— Сядь в это кресло, — сказал Спиридонов шестилетней дочери. — Сиди и не смей никуда отходить. Я скоро вернусь.
— А ты?
— Пойду в справочное — уточню насчет рейса. Вдруг задержка. Поняла?
— Я хочу с тобой,— прошептала Соня.
— Твоя задача — охранять вещи, — строго сказал отец. — Ясно? Чемодан, сумка. Смотри, чтоб ничего не пропало. Головой отвечаешь.
— Как это — головой? — испугалась дочь.
— А вот так. Если что-нибудь потеряется, я тебя сдам в детскую комнату, а сам полечу один к бабушке.
— Без меня?
— Конечно. И останешься здесь. Ну, я пошел.
И он направился к справочному бюро. Настроение у Спиридонова было не очень — он злился, что поддался на уговоры жены и пустился в эту среднеазиатскую поездку, к теще в гости. Все ради дочери, конечно. Ради Сони. Сам Спиридонов с большим удовольствием остался бы дома, ходил бы на рыбалку, туда, сюда, да мало ли чем можно заняться в отпускное время... а вот пришлось лететь в Андижан. Ну ладно, ладно. Ради дочери. Ладно. Уговорили. Только на две недели, не больше. Яблоки, виноград, дыни — все правильно. Витамины. Ради дочери. Хорошо. Согласен.
В ташкентском аэропорту было душно и многолюдно. Спиридонов простоял в очереди к окошечку минут пятнадцать, спросил про андижанский рейс, услышал: все по расписанию, регистрация через полчаса — ну и слава богу. Хоть долетим нормально.
Спиридонов любил, чтобы все дела делались быстро и четко. Он терпеть не мог волокиты и путаницы, ненавидел всяческие накладки и осложнения. И дома, и на работе он всегда был аккуратен, стремителен, динамичен. У жены совсем другой характер: мечтательная, зыбкая, рассеянная. И дочь пошла не в него — такая же фантазерка. Вся в мать. Спиридонов усмехнулся, взглянул на часы — пора возвращаться.
Девочка Соня ждала отца. Сидела смирно, не шевелясь, боясь тронуться с места. Большеглазая, бледненькая, с тонкой шеей.
На скамье напротив сидели три цыганки — старуха и две молодые. Они смотрели на Соню, на чемодан и сумку. Молодая цыганка встала, подошла к Соне и села в кресло справа от нее. Как бы между прочим. Как бы случайно.
А Соня смотрела на двух юношей-узбеков, которые сидели слева. Они рисовали карандашами в больших альбомах. Художники, значит. Они нарисовали цыганок, потом нарисовали Соню, потом нарисовали спящих на полу стариков в темно-синих халатах и черных тюбетейках. Вероятно, молодые художники специально пришли в зал ожидания, чтобы сделать как можно больше рисунков. Соня смотрела на них с любопытством. Она смотрела и думала о том, что скоро, через несколько часов, они с папой окажутся в уютном глинобитном домике, в жарком Андижане, где их встретит бабушка. Соня прошлым летом гостила у бабушки, многое забыла, но помнила главное: там было тепло и вкусно. Еще она помнила бабушкино лицо — коричневое, улыбчивое, белозубое.
Старый узбек в полосатом халате отошел в дальний угол, к окну, расстелил на каменном полу цветастый платок, сел на него, скрестив ноги, и стал как бы умываться, что ли, хотя воды в его руках не было. Старик молился, но Соня этого не понимала.
Потом старик поднялся, подпоясался тем же цветастым платком и ушел. Соня улыбнулась. «Надо будет папе рассказать», — подумала она. И, вспомнив строгий отцовский наказ, взглянула вправо, на чемодан и сумку... но сумка — исчезла!
Соня замерла от страха, зажмурилась и сразу вспомнила слова отца: «Головой отвечаешь»... Она огляделась по сторонам: может, кто подшутил? Сумки не было. Цыганки тоже куда-то исчезли. «Что делать? — подумала Соня. — Ведь папа ни за что не простит и не поверит, что я сидела на месте... Все кончено! Я пропала, пропала...»
Когда Спиридонов вернулся на прежнее место — Сони там уже не было. Стоял один чемодан.
— Вот противная девчонка, — возмутился Спиридонов. — Ведь сказал — не отходи ни на минуту. И сумку утащила! Хоть говори, хоть наплюй. Как об стенку горох.
