Сегодня у Ленкиной семьи банный день. С утра все заняты приготовлениями. Мать надела старенькое ситцевое платьишко, взяла голик и пошла в баньку. Как она сказала: «поскоблить и подтопить».
Воды в котле было немного и, как только она нагрелась, мать бросила в котел веточки мяты и полыни. Почерпнула большой ковш воды, плеснула на полок и стены. И начала скрести голиком. Ленка пристроилась на корточках в дверях и наблюдала, как из-под голика появлялись бело-желтые стены и полок. Мать напевала что-то веселое.
Все выскоблив, она окатила напоследок все еще раз горячей запашистой водой. Потом долила в котел воду, подбросила дров в печь. Выходя, плотно прикрыла дверь, взяла Ленку за руку, и они пошагали в дом.
В доме Танька, старшая Ленкина сестра, стояла на табурете и обтирала от пыли блестящие темно-зеленые листья огромного фикуса. Он рос в большой кадке и верхушкой упирался в потолок. Мать скатала с пола бордовые с зеленой полоской по краям дорожки. После бани вся семья любила ходить босиком по чисто вымытому полу, устланному домоткаными пестро-полосатыми половичками. На другой же день их снимали. В доме полы мать мыла тоже с травяным настоем.
В этот раз Ленке впервые доверили начищать до блеска самовар. Самовар был большой, пузатый, «с медалями».
Самовар вынесли во двор и поставили перед Ленкой. Ленка уже сидела на фанерке на земле и старательно терла два обломка красного кирпича друг о друга.
Мелкая красная пыль сыпалась горкой на землю, Ленкины ноги и подол ее платья. Пыльное облачко подхватывал ветерок, и уже были припудрены и Ленкин нос, и лоб, и щеки. Подцепив этой пудры на тряпочку, она начала старательно натирать пузатые бока самовара. Подражая матери, она тихонько запела, но быстро устала. Одновременно петь и натирать у нее не получалось.
Чихнув несколько раз подряд, Ленка пробормотала:
— Ты сейчас вси равно заблестишь, как миленький. Будешь блескучий-блескучий.
Плечи заныли, пальцам стало больно, и Ленкин пыл поубавился. Она начала хитрить. Стала пропускать сложные места у краника, у медалей, у ручек.
Отец с Сережкой, младшим братом Ленки, мели двор, покрытый рыжим слоем березовых «самолетиков».
Ленка заныла:
— Па-а-ап, а у меня не получается! Вона он какой большущий и пузатый.
Отец подошел, осмотрел самовар со всех сторон:
— Получается, Аленький. Еще как получается!
Щелкнул Ленку легонько по носу и ушел.
Полы помыты, половички расстелены, самовар начищен. Он стоит важный, с трубой, посреди двора и вот-вот закипит.
Мать с распущенной косой в голубой комбинации склонилась над комодом. Собирает белье в баню, раскладывая его по стопкам: «Мое, отцово, Лене, Тане, Сережке». Не поворачивая головы, крикнула отцу в другую комнату:
— Отец, спрыгни-ка в погреб. Достань брусники да варенья прошлогоднего. Девчонки больно любят.
С большой миской с цветочками по кромке и стеклянной вазочкой отец вышел. Ленка вприпрыжку пустилась за ним. Открыв люк погреба, отец ступил на первую перекладину лестницы, предупредив Ленку:
— Аленький, тихонько. Низко не наклоняйся. Упадешь.
Ленка улеглась животом на дощатый пол. Тускло горела лампочка, и от этого погреб казался таинственным и немножко страшным. Глубоко на дне его белел лед.
Перед весной отец привез большие кубики прозрачного голубовато-зеленого льда. Его спустили в погреб, а промежутки забили снегом. Снег уже растаял, ледяные же кубики нет. На них стояли бочонки с остатками квашеной капусты, огурцов. А в большой бутыли плавала моченая брусника. Вот ее-то отец и налил в миску.
На полочках где-то посредине стен погреба стояли банки с вареньем. С одной стороны — варенье этого года, с другой — прошлогоднее. Его Ленка с сестрой Танькой любили больше всего. Оно было твердое, засахаренное.
— Дочи, пошли, — позвала мать Ленку с Танькой.
В бане было жарко, парко, и вкусно пахло. Ленку мать посадила в детскую ванночку, куда она, в общем-то, не умещалась. Но Ленка складывала ноги по-турецки. Ей не хотелось с ванночкой расставаться.
Взбив в тазике пену из мыла, мать помыла ею головы Ленки с Танькой, потом свою. Пока мать путалась со своими длинными и густыми волосами, девчонки дурачились, кидались мочалками, плескались водой. Несколько раз намылив и ополоснув Ленку с Танькой, мать накрутила им на голову полотенца и укутала в простыни.
Румяные и разомлевшие белыми коконами девчонки пошагали к дому.
— Пусть отец с Сережкой идут! — крикнула им вслед мать.
— Ну что, намылись? До скрипа? — встретил их отец.
— Ага, ага, до скрипа, — дружно ответили Ленка с Танькой.
