Я как раз пришел проведать Юру Козина. И попал на забастовку врачей. По опустевшему отделению онкологии ходил один врач.
Юра Козин, мой друг, с диагнозом, — рак толстой кишки, сказал мне, — Все ушли, один Марик остался.
Я взорвался, я не смог сдержаться. Я сказал, — Юра, они клялись гиппократами, что все отдадут людям!.. Ну и как можно, вот так, уйти, оставить больных…
Марик как раз проходил мимо.
Я сказал, — здравствуйте, Марик, я режиссер, я негодую!… у вас тут такое безобразие творится!..
Он спросил, — Вы больны?
Я сказал, — Нет, я пришел проведать друга, Юру Козина.
Он указал на меня пальцем и сказал Юре, — Юра, развлеки своего товарища, у него что-то настроение не очень.
— У меня?! – возмутился я…
Но Марик уже шел дальше…
Юра сказал, — Я тебе песню спою, ее наш Марик сочинил…Только ты делай так, — Умп-умп-умп-умп… потому что мне Лилька гитару до сих пор не принесла…
Я спросил, — Юра, кто из нас больной?..
Но он уже запел песню.
Это была песня про веселых онкологических больных.
И я, деваться было некуда, поддержал его своим «умп-умп-умп…»
Вдруг начали подтягиваться больные.
Подтягивались те, кто на ногах мог стоять.
Те, которые уже после пятнадцатой химии, те, кто уже внешне не жилец, те, кто еще полны надежд, хотя и опухоль не хорошая… пришло человек пятнадцать…
Отделение оказалось не старое, на удивление. Пели на русском, а израильтяне и арабы подпевали.
Общая мысль песни была, — «Нам не страшен серый волк». Музыка «У самовара я и моя Маша»
Пели задиристо, заводились во время пения. Такой, прямо, «хор Пятницкого» образовался.
Происходило, что-то обратное обычному нашему представлению об онкологических больных.
Ни стонов, ни проклятий, ни сожалений, ни завещаний…
Глаза горят, все плохое забыто, песня льется, настроение прекрасное…
После этой песни была еще одна песня.
А потом Марик сказал, — Мы не дадим болезни нас взять, нет. Рак не любит, когда люди о нем забывают. Он хочет, чтобы мы только о нем и думали, а мы о нем забыли. Забыли!
— Забыли, — подхватили все.
— Он все время хочет нам о себе напомнить, а мы не помним о нем.
— Не помним!
— Мы помогаем друг другу, — это для него вообще смерть. Мы песни поем!
— Мы поем, да!
— Он не возьмет нас!
— Не возьмет!
Я стоял пораженный…
Я завидовал им.
Этому их сопротивлению. Этому единению, которое происходило на моих глазах в онкологическом отделении больницы.
— Надо «неизлечимо» заболеть, — подумал я, — чтобы понять, что такое настоящая жизнь…
Передо мной стояла команда людей, не преклоненная перед самой страшной болезнью.
Секрет жизни для них был прост, — не думать о себе.
Стал глазами искать Марика. Он тихо стоял в стороне.
Я еще где-то часа два пробыл в отделении. Все увидел своими глазами.
Что увидел?!
Увидел, как поддерживали друг друга, в прямом смысле, вот так, под руки.
Как заговаривали с тем, кому вдруг вспомнилось, где он и что с ним.
Как сочиняли новые песни. Вместе, не перебивая друг друга…
Радуясь находкам и рифмам…
Как играли в какую-то веселую игру на постели больного, который, похоже, уже не поднимался.
Как в одной из палат читалась лекция, вы не поверите! о советском кинематографе 60-х годов с показом «Баллады о солдате» и с субтитрами на иврите.
Лектором был профессор, историк кино, коренной израильтянин, знаток режиссера Чухрая.
Тоже больной. Но выглядел орлом!..
Сейчас понимаю, не просто был выбран этот фильм, была в этом направляющая рука Марика, еще бы, плакали люди не от печали, а от этой чистоты какой-то. Помните, как там, едет парень проведать маму свою, дали ему несколько дней отпуска во время войны, едет, везет подарки ей, а по пути раздает эти подарки людям… только, чтобы поддержать их… Я поразился, как все смотрели этот фильм, с какой любовью!.. Как переживали!
Конечно, не все участвовали в этом эксперименте Марика.
Но большинство. О них пишу.
Сам Марик то появлялся, то исчезал, постоит, посмотрит, задумчиво так, тихо… потом зовут его куда-то, исчезает… и снова появляется…
Так пролетели два часа…Уходить из больницы не хотелось.
И надо было не уходить, остаться, но, как всегда, победила ерунда. Что завтра на работу, что я что-то там снимаю, что надо подготовиться к съемкам… Спросите меня, что я снимал, не отвечу… спросите, куда я так торопился, — не помню…
Куда я так торопился?!…Ну, куда-а?!
***
Не буду лгать, эта история имеет несколько окончаний.
Первое – удивительное. Мой Юра выздоровел. И многие из тех, кого я тогда видел, тоже выздоровели.
Этот эксперимент Марика оказался поразительным.
Больные онкологического отделения выписались с диагнозом, — «нет у вас никакого рака!»
Марику следовало бы дать нобелевскую премию…
Если бы не второе неожиданное окончание этой истории…
Марик умер.
Да-да, оказалось, что именно он и был по-настоящему болен.
У него был рак крови, но никто, ни одни человек, включая его самых близких, жены и детей, никто об этом не знал.
Он знал. Но он так растворился в них во всех, так сумел выйти из себя, живя только ими, что умирал красиво. Спокойно, весело, не чувствуя боли, или, делая вид, что не чувствует боли, не подчиняясь до последнего мгновения болезни.
…Вспоминаю, сидели мы потом с Юрой Козиным, говорили о Марике. И Юра мне вдруг сказал, — Ты даже не представляешь, что он сделал. Он заразил нас жизнью. Вот той жизнью, какой он жил!.. Я с одной стороны понимаю, что так жить невозможно, а с другой стороны, уверен, что только так и надо жить! Парадокс, а?!
Я тогда подумал, научиться бы так жить… Кто научит?!
Вероятно, это было моей молитвой.
Учусь.
