Не такой он уж был и широкий, но на её ножках смотрелись туфельки отлично. А шляпки, помнишь? Она косынками и платками волосы никогда не покрывала. Ой! Вадька, а помнишь, как она с нами разговаривала, когда на нас обижалась?
– Как же не помнить? Невэм… –
– Точно! Как что не так, она как сядет на свой немэн, и всё тут! Ничем её тогда не пробьешь.
– Как это? – удивился муж сестры.
– Как, как! Не понимаю, значит! Она с нами только по-польски говорила.
– Так как же он её встретил?
– Когда фрицев погнали с Польши, тогда и познакомился с бабой Анной. Они там, в Варшаве встретились и полюбились. А когда назад в Россию возвращался, так её и забрал с собой.
А бабушка одна осталась. У неё все родные погибли. Только дед всегда боялся за неё. Раньше у нас за браки с иностранцами могли и наказать. Сослать могли. Вот они сюда к нам и приехали. Подальше от власти. А так, дед сам рязанский. Вадик, ты ложись в комнате деда, – заботливо предложила сестра, – кстати, пока ещё спать не лёг, посмотри его бумаги. Он там всякие вырезки из газет собирал. Я не стала ничего выкидывать без тебя. Ты старший, больше знаешь, больше помнишь, скажешь, что надо сохранить, а что в помойку.
Проводив сестру из комнаты, Вадим прилёг на диван. На стене висели фотопортреты деда с бабушкой, матери и отца. Свадебные фото его с женой и Насти с Олегом. Фотографии внуков. Почему-то глядя на фото родных, так стало на сердце сладко, спокойно. Вроде и повод такой горестный, что там говорить, все были очень привязаны к деду. Хотя и строг он был со всеми. Иногда даже груб, но всё равно, все чувствовали его добрый нрав.
Все понимали его заслугу в крепости семейных уз. В крепости стен родительского дома, где ты чувствовал всегда к себе любовь и уважение к своим делам. Где всегда была уверенность, в том, что в этом доме тебя всегда будут ждать, всегда встретят с добром, помогут, подскажут, накормят, обогреют теплом своей души и проводят с чувством, что тебе здесь всегда рады.
Вадиму спать не хотелось. Он встал, сел за старенький письменный стол деда и включил такую же старую лампу со стеклянным абажуром. Открыл скрипучую деревянную дверцу стола и вытащил несколько картонных папок с тряпичными завязками. В одной из них он нашёл вырезки из газет об успехах и неудачах шахты, которой посвятил всю послевоенную жизнь. В другой папке заметки на темы «воспитания подрастающего поколения». В третьей была разная газетная белиберда о достижениях партии КПСС и что-то подобное этому и разные интересные для него статьи.
Вадим, положил все папки назад, с тем, чтобы утром успокоить сестру и сказать, что ничего интересного в бумагах деда он не нашёл, как обратил внимание на старый конверт АВИА.
Конверт пожелтел от времени, был заклеен и отмечен дедом шариковой ручкой двумя чёрточками, чтобы было понятно, что конверт раньше времени не вскрывали.
– г. Рязань, ул. Покровка, 24, Константиновой Марии Леонидовне, – Вадим прочитал адрес и удивился, – ничего себе. Может у деда была любовница? Или ещё лучше, первая жена? – он усмехнулся своей нелепой мысли.
Он ещё раз покрутил в руках конверт. На тыльной его стороне нашёл обязательные обозначения тиража и год выпуска конверта.
– Был выпущен в тысяча девятьсот семьдесят первом году. Да, дед… а почему нет обратного адреса? И почему письмо не отправлено?
Вадим решительно, но аккуратно сделав ножницами прорезь, вытащил исписанные листки.
– Почерк деда, – удостоверился Вадим и, закурив сигарету, принялся за чтение пожелтевших страниц.
Война всю страну застала врасплох. Два друга Николай и Степан после ремесленного училища сразу попали на фронт. На призывной пункт они пришли вместе, не дожидаясь повесток. Вместе приняли первый бой, в ходе которого Николай попал в плен. Долго судьба не сводила их. Да и не могла свести, так как Степан при отступлении наших войск попал к партизанам, а Николай принял все тяготы жизни в концлагере, если это можно было назвать жизнью.
