Примерно в пятилетнем возрасте Оленька Крылова начала понимать, что с ней что-то не так.
Вот взять к примеру случай. Идет Оленька с мамой жарким, солнечным днем по широкой красивой улице с высокими домами, такими высокими, что Оленька еле видит, где они заканчиваются. И цветов вокруг много посажено разных: синих, красных, розовых, белых, и не просто так, как у бабушки на даче, а звездочками, ромбиками, треугольниками. Смотрит Оленька по сторонам, любуется, маме пальчиком на эту красоту показывает.
И вдруг разом она на асфальте лежит — коленка содрана, боль до слез в глазах. Мама одергивает Оленьку за ручку и говорит строго:
— Не реви! Сама виновата! Под ноги надо смотреть.
И хотя коленку сильно саднит, и ступать больно, но где-то в потаенном уголке своего детского сознания Оленька понимает — а мама, в общем-то, права, и от понимания этого слезы у Оленьки льются еще сильнее.
Или вот другой случай. Лепят мама с бабушкой на кухне пельмени. Весь стол занят: там и тесто, и мука, и тарелка с фаршем, и большой поднос, где ровненько, рядок к рядку лежат аккуратно слепленные пельмени. И так хочется Оленьке погрузить обе руки в мягкое, податливое тесто, оторвать от него кусочек, помять его в руках, а потом слепить из этого кусочка пельмешек, обязательно самый большой и красивый. Но мама не разрешает.
— Не мешайся, — говорит она. — Иди поиграй в комнату.
А Оленька маму не слушает. Кругами молча ходит она вокруг стола, стараясь поймать момент, когда бабушка с мамой увлекутся разговором и не заметят, как маленькая ручка потянется к посудине с тестом. Наконец заветный кусочек зажат в кулачке. Но тесто упругое, тягучее, и противный кусок не хочет отрываться от остальной липкой массы, цепляясь за нее растягивающимся хвостом. Мама поднимает глаза. Рывок — и перевернутая посудина с тестом лежит на полу, а отшлепанная Оленька, шмыгая носом и потирая ягодицы, стоит в углу.
— Не хнычь, — говорит бабушка, вытирая пол. — Сама виновата, мать тебе говорила.
В углу Оленьке делать особо нечего, кроме как роптать на судьбу и думать о своем поведении. Пороптав некоторое время, она начинает думать, а подумав немного, признает: ведь и вправду мама говорила, почему она не послушала?
Чем старше Оленька становится, тем сильнее в ней крепнет уверенность, что многое она делает не так, как надо. И всюду этому находится подтверждение: и забытый на утреннике стишок, и разбитая за обедом тарелка, и порванные на прогулке штаны, но самыми верными признаками этого «не так» были поджатые мамины губы и процеженное:
— Все дети, как дети, а эта…
И теперь Оленька старается делать все правильно, как надо — как положено. Когда что-то не получается, Оленька знает: сама виновата. Получила в школе четверку — не доучила, опоздала — не следила за временем, заболела — оделась не по погоде, не обращают внимания мальчики — родилась некрасивой. Но Оленька продолжает стараться, чтобы стать такой, как все нормальные дети, что бы не огорчать родителей и бабушку, но главное, чтобы не видеть поджатых маминых губ и ее недовольного лица.
«А Дашенька моя не старается», — размышляла Ольга, спеша домой после работы. Февральский вечер выдался морозным, и Ольга семенила по обледеневшему тротуару, с трудом удерживаясь от падения. Идти было не только скользко, но и тяжело — в каждой руке было по полному пакету с продуктами. Ольге, единственной из ее семьи, покупать продукты было «по пути».
Ее единственная дочь Даша росла капризным и своенравным ребенком. Со вторым ребенком у Ольги и ее мужа не задалось, чего она так и не смогла себе простить, поэтому всю свою материнскую любовь, обостренную в разы тремя неудачными беременностями, Ольга обратила на Дашу. Избалованная, не знающая отказа Даша еще в детстве вила из матери веревки, а теперь, в подростковом возрасте Ольга и вовсе не могла справиться с дочерью.
