Бабу Настю хоронили всей деревней. Из присутствовавших, большей частью были старики, её ровесники, прожившие с ней в деревне всю жизнь. Они скорее, с любопытством, чем со скорбью, молча слушали батюшку на отпевании, разглядывая его одежду, и мерно качающееся как маятник, кадило.
Смерть для них была естественным, обычным и почти каждодневным делом. Она всё чаще и чаще приходила за кем то из сельчан. Года брали своё, старики бросали щепотки земли на крышку простецкого гроба и каждый думал ,что ещё немного и его также засыпят землёй.
Баба Настя одна доживала свой тяжёлый бабий век. Дед ушел намного раньше, поэтому её, ссохшуюся и почерствелую, словно корку хлеба, в маленьком гробу положили рядом к мужу.
Меня, как внучку пригласили, на похороны. Позвонили рано утром, « с петухами» , как сказали бы в деревне. Долго жеманились, подбирая слова. Я стояла у кровати, и всё уже знала, быстро одеваясь. Не трудно было догадаться, о чем пойдет речь. Оно и правда, зачем ещё звонить из далёкой мне деревни в такую рань.
— Спасибо, — поблагодарила я за соболезнование и соучастие позвонившему, но приехав на похороны, удивила собравшихся. Я одна оказалась из прибывших, кто не сослался на занятость и другие причины.
Поминки были простецкими, самыми ,что ни на есть деревенскими. На льняной скатерке стояли бутылка самогона, засолка из собственного погреба- большущие огурцы, зелёные помидоры, и множество грибов. В избе пахло укропом, хлебом и жаренной курицей.
Мужики и бабы, поочередно вставали, держа граненную рюмку и оборачиваясь на старенький, обшарпанный комод, на котором сверху лежал аккуратно сложенный платок, и обращаясь к нему, говорили ему хорошие слова.
Фотокарточки не было. В деревню фотограф заезжал не часто. А те ,что были, сгорели при пожаре. С паспорта сделать не успели, позабыли в суете или просто не знали. Тем более, за карточной нужно было ехать в район, а дороги развезло. Пообещали на памятник, к сорока дням, обязательно напечатать.
Мне нечего было сказать. Вернее, не хотелось. Я смотрела на знакомые стены, стол, печку, на нарезанные огурцы в блюдечке, на этот одинокий платок и пыталась вспомнить, как выглядела баба Настя в последнюю нашу встречу.
— Здесь останетесь или пое́дите? — Когда все разошлись, спросила соседка, тоже пожилая женщина, баба Шура.
Я мучилась с ответом и не знала, что сказать.
Оставаться не хотелось. Всё в доме было другим, хотя ничего с моего детства тут почти не изменилось.
— Не знаю пока. Не решила...
— Ну, вы думайте, а я покажу вам наследство, раз уж вы одна приехали. Баба Шура по свойски открывала ящики, шкафы, коробки. Показывала документы, квитанции, нехитрый скарб, накопленный за всю жизнь.
Я молча соглашалась , кивала головой, но мыслями была далеко.
— Может, пройтись захотите, покуда не уехали. У нас лес рядом, речка. Из одежды найдете сами, если что! Что нужно будет, спрашивайте, я рядом живу!- сказала баба Шура на прощание и тихо закрыла за собой дверь.
Под вечер в избе стало прохладно. Топить печь не хотелось. Мысленно я прощалась с этим домом, с бабой Настей, с огурцами из трёх литровой банки со старой крышкой, которую нужно было закатывать специальным допотопным приспособлением, с облезшей никелированной кроватью с шарами на спинке.
Чтобы согреться, попыталась найти что-то теплое из одежды. Я открывала шкафы, посмотрела на вешалку. Всё безрезультатно. Наши размеры не соответствовали. Бабушка была маленькая и сухонькая.
В поиске найти хоть что то, чем можно было укрыться, я открыла комод. В первом ящике были платки. И во втором. И в третьем тоже. Платки были разные.
Пуховые и ситцевые, льняные и из простой шерстяной ткани. Разноцветные, с петушками, в синий цветочек, даже в горошек.
Были парадно выходные, и на каждый день. Для дома и работы в поле. Я перебирала платки, как фотографии. Наверное, они о много могли бы рассказать, если бы умели говорить.
Я взяла тот, беленький , простенький платочек, что лежал на комоде, с которым все прощались вместо бабушки. Совсем застиранный. И я вдруг отчётливо вспомнила, как выглядела баба Настя.
— Ничего, — говорила она, — Жисть такая трудная у нас. Вот мы и разукрашиваем ее, как можем!
Бабушка повязывала платок узловатыми пальцами, предназначенный данному событию. Каждый был для особого случая- когда для похода в магазин, когда на праздник или в церковь или просто по дому.
Я долго разглядывала кусочек линялой материи в руках, на бахрому по краям и возле дырочки. Чувства нахлынули на меня и я всем лицом уткнулась в застиранный бабушкин платок.
Запахло очень родным и близким. Мылом, домом, сеном, борщом, курами. Я вспомнила своё далекое детство, вечер на закате солнца, пыльную дорогу, колодец с « журавлем», гусей, возвращающихся с поля. Бабушку, сидевшую на лавочке возле дома. Я с перепачканными руками и лицом, в коротеньком платьишке. Мы весело смеемся, глядя на друг на друга, и «жисть» мне не кажется трудной и тяжёлой.
Я вдыхала и не могла надышаться. Что то большее и теплое, словно платок обняло меня крепко и я заплакала.
Я не смогла остаться в избе, вызвала такси из города и под утро уехала.
Из всего наследства взяла только одну- единственную вещь, самое дорогое, что было в доме- счастливое, беззаботное детство, завёрнутое в старый бабушкин линялый платок...
Автор: Рустем Шарафисламов
