Бабушка Катя моя прожила долгую жизнь и много чего повидала. Неграмотная, она рассказывала мне не сказки, а истории без вымысла. Даже про колдунов деревенских потому, что сама в них верила. Говорок имела своеобразный и, не особо смешливая, не замечая, смягчала даже не особо весёлые случаи, своеобразным юмором. Поступки её, отношение к людям, к малым и большим событиям шли от сердца и были по крестьянски мудры. Предлагаю читателям два эпизода из её жизни, хранимые памятью, как драгоценные.
Бабушка красивой была всегда — невысокого роста, аккуратная, ладная, а из глаз — синие брызги. Носила просторные, штапельные кофточки, две юбки — исподнюю и верхнюю. Непременно платочек, завязанный плотным узлом. Одежду бабушка не покупала, а шила на старенькой швейной машинке «Зингер.» И очень жадной до работы была. И это несомненно добавляло ей привлекательности в глазах мужчин. К ней не раз сватались после войны (муж Кати на фронте погиб), хотя вокруг было много и более молодых женщин, не обременённых детьми.
Сосед Пётр тоже когда-то звал бабушку замуж, но получив отказ, женился на востроносой Марусе и уж не одно десятилетие они были соседями с общим забором. Вспоминая былое или желая раззадорить свою жену — бабу Марусю, дед Петро, выпив, горланил: «Одно твоё слово, Катерина, и Маруську в деревню сошлю. К родне!» Маруся, годами бабушки моей моложе, шустрая, но уже с лёгким поклоном земле, злилась и ревновала невероятно.
И шла на Катю тайной войной: отодвигая доску в заборе, запускала в наш огород своих кур, которые обожали клевать викторию. Собрав полную горсть гусениц, перекидывала их на бабушкину капусту. И что-то ещё по мелочам, но неприятно. В трезвом состоянии дед себя соблюдал, помня кто мать двух его сыновей. Но самогон у него не переводился, а значит дурил он довольно часто, забрасывая дела и неся всякую чушь.
Баба Маруся очень страдала по этому поводу и вот как-то баба Катя ей говорит:" Слыхала я, про знахарку, которая отучала пить проверенным лекарствием. Не без оммана (обмана), конечно, но так ить дело того стоит." Маруся ручками сухонькими всплеснула: «Трешник не пожалею, Катя. Сведи меня к ней!» Бабушка ответила, что они и сами справятся. И даже «лучче.»
И вот как -то бабушка к ним пришла с каким-то «неотложным делом,» которое никак невозможно через забор решить. Соседка затевала квашню, а Петро с похмелья маялся. Старушки с самыми безмятежными лицами чаю испили и Катерина издалека начала: «От ить, живёт человек, а сам бактэрЯми набит. Что он ест, то и они. И главно — им хорошо, а ему ишо лучче. Они по всему нутру передвигаются и питание разносят. Фелшер сказывал, когда мне горло резали.» Тут баба Катя, для убедительности, продемонстрировала шов (ей зоб удаляли) и продолжила:
«Вот ежели кто выпиват через край, бактэрЯм не в мочь становится и давай они из всех щелей лезть, спасаться. Ухи, рот, глаза, задница — всё им выход. Денно и нощно выходят, а человек весь в бактэрях сидит. И еда у него с ними вперемежку и питьё. Как последний бактэрь выползет — организьму приходит хана. Никто питание не разносит и лежит оно внутрях, гниёт. Открывается рвота. Человек скудеет и помират.»
Петро, на мичмана когда-то учившийся, то бишь с образованием, недоверчиво хмыкнул: "Ты, Катя, тёмная. Не бактэры, а бактерии. "
Бабушка махнула рукой: «Да хоть, как назови, а я засиделась. Прощевайте.» И ушла, перемигнувшись с Марусей. Уже вечерело. Подав ужин, хозякйа промолвила небывалое: «Ну, что ты маешься, Петруша, здоровье поправь.»
И самолично налила Петру самогона. Оторопел, но рюмочку хряпнул. Маруся подаёт вторую, что-то тайно плеснув в неё из баночки, принесённой Катей. Дед и не заметил, что самогон прозрачность утратил. Закусил и отправился спать. На счастье жены без скандала. Захрапел, а Маруся неподалёку пристроилась, словно ожидая чего-то.
