Настасья

Утро Настасьи Дмитриевны не задалось. Будильник прозвенел раньше, чем организм смог проснуться. Глаза не открывались, ноги поплелись к клозету. Там впервые за несколько дней все сработало как часы. И на ощупь была вытянута влажная салфетка. Организм зашевелился, но главный центр управления продолжал спать. И забыл, что салфетки еще бывают для протирки сантехники. Купила когда-то, а мыла по старинке.

Разницу между мягким слоем «алоэ вера» и салфеткой с алкоголем для уничтожения бактерий не стоит объяснять. Глаза широко открылись, не в состоянии даже моргать. Тело затряслось, сдерживая крик. Разбудить соседей не входило в утренние планы.

Окончательно взбодрившись, Настасья направилась готовить завтрак. Как обычно, сварила две овсянки: одну на воде, другую на молоке. Накрыла на стол. Кофейник белый, бабушкин, изысканный. Чашки. Овсянка. Горсть замороженной клюквы на горячей каше моментально растаяла и дала цвет, сок, аромат.

Накинула на плечи пуховый тонкий платок, подошла к окну. Привычный пейзаж умиротворял, но не вселял надежду на наступающий день.

Обернулась к двери: никто не вошел в крохотную кухню. Вздохнув, села завтракать.

Есть не хотелось, и она открыла томик с рассказами. Пробежавшись глазами по первым строкам, резко закрыла книгу: надо идти.

Приведя себя в порядок, оделась и подошла к двери. Минута на скромную молитву перед выходом, и вот уже она идет по заснеженному городу, притихшему, нарядному, в льдинках, в замерзших лужах.

Дорога до работы занимала минут двадцать. Из них пять минут можно было стоять на мосту и смотреть на замерзшую реку. Местами темная вода проступала синевой под глазами. Ночь бессонная не красит лицо. Река, старая подруга, не спала всю ночь, как и Настасья Дмитриевна.

Вот и высокое крыльцо родного института, где проработала всю жизнь. По привычке пересчитала ступени — ровно двенадцать, как месяцев в году. У марта, например, выбоина в граните. А сентябрь отличается цветом: его вообще заменили полностью, истерся. Самый популярный месяц у студентов.

Она подошла к массивной резной двери и уже протянула руку к бронзовой голове дверной ручки, но замерла, будто испугавшись чего-то; тихо попятившись, медленно побрела обратно домой.

Дома осторожно опустилась на маленький пуфик у двери и заплакала. Шел тридцатый день ее заслуженного отдыха. Она каждое утро забывала об этом, шла на работу и каждый раз возвращалась.

На столе остыла овсянка.

— Ты опять не поел, — со вздохом сказала она.

Очистив тарелку, принялась ее мыть, тщательно, с двух сторон; осторожно положив в сушку, тихо вышла из кухни.

Остаток дня прошел как обычно: она лежала на кровати лицом к стене, с открытыми глазами и ничего не делала.

Новое утро было неизбежно. Она снова перепутала салфетки. Психанув, выбросила всю пачку в окно.

Иногда достаточно одного нелогичного движения, чтобы сломать алгоритм и вывести новую формулу. Она не сварила кашу. Выпила горячей воды вместо кофе.

— Смысл варить тебе кашу, если ты все равно не ешь! — Подумала и добавила: — Ты не ешь! Ты не ешь! Потому что ты умер! Ты оставил меня! А я теперь здесь, старая идиотка, ругаю покойника.

Уходя из дому, громко хлопнула дверью.

Тридцать дней полного и беспросветного одиночества. Отрицания. Нежелания жить. Но если чего-то в этой жизни стоишь, то, прежде чем сойти с ума, нужно выполнить свое самое безумное, заветное, искреннее желание.

* * *

Настасья Дмитриевна много лет преподавала. Студенты ее любили, но той студенческой любовью, когда больше побаиваешься, чем любишь.

В минуты откровения она учила их главному — держать удар. Об этом говорится в любой книге. Ее бесила формулировка — «мотивирующая» литература. Язык сухого менеджмента крадет у нас сокровенные звуки и буквы. Правильно сказать — «вдохновляющая». Истинная история способна вдохновить.

И ее история — не серый поток дней, состоящих из маленьких и больших дел здесь и сейчас, когда единственный близкий человек ушел туда, где нам всем быть. А у нее даже нет здоровья усыновить кошку.

Когда наступил заслуженный отдых, пришло время для решительных действий. Она собрала всю себя в крошечный, немного трясущийся кулак и двинулась вперед по уже созревшему плану.

Через час она стояла на пороге квартиры со списком жильцов перед вереницей разнокалиберных дверных звонков. Пробежавшись глазами по списку, уверенно нажала на кислотно-зеленую кнопку.

Через некоторое время из двери высунулась заспанная голова в дредах:

— Ой!

Дверь захлопнулась.

— Саня, открой, это я!

Дверь уже открылась настежь, и лохматый Саня молча обнял учительницу.

— Говорят, вы на пенсии. А потом... ну... это... — он замялся. — Я подумал, что вы умерли.

— Вот дурак! Стадия отрицания — забыл, что ли?

— Нет, нет, не забыл, проходите.

— Я по делу.

— Да какая разница! — он повел ее за сухую маленькую руку в свою комнату.

Настасья Дмитриевна с интересом рассматривала интерьерный бардак и великое искусство беспорядка.

