Сентябрь, крадучись, щедрой пригоршней отсыпал золота на деревья, приструнил взбалмошное скорое лето первым стылым ветром. Неожиданно холодным дождём отмыл небо до пронзительной сини. Всё. Считанные дни резвиться жаркой красавице — осень пришла!
Никодимовна с утра подхватилась, с хозяйством управилась, избу вымела, к соседу Фёдору сбегала – кролика освежевать. Запыхалась. Семьдесят два года уже, не девушка. А раньше-то, раньше…
Да что уж «раньше» вспоминать, утекло уже то «раньше», осталось одно «теперь».
Отдышавшись, нарвала букет хризантем в палисаднике, в дом поспешила, на просторную кухню, где плита вместе с мойкой и крохотным кухонным столиком-шкафчиком, была отделена от всей кухни занавеской из яркого ситца. Она поставила охапку цветов в глиняную вазу, для запаха. Потом накинула поверх одежды старенький халатик, повязала новый цветастый платочек на манер косынки — узлом на затылок. Заглянула в холодильник, проверила припасы и взялась за готовку. Дочки сегодня в гости собрались, встретить нужно, угощение приготовить.
Тесто на пироги уже пухнет, через край кастрюли выглядывает. Очень уж хочется всех обрадовать, каждой дочке по вкусу пирогов настряпать: Сашеньке – с капустой, Зинушке – маковый, а Мариночка, младшенькая, обязательно с грушёвым повидлом спросит. А от кролика в сметане — с лучком да морковочкой, с чесночком да петрушечкой, да картошечкой под бочок – кто ж откажется, всяк захочет.
Уже пять лет Никодимовна одна живёт – деда Бог прибрал. А девчонки когда ещё разлетелись — внуки уже выросли. Три дочери с дедом нажили, на ноги поставили, дед говорил: на крыло. Не далеко-то они разлетелись, по соседним сёлам живут, а младшая — в городке, в получасе езды. Вроде и близко жизнь раскидала, а видеться некогда, своя у девчонок жизнь.
Старшая, Сашенька, на пенсию уж собирается, выросли дочки совсем.
Никодимовна кухарила, между делом размышляла, деда вспоминала, жизнь, которая пробежала вдруг, просЫпалась, но под Богом все, все там будем.
Рано деда не стало, да лучше так. Мужику тяжело одному оставаться, а она ничего, потерпит.
Калитка железом загремела, собака гавкнула. Старуха выглянула в окно. По дорожке Маришка шла, с сумкой и цветастым тортом под прозрачным колпаком.
Кинулась мать на порог, младшенькую свою встречать:
-Мариночка, дочечка. Да как рада я тебе, как рада. Да соскучилась как по вас, ты бы знала, дитё.
Она тянулась к дочери, цепляясь за белоснежный плащ, чтобы поцеловать, но попала мимо губ, ближе к уху – увернулась Маришка.
-Мам, ну ты что. Помада ж у меня. Я тоже рада. Тоже соскучилась.
-А ты что, одна? Вы ж сказали вместе приедете? Я всех вас жду, и внучиков тоже.
Никодимовна растерялась, сникла, но дочка поспешила её успокоить:
-Да приедут они, мам. Шурка Зинку привезёт. А я подумала, что лучше раньше приеду, помогу тебе чего. Поговорю с тобой. Мой на работе, так я на автобусе.
-Да чем же ты мне поможешь, нарядная такая, да разве я дам чего делать у меня, ты что? Я вас всех ждала.
-Ты что, мне не рада? Приедут они, приедут, — с капризом в голосе сказала женщина.
-Да что ты, Маринушка, рада я. Не подумавши, говорю. В дом пошли, я уж пироги сейчас в жар ставить буду, подошли уже. Посидим и поговорим, идём.
Старуха усадила дочку к столу, покрытому клеёнкой, квас из холодильника достала, в голубом эмалированном бидончике с деревянной ручкой на металлической дужке, кружку такую же подала, и нырнула за занавеску — к плите поспешила.
— Ты, дочка, говори, не смотри на меня. Руки дело делают, а уши не занятые. Рассказывай: внучатки как, зятёк, сваты?
— Мам, потом об этом. Я с тобой по делу поговорить хотела.
Никодимовна из-за занавески к дочке подалась, всмотрелась в глаза:
— Случилось что? Ты не таись, всё матери рассказывай, — сказала строго.
— Да нормально всё. О тебе хотела поговорить, — дочь улыбалась, пытаясь успокоить мать, но у той сердце тревогой взялось, заныло.