Часа через два Петро заворочался. Жена подскочила с каким-то кулёчком, покопошилась и снова села напротив. Муж сел, застонал: «Ох, лихо мне, плохо!
Крутит, вертит внутри. Дай скорее воды!» Маруся метнулась за кружкой и услышала крик: «А-аа, бактэры вылезают!» Вернулась, а по подушке мужа какая-то мелкая живность во все стороны ползёт, извивается. Сунула Петру кружку с водой, но только пить начал, отбросил — и в ней «бактеры» оказались.
Он решил, что они из него в воду попали. Простонал: «Бактэры меня покидают, Маня, скоро помру!» И начало мужика рвать — полоскать безудержно. Честно сказать, у Маруси от страха сердце зашлось: «А ну, как помрёт мой Петруша?! Послушала Катьку и мужа сама отравила!» И надо бы врача вызвать, но до телефонной будки бежать да бежать. Мучение Петра закончилось только под утро. Лежал бледный, обессиленный и мог пить только кисель с радостью отмечая, что нет в нём никаких «бактэрей.»
На самом деле «лекарствие от пьянства» было весьма незатейливо. В самогон мужу Маруся плеснула принесенный моей бабушкой отвар, вызывающий рвоту, а замечательных «бактэрей» они обе насобирали по огороду. Червячки, мелкие гусенички. Под впечатлением от "психологического давления " бабы Кати, не особенно трезвый дед, увидел в них «бактэрей.»
С этого дня, как бабка Петра отшептала. Был случай, капнул себе самогона, а в него какая-то соринка попала, у деда пошёл рвотный рефлекс. Маруся совала моей бабушке «трёшник,» но та рассердилась. Подругами закадычными бабульки не стали (Маруся так и видела в Кате соперницу). Зато куры соседские на нашем огороде больше не появлялись.
Но если сосед Петро больше языком молол, то другой «кавалер» всерьёз намеревался жениться на моей бабушке, хоть ей уж восьмой десяток пошёл. Как-то на базаре баба Катя потолкалась «для антиресу» в медовом ряду и видно приглянулась торговцу — пасечнику. Крепкий дедок выспросил, где Катя живёт и какое семейное положение имеет. Сам он вдовствовал много лет. Взрослые дети проживали со своими семьями и плохо дедку жилось без хозяйки.
Жил он «далёко» — возле самого леса. Но заявился к бабушке уже неделю спустя. Со стаканом мёда. Баба Катя стирала бельишко в корыте. «Девушка» гордая и с «карактером,» удовольствия она не выказала. Достирала. Гость рядом стоял, с ноги на ногу переминаясь. Я получила наглядный пример, как надо набивать себе цену. Наконец, пасечник был приглашён в дом.
Вернее в ту единственную комнатку, которая квартирантам не сдавалась. Не от жадности бабуля жила в тесноте, детям (взрослым, но с трудными судьбами) помогать не уставала. И вот стол накрыт. Очень кстати, к мёду, оказались утрешние блины. Гость ел да похваливал. Про пчёл, погоду рассуждал. А потом я играть ушла — скучные разговоры надоели. Пасечник приходил к нам ещё пару раз и всякий раз приносил сорт нового мёда в том же количестве.
Наступил день, когда бабушка надумала нанести ему ответный визит. Переплела мне косицы (обычно я дня по три со «старыми» бегала), выдала свеженькое платье и сама нарядилась, как для церкви. Сначала на автобусе ехали, а потом долго пешком шли. Бабушка меня учила: «Молчи, не встревай. Конфетку или печеньку какую больше одной не бери. Скажут: погуляй, нигде не лазь, а то знаю тебя, вражину. Сядь да посиди на крыльце.» Я обиделась: «Тогда бы одна шла!» Бабушка подтянула уголки платочка потуже и выдала: «Одинокой бабёнке к мужику ходить — себя срамить.» О, как!
Ах, какой просторный и замечательный дом оказался у пасечника! И как интересно да удобно всё устроено: вода (пусть только холодная) льётся из крана, в уличный туалет по коридорчику можно пройти, что для зимы очень ценно. Мебель справная и есть телевизор. У бабули и в доме, и на улице были умывальники. Туалетная «кабинка» располагалась в глубине огорода, а телевизор она изредка соглашалась посмотреть у соседей. Только радио вносило в наш быт разнообразие.