Они уселись на кровать сохнуть. Через некоторое время отец принес кокон с Сережкой и усадил рядом с ними.
Вся семья сидит за столом. Отец подогрел самовар, и теперь тот ворчит на столе перед ними.
— Мам, яичко хочу, — потребовала Ленка.
— И я, хочу коко, — протянул брат.
Сестра Танька промолчала, но было видно, что и она не откажется от яичка. Помыв в миске и ополоснув чистой водой, мать положила под крышку самовара вокруг трубы над водой яйца.
— Мне всмяточку... всмяточку... — затараторила Ленка.
— Мне в мешочек... в мешочек... — громко закричала Танька.
— Мне тоже, тоже, — крикнул брат Сережка, не уточнив, что именно — «тоже». Но все и так знали, что он любит всмятку.
— Отец, паси, — сказала мать.
Это означало, что надо вовремя вынуть яйца, чтобы они были в мешочек, всмятку, вкрутую. Отец открыл крышку самовара, заглянул.
— Мать, несколько штук на дно упало.
— Вынь эти сначала, а то переварятся.
Отец доставал яйца, поочередно охлаждая их в холодной воде. Яйца вкрутую доставал со дна самодельной мутовкой, сделанной из сосновой верхушки.
Ленка не успевала за всем следить. Все было интересно — и то, как отец доставал яички, и то, что делала мать.
Мать же достала из шкафа пакет из серой плотной хрустящей бумаги.
Ленка подскочила, заглянула и затрещала:
— И мне, и мне, и я хочу!
В пакете синел любимый всеми черничный кисель.
— Мам, а давай я насуваю киселя в кружки?
— На, насувай. Только надо говорить насыплю или накладу.
Ленка наставления пропустила мимо ушей. Она сосредоточенно, натянув нижнюю губу на верхнюю, расписной деревянной ложкой накладывала сухой кисель в кружки. Высыпав в свою кружку ложку с верхом, подумала и еще пол-ложки добавила. Мать подставляла кружки под краник самовара и, быстро размешивая ложкой, заваривала кисель. Самовар шумел, свистел, потому что отец добавил несколько угольков и лучин.
Ленкин кисель получился густой, еле ложка поворачивалась. А она такой и любила. Заглянув Таньке в кружку, скороговоркой затрещала:
— А у меня лучшЕе! А у меня лучшЕе! У тебя вона какой склизкий.
— Лен, прекрати. В следующий раз Таня будет накладывать.
Кисель остывает. Все едят моченую бруснику деревянными ложками из общей красивой миски. Ягодки плавают в бледно-розовом сиропе. Пресновато-сладко-соленые. После бани наипервейшее лакомство.
— Пап, а брусники на дереве вырастают? — Ленка смотрела на отца.
— Нет, Аленький, на земле на низеньких кустиках.
— Жа-а-лко...
— Почему?
— Я люблю, когда на дереве, — изрекла Ленка.
Отец с матерью засмеялись. Танька захихикала. И только брат Сережка сосредоточенно колупал яйцо. Все молча на него некоторое время смотрели, а потом, словно спохватившись, начали тоже колупать яйца и есть кисель.
Ленка первая отвалилась от стола, растянулась на кровати — руки-ноги в стороны.
— Пап, а Кутька тоже бруснику любит?
— Не знаю. Иди попробуй дать.
— Попробоваю... потом,... — не договорила Ленка и уснула.
Ленка проснулась, сквозь ресницы оглядела комнату. Комната казалась в полосочку. Она уже знала, что это из-за её ресниц: густых, длинных, прямых. Ленка поиграла ими. Прищурит глаза — все в полоску. Откроет — нет.
Отец читал газету на диване, Танька рисовала что-то, Сережки в комнате не было. Мать была на кухне, оттуда доносилось позвякивание посуды. Отец увидел, что Ленка проснулась.
— Аленький, вставай. Сейчас ваша любимая кока Фроня приедет. Мама пельмени стряпает. А я баньку опять подтопил. Может кока Фроня ополоснуться с дороги захочет.
Ленку как ветром сдуло с кровати.
— Ура! Ура! Кока едет, кока едет... Кокочка моя, любименькая моя...
Ленка прыгала, смеялась и пела:
— Ко-коч-ка мо-о-я... Ко-о-ка-а... Ко-коч-ка-а...
Кока была сестрой Ленкиной матери. Звали ее Ефросиния. Имя для Ленки трудное, поэтому она ее звала кокой Фроней, как, впрочем, и все остальные. Она была крестной матерью Ленкиной сестры Таньки. Ленка вся избегалась на улицу смотреть не идет ли кока. И все-таки пропустила. Кокин голос как-то сразу зазвучал во дворе. Ленка подпрыгнула и бросилась на улицу. Повисла на кокиной шее.
— Кокочка! Миленькая! Любименькая! Прие-е-хала! Я жду... жду, а ты прие-е-ехала!
От радости и счастья у Ленки слезы на глазах выступили. Свалившись с шеи коки, прижалась к руке и часто-часто целовала.
— Лен, погоди. Сумки поставлю, да обниму вас всех.