Однажды, он в группе из четырёх заключённых, бежал из концлагеря. Двоих товарищей расстреляли сразу, Николаю и ещё одному пленному удалось долго прорываться к своим через лесные дебри, прятаться в подвалах разрушенных деревень.
В этот день они чуть не увязли в болотной топи. Николаю удалось первому освободиться из вязких болотных цепей. Он собрал последние силы и, подломив ствол молодой березки, старался помочь выбраться товарищу, которого болото засосало уже почти по горло. Но вдруг, неожиданно ему пришла помощь. Он увидел, как к бедному беглецу по-пластунски подползает парень в штатском одеянии и бросает ему ремень. Ухватившегося парня одной рукой за ремень, а другой за ветки берёзы, им удалось вытащить на сушу.
Обессиленные и мокрые они лежали на траве. Первым встал парень в штатском.
– Николай, – вдруг, удивлённо и радостно крикнул он.
– Степан, – обессиленно произнёс Коля, узнав друга.
Так Николай попал в партизанский отряд. И начались у него партизанские будни. Как-то они, оставшись вдвоём, курили и вспоминали былые времена: учёбу в ремесленном училище, знакомых девчонок, друзей, родителей.
– Коля, по секрету скажу, так. Тебе повезло, что мы встретились, – почти на ухо говорил ему Степан, – я разговоры слышал, что тех, кто из концлагерей попадает к нашим, сразу в наши же лагеря или штрафбат отправляют. А так, я твой свидетель, хоть и единственный. Я здесь тоже не от сладкой жизни оказался, так же после отступления в партизаны подался, так о нашем отряде там, – он поднял указательный палец вверх, – известно и наши личности подтверждены соответствующими документами. Командир сказал, что при первой возможности он и о тебе сообщит. Так, что всё будет нормально, брат. Повоюем ещё.
Но повоевать ещё вместе им не удалось. Этой же ночью отряд разбомбили. Смертельное ранение получил и Степан. Умирая на руках друга, он сказал ему:
– Коля, добей гадов за меня. Жив будешь, скажи маме, где и как меня убили. Помоги ей, если сможешь. И живи за меня и за себя.
Вадим, отложил письмо, и вышел на кухню. Уставшие за день хозяева спали. Вадим налил водки и одним махом выпил почти половину стакана. Вернувшись в комнату, он закурил сигарету и продолжил чтение.
«Мария Леонидовна, это были последние слова вашего сына Степана и моего друга. Держал я его на руках, пока не поймал его последний выдох, тогда закрыл ему глаза и долго плакал сидя над ним. И вот тогда я вспомнил недавний наш разговор со Степаном.
Как мне доказать, что я бежал из концлагеря, что отряд, в котором я сражался не хуже других партизан, был разгромлен, а командир не успел передать мои данные своему командованию. Почему я, который столько пережил за эти два года войны, должен как какой-то предатель Родины или нарушитель закона находиться в лагере или воевать в штрафбате? Вы не подумайте, я не ареста испугался. Мне страшна была несправедливость. И тогда я вспомнил, что мне Степан завещал жить за него. Если не получается мне свою жизнь прожить, так пусть будет так, как хотел ваш Стёпа. Думал, отвоюю за него под его именем, а там жизнь сама дорогу укажет.
Я добирался до наших войск долгой и тяжёлой дорогой и собрал ещё таких отставших от наших войск солдат. Я назвался именем вашего сына и представил документы, взятые у него перед захоронением. Когда подтвердились все факты данные мной, я попал на фронт. Я честно воевал и за себя и за своего погибшего друга.
Хотел я выполнить и ещё одну его просьбу. После войны приехать в родной город, встретиться с вами, рассказать, как погиб Степан и утешить ваше горе. Но грешен я перед вами, дорогая Мария Леонидовна, у меня не получилось и это. Теперь у меня появился страх, но не за себя, а за человека, который нуждался во мне.
Получилось так, что нашёл я свою Аннушку в развалинах одного дома на окраине Варшавы замученную, истощённую, напуганную. Она мне казалась тонким золотым колоском среди истоптанного поля.