— Вот оно — твое воспитание, — говорил Ольге муж после каждой Дашиной выходки. — Пожинай плоды.
И Ольга пожинала, раз за разом идя на унизительное примирение с дочерью. Наверное, она плохая мать, хотя изо всех сил старалась быть хорошей. Особенно после случая с обогревателем.
Той осенью в их маленькой однокомнатной квартире было очень холодно — долго не включали отопление. Оля переживала, что Дашенька простынет. Купить новый, хороший обогреватель они не могли — в то время у них было туго с деньгами, и Сергей принес откуда-то домой небольшой старенький обогреватель с лампами накаливания, закрытыми металлической решеткой. Но Оля была рада и такому. Дашеньке тогда было полтора годика, и она уже могла сама занять себя игрушками на какое-то время, освободив матери руки.
А дел каждый день было много: убрать в квартире, приготовить ужин, постирать и еще так, по мелочи: зашить, погладить. Когда Даша не спала, Оля поднимала обогреватель на подоконник, до которого дочь не могла дотянуться. Тот страшный момент Ольга запомнила на всю жизнь. Шипящий звук убежавшего на плите супа, и она со всех ног бежит на кухню.
А потом…истошный детский плач, скорая, ожоговое. Во время дневного сна дочери Оля старалась сделать как можно больше, потому что это было ее единственное «свободное» время. И вот — забегалась и забыла поднять обогреватель с пола на подоконник, когда Дашенька проснулась. Тонкие детские пальчики легко просунулись через решетку обогревателя. Ожог третьей степени верхних фаланг двух пальцев. Врач детского ожогового отделения с укоризной качает головой:
— Что же вы , мамочка, плохо следите за ребенком.
На выходе из приемного их встречает Сергей, примчавшийся с работы. Он забирает зареванную Дашу с забинтованной ладошкой у подавленной случившимся Оли и зло бросает ей в лицо:
— Проспала, клуша!
Оля знает, что виновата. Она должна была заниматься ребенком, глаз с дочки не спускать. Пальчики у Даши зажили, даже следов не осталось, но на отношениях Оли и Сергея после того случая образовалась маленькая трещинка под названием «недовольство». Несмотря на все усилия Ольги «зашпаклевать» эту трещинку, та только ширилась.
Вот и сейчас, когда Ольга зашла в квартиру и, поставив пакеты на пол, переводила дух, муж встретил ее с недовольным выражением лица.
— Ты так и не достала курицу из морозильника, — раздраженно начал Сергей. — Я же просил…
Ольга чертыхнулась про себя.
— Прости, забыла, — она устало стягивала с себя тяжелое зимнее пальто.
— Конечно, забыла! Твоя обычная отговорка, — Сергей со злостью рванул пакеты с пола и пошел с ними на кухню, крикнув в сторону Дашиной комнаты: — Дочь, мы сегодня без ужина! Скажи спасибо своей маме!
Ольга вздохнула. Сняв наконец пальто, шапку и сапоги, она прошла на кухню за мужем.
— Ну почему без ужина, — примирительным тоном сказала Ольга. — Сейчас я быстренько что-нибудь приготовлю.
— Я по горло сыт твоими «быстренько»! — все больше заводился Сергей. В кухню вошла Даша, высокая, хорошенькая девушка, на личике которой часто возникало выражение пренебрежения к окружающим, обычно свойственное людям, которых превозносят без каких-либо усилий и заслуг с их стороны.
— Мам, ты йогурт купила? — бесцеремонно влезла она в родительский спор.
— Доченька, твоего любимого не было, я купила другой, но он тоже с персиком. — Ольга суетливо стала искать в одном из пакетов йогурт.
— Господи, мам, тебя ни о чем попросить нельзя! — возмущенно фыркнув, Даша выбежала из кухни и намеренно громко хлопнула дверью своей комнаты.
