Сидим на работе, чай пьём. Заходит Ханна, юрист с другого отдела, толстая, некрасивая женщина сорока двух лет. Но очень яркая и неординарная личность. Наша новенькая секретарша, красавица модельной внешности, проводила её взглядом и говорит: «Вот, не могу понять, она и толстая и страшная, а муж у неё красавец и от неё без ума. За что он её любит? Она что, богачка какая то?»
— Так спроси у неё, — говорю. — Что ты у нас спрашиваешь, вон она возвращается, возьми и спроси.
Секретарша наша, побледнела, стыдно видимо стало. Ханну у нас все любят. А одна из сотрудниц, кричит — Ханна, тут интересуются, за что тебя муж твой любит.
— Не, я только хотела узнать, как вы познакомились, — затараторила секретарша.
— Да ты не стесняйся, — смеётся Ханна, — меня многие об этом спрашивают. Я вам расскажу. Нас познакомила его мама. Я ей понравилась. «Светлокожая, умная, из хорошей семьи», — так она ему меня описала. За него же и о встрече договорилась. Прихожу, вижу стройного смуглого юношу. Одет с иголочки. Костюмчик от Версаче, пахнет как парфюмерный магазин. И даже ногти явно в маникюрном салоне стрижет, такие они у него ровненькие и ухоженные были.
И я, стою как дура, тумба восьмидесятикилограммовая, в цветном ситцевом платье. С первого взгляда обоим всё было ясно. Можно идти по домам. Так бы и поступили, но ему же потом перед МАМОЙ отчитываться. Он предложил прогуляться. Погуляли. И тут он говорит, что мама! для меня! ужин сделала! Не он, блин, меня в ресторан приглашает, а мама сделала, и ему на кухне оставила. Я подумала, а что я теряю? Хоть поем. Восточная кухня вкусная. Пошли к нему домой.
Жил один, в собственной пятикомнатной квартире в северном Тель-Авиве. Он уже тогда имел свою стоматологическую клинику и весь вечер говорил о зубах, и о новом, белом, кожаном диване, который купил на днях. Мама постаралась на славу, приготовила несколько блюд, одно из которых это баранина с горошком и зеленью (поясню, что в Израиле есть руками очень даже нормально, и это блюдо как раз так и едят). Всё было так вкусно. А он только и делал, что смотрел в телефон и всё время повторял «осторожно, диван не закапай».
И так это меня взбесило, думаю, такой прекрасный, тёплый, летний вечер. Вкусная еда, приятная музыка, а ты, сука, только о своём диване и думаешь. «Как ты говоришь не делать?» — его спрашиваю. — «Вот так?» И всей пятернёй, в бараньем жире, в соусе и специях, хрясь по его дивану. И мажу, мажу. Он аж дар речи потерял. Замер, потом покраснел и задыхаться стал и смотрит на мою руку. А я беру, обмакиваю её в блюдо и опять хрясь по дивану.
— А потом?
— Потом взяла открытую бутылку вина, что на столе стояла, и ополовинила, прямо с горла.
— А потом?
— А потом вытерла руку об его рубашечку от Версаче, потрепала по щёчке как ребёнка малого и пошла ванну искать, руки мыть.
— А потом?
— А потом сидела ревела в ванной, пьяная. Пока он своим медицинским спиртом диван оттирал. Обливалась слезами самосожаления о том, что я толстая, страшная и никогда у меня такого красавца мужа не будет.
— А потом?
— А потом он зашел, с бутылкой виски в руке, сел рядом на пол и стал рассказывать о строгой матери, о семейных традициях, о том, как его подавляют и не дают жить, как он хочет.
— А потом?
— А потом мы напились, горланили песни до утра и прыгали «с ногами» на этом диване.
— А потом?
— Потом мы на этом же диване, так сказать, сблизились, — Ханна засмущалась. — А через полгода поженились и вот уже трое детей.
Ханна повернулась и вышла.
— Ну что, всё поняла? — это одна из сотрудниц спрашивала секретаршу. — Вот так надо себя вести!
— Это что же, мне у всех мужиков грязные руки об диваны вытирать?
— А ты попробуй, милочка, попробуй, и расскажи, что получится, — сотрудница с усмешкой уткнулась в свой компьютер, а секретарша побежала в курилку. Советоваться, видимо.