Взял я её на руки, а она как обняла меня за шею, так и не отпустила больше. Не мог я тогда признаться ей во всём, да и не понимала она меня. Только и твердила: не бросай меня Стёпа, не бросай. Хорошо, Победа помогла, не разлучила нас с Аннушкой.
Вернулись мы домой в Рязань вместе. Хотел я сразу во всём признаться вам, а потом этот страх проклятый, как оковами меня сковал. Моих родных никого в живых не осталось, дом разрушен. Думаю, признаюсь вам, надо доказывать, что я это я, а не предатель какой. И что Аннушка моя, не шпионка иностранная, а бедная, несчастная девчонка, каких тысячами сделала проклятая война. Погоревал я, а потом поехал подальше от родных мест, чтобы, вроде, как и высылать некуда было, если что.
Так мы зажили. Я на шахту устроился, Анна дом вела, сына растила, потом портнихой устроилась. Ладно жили, хорошо. И нам хватало, и вам я деньги присылал, Анне говорил, что вы моя дальняя одинокая родственница. Написал я вам однажды, от имени однополчанина, который якобы и похоронил вашего сына и якобы он и посылал вам денежные переводы.
Но, душа болела и за то, что мой сын носит фамилию друга, а не мою, и я имя друга, а не данное мне родителями при рождении. Обидно было и за вас и за себя.
Но не посрамил я имени вашего сына и на трудовом фронте. Я не могу назвать то, как я работал просто работой. Я воевал каждый день. Я всю жизнь воевал и жил за двоих.
Однажды, меня награждали в Москве. Я собрался с духом и вырвался в Рязань. Увидев вас, я опять струсил. Я побоялся разрушить вашу и свою жизнь. Вру. Я побоялся дальнейших событий. Тогда я хотел назваться вам своим настоящим именем и опять рассказать, как погиб ваш сын, и что ношу его имя…»
Вадим закурил очередную сигарету, сложил аккуратно листки и вложил их в конверт.
– Да, дед! Ну и выдал ты! Получается, что звали тебя совсем не Степан и фамилия твоя совсем другая. А значит, и я ношу фамилию твоего друга и отец мой носил другое отчество.
Интересно жива ещё эта Мария Леонидовна? Господи, что это я? Если деду столько лет было, то и её уже давно нет на свете. Тогда зачем он оставил это письмо? Он же должен был догадаться, что мы найдём его, и его тайна раскроется? Значит, хотел этого? Значит, обида в нём сидела за своего отца, за себя, за своего сына.
Рассвет заглянул в окно и лучезарно улыбнулся. Вадим потянулся и, наблюдая, как розовая дымка покрывает всё пространство горизонта, сказал, обращаясь к деду, словно он ждал его там за этой розовой далью. Ждал его, Вадькиного мнения и решения.
– Ладно, дед. Ты там особо не казни себя. Встретишься с другом, всё ему объяснишь. Наверное, он не будет на тебя сердит, за то, что и мы носим его фамилию. Скажи, что мы все ваши дети и внуки не посрамили его фамилию, но знай, что и твоё имя тоже. Одна проблема. Что дальше мне делать?
– Ты что всю ночь не спал? – в комнату зевая, вошла сестра, – а накурил-то, накурил! Сердце своё разрушишь. Ну чего, нашёл что у деда интересного? Или всё в хлам?
– Да всё там интересное. Уже история. Можно и сохранить для будущих отпрысков. Пусть читают, узнают, каким был наш дед, какой раньше была шахта.
– Да, скажешь, тоже. Они книг сейчас не читают, а ты говоришь, газеты. Им теперь всё интернет подавай. Ладно, пусть лежит. Никому не мешает, может и правда, кому интересно будет.
Сестра вышла из комнаты.
– Правильно, пусть лежит. Так дед? Если бы ты хотел, наверное, и сам бы нам всем рассказал об этом. Сам не раскрыл своей тайны, значит быть, по-твоему. Оставим всё как есть. А письмо я возьму с собой. Пусть у меня теперь хранится твоя тайна...
Автор: И. Горбачева
