— Мамка моя, когда жива была, эту историю часто вспоминала. Я совсем ещё младенцем был. И вот пошла она как-то через луг, который между «Соткой» и Покровщиной. Меня в пеленках на руках несла. Как обычно малых носят? Грудью к груди, головку на плечо. На полпути что-то ее забеспокоило. Может, заплакал я или завозился. Мамка меня на руках от себя отвела, чтобы посмотреть. И видит, что лицо у меня, как у старика, сделалось: морщинистое, в щетине, голос дедовский, низкий, сиплый. Перепугалась мамка, меня лицом к себе прижала, чтобы не видеть страсть этакую, и вперёд понеслась.
Вокруг день деньской, в такое время кошмаров вообще быть не может! Она бежит, Христа и Богородицу поминает, я басом ору. На краю поля голос вроде изменился. Остановилась мамка дух перевести, на меня ещё раз глянуть. А я — обычный младенец: физиономия красная, плачем заливаюсь. Помстилось, что ли? До дома добралась, я успокоился. После мамка к бабкам ходила, выпытывала: что это было? Одна объяснила: «Духа луга ты повстречала, Полуденницу. Вот она над тобой и поизгалялась! А есть и ребеночку знак: на нечисть всякую будет чутким».
Ну, угадала бабка или нет, только черта я пацаном видел. На кладбище. Мы по нему с друзьями ночью шастали, чтобы удаль да дурь друг другу показать. И вот, топаем по аллейке, хорохоримся. Каждый надеется: мертвяки из могил не встают, а если и поднимется такой, то как раз до меня, резкого поцика, не дотянется — соседа сцапает. И вот замечаю в соседней аллейке: животина на земле лежит. Башка и передние лапы за углом оградки, а задние, спина и хвост — как на ладони. Вот этот хвост меня и сковал. Сам длинный, шерсткой порос, а на конце помпон, как у льва. Только откуда у нас львы? А хвост — дёрг, дёрг — словно специально внимание мое привлекает. Я окаменел, товарищу шепчу: «Смотри!» — и лишь на миг глаза отвёл, а там уже нет никого. Ни звука, ни движения — куда тварь пропала? Не могла она, такая здоровенная, беззвучно и мгновенно смыться. Точно, черт! Я видел, я знаю.
Ещё всякая мистика случалась. Из армии вернулся. Встреча, полон дом родни и друзей. Выпили, конечно. Утром просыпаюсь — нога у меня, как у слона. Распухла, болит — наступить нельзя. У бати с мамкой спрашиваю: падал вчера? Те: «Нет!»
Вроде не спотыкался, не подворачивал. А туфля уже не налезает. И день выходной — поликлиника не принимает. Мать отцу: «Заводи, поехали к бабке Кате!»
Бабка Катя гадала, лечила. Денег не просила, благодарили ее гостинцами, в основном, продуктами. Посмотрела на меня: «Смеялись вчера над тобой?» Конечно, смеялись: и меня в честь встречи подкалывали, и я в долгу не оставался. Бабка Катя: «Нельзя так! Сглазили тебя под смешки!»
Мамку из дома вытолкала, меня усадила, сама перед иконой встала. Крестится, молится негромко, но бойко, и зевает. Молится и зевает, молится и зевает. Ко мне подсела, водичкой мне ногу омывает. Сама зевает так, что челюсти хрустят. А опухоль моя на глазах сдувается. Бабка Катя мне: «Потопай, а то опухоль уйдёт, а боль останется!» Потопал — не болит. Поблагодарил и на своих двоих вышел, а вводили-то меня под руки.
К бабке Кате ещё приходилось обращаться. Я уже женат был. И вот заночевал у кума. Выпили, конечно. Не помню, как утром до дома добрался. А днём хватился — бумажника нет. Мало того, что он деньгами был набит: даже для Москвы большая сумма, не то, что для наших краев. Так в нем ещё и все документы: паспорт, права, ещё всякое... я аж взвыл.
Куму позвонил: «Не находил?» Нет, говорит, ни я, ни жена.
Что делать? Мамка советует: «К бабке Кате поехали!»
Явились мы. Бабка карты раскинула. Говорит: «Бумажник нашли мужчина и женщина. Мужчина хочет вернуть, а женщина не разрешает, жадничает. Не переживай, через полчаса сами объявятся!»
И на меня так пристально: «Дальше рассказывать?»
Я головой кручу, а мамка рядом: «Чего там дальше? Чего там?»
Ну, не понял я, про что «дальше», соглашаюсь: давай, мол.
Бабка Катя: «Любовница есть у тебя».
Мамка: «Кто такая?»
Бабка: «Как звать, не скажу. А ростом пониже, волосы желтые, глаза карие. На три года младше. Одевается так...»
Мамка: «Любаха?!» И на меня: «Ты что удумал? Не бывать ей в моем доме! Тьфу! Вот лярва!»
Я огрызаюсь, слово за слово — поругались и назад возвращаемся. Главное, непонятно, откуда бабка все выведала. Мы ведь шифровались, не знали даже ее подружки и мои друзья. Едем, у меня мобильный звонит: кум. Алло, говорит, бумажник твой нашёлся, он между стеной и кроватью завалился, матрасом прижало. Стали сейчас постель после тебя застилать и наткнулись с женой. Я на циферблат: полчаса прошло...
В последний раз я у бабки Кати помощи просил, когда у меня чёрная полоса началась. Одни проблемы. Помнишь? С бизнесом провал, «крыша» наехала, денег нет. Я на улицу каждый раз, как в последний, выходил. По ночам спать не мог, все казалось, что ко мне подкрадываются, то в окно, то в дверь проникнуть стараются. Выпивал, конечно. Голые нервы.
К бабке Кате приехал, ей вывалил, что умом скоро тронусь. Она головой покачала, снова к иконе — молиться и зевать. Лицо мне водичкой смочила, бутылочку с собой дала, наказала «семь рос» умываться — ровно неделю на рассветах, значит.
Предупредила: «Поезжай аккуратнее. Скоро спать захочешь — не сопротивляйся, встань на обочине, отдохни».
Я и поехал. Отмахал где-то треть пути, меня зевотой накрыло. Пасть разрываю, аж ехать не могу. Вырулил в сторонку, башка дурная, рот не закрывается. Через полчаса как отрезало, бодрый, веселый. Ночью поспокойней стало. А через семь рос весь мой психоз рассосался.
Слушай, а про говорящую собаку я тебе рассказывал?..
Автор: Прохожий