— А чего обо мне. Нормально всё у меня. Я уже огород потихоньку вскопала, зерно в совхозе получила, курочкам своим. Муку на пай дали, масло – приезжайте, берите. Хорошо у меня всё, не переживай. Соседи мне помогают, Егор Кузьмич вот вчера…
Мать собралась рассказать дочери о своём житье-бытье, но та перебила:
-Мам, мы дом твой решили продать, — и посмотрела, чуть прищурившись, напрягшись, ожидая реакции матери.
Никодимовна замерла, а потом медленно опустилась на стул, который удачно оказался рядом.
-В стардом ? – сипло прошептала бабулька.
-Ну почему в стардом? Что ты говоришь? Я тебя к себе хочу взять. Сколько тебе в деревне жить? У нас поликлиника рядом, парк, кинотеатр — культурная жизнь.
Если ты ко мне переберёшься, то дом твой я себе вытребую. Викуша в институт поступила, нам деньги нужны, а ты в её комнате поживёшь. Ты сама подумай, тебе же лучше будет. Ни забот, ни хлопот, поживёшь как при коммунизме. Ты ж рассказывала, как в молодости мечтала.
Женщина громко, засмеялась, но мать даже не улыбнулась. Молча пошла к плите и загремела посудой. Марина пошла следом, попыталась уговаривать мать, потом заплакала, за плечи обняла, опять что-то говорила, но старуха молчала.
Вскоре заурчала машина на тихой сельской улочке, прошелестела по листьям под окна дома, дверцы захлопали, калитка звякнула, каблучки стуком к дому прошли – дочки приехали. Никодимовна присела на край стула, в уголке рядом с плитой, сложила шершавые, сухие руки на коленях и замерла, опустив глаза к выкрашенным в цвет горчицы деревянным половицам. Марина выбежала в веранду, сестёр встретить. Дочери зашли осторожно, негромко. Видно шепнула Маринка им уже чего-то. Они потоптались, замешкались, а потом решились, прошли за занавеску, обступили мать, заговорили:
-Мам, ты чего встречаешь нас так? Не рада нам? Может, случилось чего?
Старуха молчала, подобрав нижнюю губу, но решилась, подняла глаза на дочек, на красавиц своих, вздохнула — совсем взрослые – встала со стула.
-Давайте девчата стол накрывать, — сказала и опять встала к плите.
Взвизгнула дверца духовки, кастрюли задвигались. Мать раскладывала угощение по мискам, выпечку резала на щедрые куски, велела нести на стол. Ложки, тарелки загремели, стаканчики глухо звякали стеклянными боками, пока их несли на стол. Булькало, стукало, шуршало, гремело и хлопало — кухня заполнилась звуками и запахами. Дочери оживились, загалдели — суета началась. Всё вроде было хорошо, даже весело, но пропала живость в движениях старухи, а глаза потускнели. Как будто устала она вдруг.
Сели за стол. Никодимовна угощала своих дочушек, расспрашивала, отвечала на их вопросы, но как будто между делом, издалека. Как будто отстранилась какая-то её часть, отошла. Остались только голос и тень.
Прошёл час, другой, и сёстры всё-таки решились на важный для них разговор. Первой начала старшая Шура, которая всегда была решительной, знала, чего хочет и могла разложить всё по полочкам, главным бухгалтером соседнего совхоза работала. Шура придвинула свой стул ближе к матери, взяла её ладонь в свои руки и вкрадчиво заговорила:
-Мам, мы вот тут посоветовались и решили — хватит тебе одной жить. Мы же понимаем, как тебе тяжело. Перебирайся к нам. Выбирай к кому ехать, мы все согласны. А хочешь, по очереди у нас будешь жить…- она подождала ответ и неуверенно добавила, — ну, что ты молчишь, мы же о тебе думаем? О тебе переживаем…
Хозяйка молчала. Она была крепкой ещё старухой, не высокой, не низкой – в самую меру.
Бог здоровьем не обидел: ноги на погоду ломило, спина, конечно, подводила – у кого не бывает. «Силы уж нет такой, как раньше была, когда в поле мешками картошку таскала, да на ферме фляги с молоком ворочала – это правда. Так и жизнь другая. Не надо баню топить, воду таскать. Газ в селе давно: хоть готовь, хоть грейся. Огороды отрезали, улица новая по ним прошла, раньше двадцать пять соток было, теперь только десять. Сейчас люди не работают так, как раньше, какая тяжесть, чего обо мне теперь думать?» — рассуждала Никодимовна. И молчала…
-Мам, за что же ты с нами так? Мы с добром приехали к тебе, а ты молчишь, как будто мы зла тебе пожелали, — подключилась средняя, Зина. — Ты пойми, это наш моральный долг, заботится о тебе, у нас душа болит, что видим тебя совсем редко. Мы бы и рады приезжать, но работа, семья, дети – тебе ли не понимать.