— Вы… это… простите, тут не прибрано. Это… знаете, я ж весь в работе. Не прибираюсь, в общем.

Они уже зашли в просторную светлую комнату, заваленную старыми мониторами, системными блоками и другим барахлом. Из-под наваленных на раскладушке одеял свисала стройная девичья ножка. Саня ловко закинул ее под одеяло, и раздалось сонное ворчание.

Настасья Дмитриевна скромно присела на краешек плетеного стула. Саня плюхнулся в крупное офисное кресло.

Она складно изложила суть своей просьбы. Как человек, выросший без вмешательства электроники в обычную жизнь, она не дружила с кнопками. И втайне гордилась принадлежностью к людям, не познавшим великую сеть. Но жизнь есть жизнь, и приходится подстраиваться.

Саня внимательно слушал. Кивал головой. Иногда вскакивал и быстро бегал по комнате взад-вперед.

Во время разговора лохматая обладательница симпатичной ноги вылезла, позевывая, из-под груды одеял и, пошатываясь, вышла. Вернулась милой девчушкой в шортиках и маечке, с волосами в хвост. Принесла поднос с тремя смешными чашками из разных сервизов с немного стертым рисунком. Но чашки были целыми.

— Кофе?

— Да. Спасибо… — буркнул Саня. Настасья Дмитриевна поблагодарила и пригубила чашку. Аккуратно поставила на стол.

— Не понравилось? — спросила девчушка.

— Божественно, — ответила Настасья и, чуть смягчившись, добавила: — Давление.

— Кстати, о давлении, — прокомментировал Саня. — В Испании есть города, где круглый год идеальный столбик барометра. Отклонение максимум на три деления.

— Ты идеальный агент и помощник отчаявшихся старушенций.

— Отчаявшиеся старушенции акафисты читают… или что им там еще полагается делать. А вы просто мой идеал.

Она смущенно покряхтела.

— Доехать бы. Да подготовить все.

— Не волнуйтесь, Настасья Дмитриевна. Все будет хорошо.

Девчушка наконец подала голос:

— Я схожу с вами в паспортный стол и в посольство. И везде, где потребуется.

— Спасибо, дорогая. Спасибо.

* * *

Спустя всего три месяца Настасья Дмитриевна стояла посреди аэропорта.

— Пулково… — сказала она тихо, — я никогда здесь не бывала. Жила в часе езды, а не бывала. Какое индустриальное строение.

— Вот теперь побываете.

За время подготовки они сдружились, научившись чувствовать невысказанное.

Саня приобнял ее:

— Ничего-ничего… Вернуться всегда успеете.

* * *

Квартиру в центре города удалось удачно сдать. Они открыли визу и сделали загранпаспорт. Саня помог научиться пользоваться планшетом и банковской картой.

Он не просто помогал, он был нанят Настасьей Дмитриевной агентом. Теперь он ее управляющий.

Были забронированы апартаменты в небольшом курортном городе и куплены удобные дорожные вещи.

Ни разу никуда не выезжавшая Настасья робела. Трясясь и покрываясь мелким бисером пота, уверенно двигалась в сторону трапа.
Саня даже нашел через соцсети людей, которые встретят Настасью Дмитриевну по ту сторону.

Уже в самолете она тяжело вздыхала, теребя шейный платок. Потом незаметно для самой себя задремала.

* * *

Испания.

Воздух другой. Суше. Ароматней. Временами резкий, пьянящий.

Звуки. Запахи.

Небо выше. Краски ярче. С непривычки кажется, что мир напечатан на листе глянцевой бумаги.

Застыла Настасья перед всем этим великолепием в тихом восхищении.

Из забытья вывел голос с мягким армянским акцентом:

— О чем задумалась, да-арагая? Настасья Филипповна? Я Сане друг ба-альшой.

— Ох, здравствуйте, здравствуйте… — она засуетилась. — Дмитриевна я, Дмитриевна.

— Э-э, точна! Это у Да-астаэвскага Филипповна. Я читал.

Карен помог ей добраться и поселиться, купить продукты на первое время, побыл с ней, пока она привыкала к новому хозяйству. Показал, где включить воду и как работает газ.

Впервые за много лет она уснула мгновенно, без снов. Без мыслей.

Усталость, навалившись снежным комом, утащила в сон.

Проснулась отдохнувшей.

План был таков: она мечтала умереть не в пыльной питерской квартире, хотела закрыть глаза и услышать шум волн. И рисовала себе в воображении шляпу от солнца и яркую тунику. Бусы и браслеты.

Он все равно уже там. Ждет. Приду красивая и смуглая.

* * *

Первую неделю она гуляла по городу, пила апельсиновый сок и попробовала маленькие смешные бутербродики. Искупалась. И почему-то купила красивые и яркие цветы в горшках.

Место, где умереть красиво, она нашла. Но так вышло, что головные боли оставили ее. А долгие прогулки без гололеда наполнили силой.

А еще все вокруг всегда кричали ей:

— Привет, красавица! Hola guapa!

И она радовалась этому как ребенок.

И появилась в гардеробе яркая туника, а вскоре ее подол стал выше колен.

* * *

Долгий рассказ, не правда ли?..

Скоро закончу уже.

* * *

Она по-прежнему с утра путает кремы, салфетки и все, что можно перепутать.

Она болтает по-испански и уже дважды принимала у себя в гостях Саню с его девчушкой. А в последнюю поездку — с их маленькой дочуркой.

К чему я пишу все это?