— Ты ничего не можешь сделать нормально, — со злостью сказал Сергей. — Даже ребенок это понимает.
Ольга умоляющими глазами посмотрела на мужа.
— Сереж, я сейчас разморожу курицу и все приготовлю. Прости. Утром торопилась на работу, совсем из головы вылетело.
— Спасибо, не надо, — Сергей выскочил в коридор и стал натягивать ботинки. — Я найду, где поужинать!
— Сережа…Сереж…, — женщина готова была заплакать, — Сережа… …ну, прости… останься…
Она схватила Сергея за руку, пытаясь его удержать, но он с силой оттолкнул ее от себя и, надев куртку, быстро вышел за дверь.
Ольга стояла перед закрытой дверью. Ей стало так тяжело, как будто на ее плечи взвалили огромную, непомерную ношу, под весом которой она не может сделать и шага. Медленно, какой-то сразу старческой походкой, он добрела до кухни и упала на стул. На глаза ей попался пакет, в котором она искала Даше йогурт. «Пакет? Зачем пакет?» — казалось, Ольга даже не осознает, где находится: в каком месте, в каком времени.
Вот она видит, как отец уходит от них, а мама кричит ему, что нужно было не замуж за него выходить, а делать аборт. А вот Ольга выходит из гинекологии после второго выкидыша, они с Сергеем едут на дачу его родителей, где живут летом, и за всю дорогу он не говорит ей ни единого слова. А это Даша рыдает, уткнувшись головой в подушку, потому что на детском празднике у нее было самое некрасивое платье.
Ольга закрыла лицо руками и наклонилась к коленям. Все, что она сейчас чувствовала, — это огромная, всепоглощающая усталость, которая накопилась у нее внутри, как тяжелые булыжники, которые не дают идти, которые тянут вниз, и этих булыжников так много, что они вытеснили уже все остальное, что было в Ольге раньше.
В ее голове почему-то возник образ утопленника, с привязанным к ногам тяжелым грузом. Он парит в толще мутной, зеленоватой воды, не опускаясь на дно и не всплывая на поверхность. Его тело плавно колышется из стороны в сторону, повинуясь течению. Ни один звук не проникает к утопленнику вниз — там тихо, темно и спокойно. И никого больше, только он и вода. Безмятежность и покой. Вечный, ненарушаемый.
Ольге вдруг невыносимо сильно захотелось такого же покоя, прямо сейчас, немедленно, что это придало ей сил. Теперь она знала, что нужно делать. Ольга рванулась к кухонному окну, распахнула его и, коленями встав на подоконник, высунула голову наружу. Черный квадрат двора резко подскочил ей в лицо, и женщина испуганно отшатнулась назад. Морозный воздух отрезвил ее, привел в чувство. Какое-то время она еще стояла у открытого окна, вдыхая полной грудью, затем неторопливо закрыла его.
Наступило опустошение. Ольга больше не чувствовала ничего: ни страха, ни усталости, ни обиды, ни вины. Ее импульсивный порыв, как короткое замыкание, отключил в ней все эмоции и чувства, мгновенно выжег то, что было внутри. Ольга подняла с пола пакет и машинальными движениями стала перекладывать продукты в холодильник.
Поздним вечером ее разбудил звонок телефона. Звонила Антонина Васильевна, мама Сергея.
— Оленька, — мягко начала стелить она, — не знаю уж, что ты там натворила, — Антонина Васильевна выдержала многозначительную паузу, — но Сережа тебе даже звонить не хочет. Поэтому я тайком от него сама решила тебе позвонить, чтобы ты не переживала. Сережа сегодня у нас останется ночевать. А ты что, спишь уже? Мужа дома нет, где он, что с ним — неизвестно, а она спать легла! Даже не позвонила, не узнала…
"Сама виновата, — безучастно, по привычке подумала Ольга, — Надо было в окно.»
Автор: Margo