Ты знаешь, мамочка, как мы уважали тебя и отца всегда. Да что там уважали, любили и любим, поэтому и переживаем, нервничаем, за здоровье твоё опасаемся. А потом, дом ветшает без отцовской руки, ещё пару лет и за копейки продавать придётся. Ты взрослый человек и должна понимать, что это обычный житейский подход к элементарным материальным проблемам.
«Складно Зиночка говорит, красиво. У неё всегда пятёрки по литературе были, в отца умом. Не зря завучем поставили.
Образумить меня хочет, усовестить. Видать срок мой пришёл — обуза я им. Обдумали всё. А меня не спросили. Жила хозяйкой, а теперь как?» — Никодимовна рассуждала внутри. Без обиды, без горечи, рассуждала, просто понимая, что уже ничего не изменить. Она сидела, не шевелясь, так и не произнеся ни слова в ответ. Смотрела на узкие ровные половицы и думала, что скоро кто-то другой будет ходить по её следам.
Вспомнилось в одно мгновение, как с Васенькой жили в этом доме. Она вспомнила, как муж заносил в дом, в своих больших руках, каждую из дочерей. В свёртке из стёганого одеяла, перехваченного ярким, розовым бантом из капрона. Шурочку, когда родня в складчину только выстроила эти стены, когда от них ещё пахло побелкой и краской. Зиночку, когда уже дом заполнился самодельной мебелью, сделанной руками мужа и свёкра. Шура уже в садик ходила. А Маришу родили, когда Вася уже завфермой стал. В доме ковры, диваны, мебель красивая появилась.
Не ждала Никодимовна, что её старый просторный дом, который хранит в памяти все прожитые радости, станет важней её самой. Да и сколько он стоит — тысяч триста, пятьсот? А ведь в доме этом детство дочек прошло, а как ей самой от этих стен оторваться?
Молчание стало напряжённым. Сёстры переглядывались, обменивались жестами, знаками, подбадривали друг дружку, знали, что не так просто мать сломить, если она воспротивится. И вдруг не выдержала Марина, которая была женой ответственного работника и умела решительно браться за дело. Она хлопнула ладонью по столу, распрямилась пружинкой и бросилась к матери. Склонилась почти к лицу и закричала:
-У тебя совесть есть? Привыкла всё по-своему выворачивать. Всё сама, сама. Хозяйка! Ты о нас подумала? Мы дела побросали, семьи, тебя уговаривать приехали. Я на автобусе в пыли тряслась, думала, подготовлю, уговорю, а ты надулась. Нам перед людьми неудобно, что ты здесь одна, в селе этом. И чего мы тебя уговаривать должны? Мы решили, так ты прислушаться должна, согласиться, спасибо сказать, что о тебе переживаем.
«Эх, Мариша, Мариша. Уж о тебе-то думала больше всех, лучшие куски тебе сберегала. Старшие семьями обзавелись, а тебе уж как младшей всё без счёта доставалось. Первый раз при мне на крик перешла, значит и правда силы мои ушли. Маришка цепкая, к жизни хваткая, сразу чует, где её верх» — старуха съёжилась внутри, похолодело под сердцем. Она почувствовала боль и слёзы, которые жёстким комком к горлу подошли. Не будет она плакать, ни к чему.
Никодимовна поднялась, сказала негромко:
— Продавайте. Решили, значит, продавайте, – сказала и пошла прочь, за занавеску, на свой стул в уголке.
Несколько минут продержалась полная тишина, и опять не выдержала Марина, первой заговорила:
-Я мать возьму. Викуша учиться уехала, комната свободная. В ней мама и будет жить, – она посмотрела на сестёр. Сёстры молчали. Тогда она сделала решительный ход. – А дом я заберу за то, что буду ухаживать за мамой.
Это была бомба, которая взорвала обеих сестёр. Начался спор. Упрёки перемежались криками и обвинениями, всё поливалось ругательствами, как грязью.
Мать слушала и не узнавала своих дочерей — неожиданно они стали чужими. Никогда в этом доме не было такого скандала, ни она, ни Васенька не позволяли себе грубым словом кого-то обидеть, а уж девчонок растили как цветы. Никодимовна привалилась головой к стенке, боль в сердце становилась сильнее, а ноги взялись холодом. Она позвала дочек, но её не услышали: сёстры, отвоевав равные права на дом, принялись делить остальное добро. Последнее что слышала мать, как они спорили за холодильник.
Никодимовна погрузилась в темноту, внезапно сменившуюся ярким светом. Она огляделась и увидела своего Васеньку, улыбающегося и радостно бегущего ей навстречу. Стало необыкновенно легко...
Автор: Тамара Розинская