Посидели. Чай попили с пирогами, что мы принесли. И бабуля меня под столом пнула. Я поняла, что наступила минута того самого разговора для которого мы и пришли. Но вот какого? Хотела в сад пройти — там у забора стояли пчелиные домики, но калитка оказалась закрытой на замок. Как и сарай. И банька.
Смирившись, что обследовать ничего не удастся, я подкралась к двери и поймала слова пасечника: «Будешь у меня в меду купаться.» Дожившая до пионерского возраста, я поняла: дед обещает бабуле сладкую жизнь. И я захотела в неё вместе с ней — уж больно мне у пасечника «пондравилось.»
Но вот толкование их закончилось. И мы восвояси отправились. Хозяин пытался задарить бабушке на этот раз двухлитровую банку с медком, но она категорически отказалась: Идти далёко, нести тижало. "Он проводить нас не предложил. Потопали. Я изводила бабулю беспардонными вопросами пока она не сказала сердито: «Замолчи, а ты!» Но уже вечером мы обсуждали с ней «медового жениха,» лузгая на крыльце семечки.
«Дом — хоромы. Курей много. Продават яйца-то. Не только мёдом живёт,»- говорила бабушка. «Значит богатый?»- жадно уточняла я, прикидывая сколько денежек мне могло бы перепадать на мороженко и кино, если б пасечник стал моим дедом. И телевизор не придётся смотреть у соседей. И блины буду есть с мёдом. И не будет за стеной квартирантов, которые, впрочем, мне совсем не мешали. Завидный дед, одно слово.
«А то! Медовый!» — хитро бабушка на меня посмотрела. И тогда, осмелев, я потребовала: "Ты вот, что, бабуль, выходи за него! Будем в меду купаться и бабка Маруся, соседка твоя, обзавидуется. " Баба Катя чуть отодвинулась и с интересом на меня посмотрела: «Да только ты-то ему на что? У него свои внуки есть.» У меня аж губы от обиды задрожали: не желала бабушка брать меня в новую, «медовую» жизнь.
Баба Катя обняла меня, покачала, как маленькую: «Глупая ты душа. Ему работница нужна: портки стирать, в огороде гнуться, пироги печь. Он счас, как пчёл на луга вывозит, работника нанимат, чтоб огород поливал да курей кормил. Это ж расход. Дом мой весь предлагат сдавать. Мол, подкопим, мотоциклетку купим.
Всё уж сложил, а меня не спросил. Жадный он, детынька. Вишь, сколь мёду нам приносил — напёрсток, а рядом заживу — ложки не съем.»
Оказалось, «добрый» пасечник обо мне сказал: «Внучка у тебя крученная.» И ещё поинтересовался есть ли у меня родители, а то я почему-то вечно толкусь возле бабушки. «У меня ты, как в своём дому, а туды ни тебя, ни мамку твою не зазовут. У него своя кровь есть, чужие не надобны.» Я не понимала: «Так ты не пойдешь за него? А ходили зачем-присматривались?» Бабушка усмехнулась: «Я что — полоречная? И в уме не держала. А погостевала из антиреса.»
Поздним вечером, утопая месте с бабой Катей в перине, под её похрапывание и тихое журчание радио, висящее на крепком гвозде, я думала, как странно устроен мир взрослых. Сейчас в моём распоряжении одна бабушкина комната с печкой и нет телевизора. В туалет топать в конец огорода, но я гордо называюсь «хозяйская внучка.» И это даёт мне право горланить по утрам песню про барабанщика, представляя, что квартиранты молчат потому, что им очень нравится моё пение.
А если богатый пасечник станет мне как бы дедом, я превращусь в никому не нужную внучку и бабушку мне будут только через забор показывать. «Да, не всё то золото, что блестит. Свой уксус слаще чужого мёда и лучше быть лягушкой на болоте, зато — царевной,»- вот какие-то такие ценности сложились тогда в моей голове, прежде, чем сон смежил веки.
Автор: ЛинаSвами