На крыльцо, улыбаясь, вышел отец. За его спиной встала мать, держа перепачканные в муке руки перед собой.
— Фроня, проходи. Рады тебе.
Отец обнял коку, а та, в свою очередь, поцеловала отца и мать Ленки.
— Уф... Устала... Жарко. Употела вся. — Кока обмахивалась платочком. В комнате запахло ландышем — любимыми кокиными духами.
— Отец, дай Фроне полотенце. Если хочет, пусть ополоснется.
— Да, Фронь, если хочешь, сходи. Я подтопил чуток баньку.
— Да, да, с удовольствием. — Кока ушла.
Ленка выбежала за ней. Пока кока Фроня ополаскивалась, Ленка ее ждала, сидя на корточках у двери бани.
Кока Фроня вышла из бани румяная, улыбающаяся, с мокрыми волосами. Ленка опять прилипла к ее руке.
— Что Лена-полено, соскучилась? — Кока обняла Ленку и прижала к себе.
— Ага, сильно даже, сильно-пресильно соскушнилась!
Ленка счастливо и радостно смеялась.
В доме, в зале кока Фроня уселась на диван и придвинула к себе большую сумку.
Сначала она достала большой сверток и подала Ленкиному отцу со словами: «Леш, это вам с Сережкой». Это были две рубашки. Белая рубашка для отца, серая в коричневую клетку Сережке. Дальше на свет была вынута стопка тканей.
— Зин, я тебе ситчику веселенького привезла да два отреза штапеля. Посмотри вот...
— Ой, Фронь, красота какая!..
Мать развертывала обрезы ткани и накидывала на себя. Ситчик пестрел горошком, цветочками, колечками. Штапель — по черному полю красными маками, бордовый с ярко-зелеными веточками. Мать всю себя с ног до головы обвешала тканями.
— Мамочка, ты такая же красивая, как кока Фроня!
Ленка не поняла, почему все засмеялись. Даже немного обиделась. Но долго обижаться ей не хотелось, и она опять заулыбалась.
— Девчонки, а это вам. Смотрите, какая красотища. Она раскинула по дивану целый ворох тканей: голубых, желтых, красных, в цветочек, в полосочку, в колечки, в горошек.
У Ленки глаза разбежались.
— Ну, Тань, выбирай, ты старшая, — сказала кока.
Танька с хитрой улыбочкой, покосившись на Ленку, начала копаться в ворохе. Ленка открыла рот, широко распахнула глаза. От такой несправедливости она заревела, что есть мочи. Размазывая слезы по щекам, не спускала удивленных глаз с коки. Такой обиды от нее, конечно, не ожидала. Кока наклонилась к Таньке, что-то ей зашептала, потом обернулась к Ленке:
— Лен, ты что, глупенькая, обиделась? Что ты, золотая моя! Мы сейчас с Таней самый лучший отрез тебе выберем.
Все еще всхлипывая, Ленка доверчивыми глазами смотрела на них. Кока раскинула перед ней голубой ситчик с белыми ромашками и желтыми пчелками на них.
— Вот смотри, это для тебя. У Тани нет такого.
Ленка заулыбалась, закивала головой: «Ага, ага, ага». И вдруг неожиданно расщедрилась:
— Тань, если хочешь, возьми этот матерьял. А я, вота, возьму с горошком, или вот этот... Или этот... Или...
Ленка замолчала. Она растерялась совершенно, ей хотелось все.
Мать стала брать из вороха отрезы и поочередно спрашивала дочерей: «Лен, тебе? Тань, тебе?»
Наконец все уладили, и мать ушла заваривать пельмени.
Все Ленкины печали и горести прошли, как летний дождь. За столом сидит вся семья и «любименькая» кока. Отец с матерью о чем-то тихо переговариваются.
Ленка, Танька и Сережка уплетают за обе щеки пельмени со сметаной.
— Зин, мясо-то какое положила в пельмени? — спросили кока.
— Да добавила к говядине свининки с жирком. А что?
— Так гораздо вкуснее. Нежнее, — ответила та, подавая матери тарелку для добавки.
Ленка подала и свою тарелку.
— Мам, дай и мне горазды-то еще. Вкусно!
Все захохотали. Ленка переводила взгляд с одного на другого, ничего не понимая.
— На, ешь свою горазду! — Мать поставила тарелку с пельменями перед Ленкой, которая поняла, что что-то не так. Но все улыбались, наивкуснейшие пельмени стояли перед ней, и она, тоже засмеявшись, стала есть.
В приоткрытые окна струилась прохлада. Все спали.
Прежде чем угомониться и уснуть, Ленка успела подумать: «Скорее бы и она стала, как мама и кока, красивая и старая. И тогда бы у нее было много-премного всяких матерьялов, чтобы нашить красивых платьиц».
Ленка лежала поверх одеяла вниз лицом, неловко подвернув под себя руку. Как сон настиг, так и уснула.
Сегодня у Ленки был длинный, волнующий, интересный и счастливый день.
Автор: Елена Матвеева Алена Захарова