Он схватил чемодан, быстро обошел зал ожидания, но Сони нигде не было.
— Извините, молодые люди,— обратился он к художникам,— вы случайно не заметили, куда ушла девочка? Моя дочь... худенькая такая, маленькая... она в этом кресле сидела.
— Да вот только что убежала, — сказал один из художников. — Вниз ушла.
— Вниз? — удивился Спиридонов. — На улицу, что ли? Я ж приказал ей здесь сидеть... странно. Совсем распустилась!
Он посмотрел на часы — до регистрации оставалось несколько минут.
Спиридонов сбежал вниз по каменным ступенькам. Вышел из здания аэропорта, огляделся. Слева и справа — киоски, шашлычные, пиво, пепси-кола, прямо напротив — цветущий сквер, площадь. «Куда же она запропастилась? — встревожился Спиридонов. — Черт знает что... Ну, Сонька, смотри у меня!»
Негромко чертыхаясь Спиридонов еще раз огляделся, потом быстро обошел вокруг все здание, проверил входы и выходы. Заглянул во все павильоны, закусочные. Все напрасно. Он вернулся на прежнее место, в зал ожидания. И там ее не было.
— Нет, не появлялась, — сказали художники.
По радио объявили начало регистрации на андижанский рейс. «Да что ж это такое?! — мысленно возмутился Спиридонов. — Куда она делась в конце-то концов?..»
Он снова выбежал на крыльцо. Стоял с тяжелым чемоданом, обливаясь потом, задыхаясь. Сгущались вечерние сумерки.
— Продолжается регистрация на рейс «Ташкент— Андижан», — объявили по радио.
Спиридонов встрепенулся, заволновался и стал спрашивать подряд всех встречных: не видел ли кто маленькую худенькую девочку шести лет? Нет, никто не видел. Нет.
Тогда он помчался к администратору и попросил объявить по радио. Через несколько минут женский голос с акцентом громко произнес:
— Девочка Соня! Тебя ждет папа у входа в аэровокзал! Девочка Соня! Тебя ищет папа, он ждет у входа в аэровокзал!
Спиридонов метался, как зверь в клетке: то в зал, то на крыльцо, то на площадь.
Закончилась регистрация на рейс «Ташкент—Андижан», — услышал он. — Посадка производится в первой секции.
— Что же делать? — прошептал Спиридонов, чувствуя, что рубаха промокла от пота, сердце бьется тяжко и часто. — Что делать? Что делать?..
Он только сейчас осознал свой главный страх: ведь не опоздать он боялся... черт с ним, с этим рейсом! Главный страх — из-за дочери. Соня, Сонечка потерялась — вот беда. Его трясло. Где она, глупышка моя родная?.. Куда подевалась? А может, случилось что страшное? Но что могло случиться среди бела дня? Впрочем, уже вечер... с каждой минутой все темнее, темнее.
«Господи боже! — взмолился он мысленно, обращаясь впервые в жизни к невидимому и неведомому богу. — Спаси и верни мою доченьку... Господи! Не дай случиться никакой беде... Господи!»
Он стоял на просторном крыльце, мимо проходили люди, они разговаривали и смеялись, а он все оглядывался по сторонам, и губы его неслышно и непрестанно шептали: «Сонечка... Соня... дочурка моя хорошая...»
Самолет в Андижан улетел. По радио трижды повторили обращение к девочке Соне и к пассажирам, которые, быть может, видели потерявшуюся — маленькую, худенькую, с большими серыми глазами. Нет. Никто не откликнулся.
Измученный, мокрый, загнанный, Спиридонов сидел на своем чемодане, на крыльце, и смотрел в темноту.
...А совсем рядом, в нескольких шагах от него, за кустом привокзального сквера, прямо на скамейке, лежала, сжавшись в плотный комочек, маленькая, худенькая девочка. Ее глазки были закрыты, она спала. И всхлипывала во сне. Еще совсем недавно, когда отец метался по площади, Соня видела его из-за кустов. Она видела, но боялась выйти. Ведь она и спряталась-то сюда специально, страшась отцовского гнева. И даже сейчас, даже во сне ей было страшно.
Спиридонов смотрел по сторонам. Взгляд его остановился на скамейке. Он подбежал и увидел ее, свою Сонечку. Облегченно вздохнул и тихонько стал ее будить. Она только прошептала спросонья: — папа я не устерегла сумку, кто-то ее украл.
