— Да ты закусывай, закусывай! Огурчики отменные, отвечаю…
Борис подвинул к Сергею тарелку с маленькими, пупырчатыми малосольными огурцами, дразняще пахнущими укропом и чесноком.
Сергей как будто не слышал своего приятеля и не видел его жеста. Он наколол на вилку кусок ветчины и стал вяло ее пережевывать.
— Ну вот, — обиженно сказал Борис. — А я старался. У жены так не получаются, как у меня. Наверное, потому что я солю от души, потому как знаю, что нет лучше закуски к холодной водочке, чем хрустящий малосольный огурчик!
Борис жизнерадостно захохотал и потянулся к запотевшей бутылке «Диксона», опорожненной пока что меньше чем на треть.
Жена Бориса Светлана, накрыв на стол и посидев с приятелями для приличия пяток минут, ушла в гостиную, к телевизору. Так что никто не мешал Борису и Сергею расслабиться и посидеть за дружеским разговорами.
Хоть они и были друзьями детства, но встречались редко, потому что судьба развела их из родной деревни по разным городам.
В этот раз Сергей приехал из своего Новосибирска в Красноярск в командировку. Остановился в гостинице, как ни уговаривал его Борис провести эту неделю у него дома. Но в гости зашел, как и обещал.
Борис от выпитого слегка покраснел и был весел и оживлен. А Сергей, напротив, был бледен и почти угрюм. Это расстраивало Бориса: может, чем обидел приятеля?
Он так прямо об этом и спросил Сергея
— Да, ну что ты! — через силу улыбнулся Серега. — Все путем. И дом у тебя замечательный, и жена что надо, и поляну ты накрыл — будь здоров!
— Ну, тогда за отсутствующих здесь женщин! — оживился Борис, протягивая свою стопку навстречу Сергею.
— За них! — согласился Сергея.
Друзья выпили. Борис, еще больше покрасневший, подхватил малосольный огурчик с тарелки прямо рукой, поощрительно кивнул и Сергею: «бери и ты!», и, откусив от огурчика сразу половину, аппетитно захрупал им.
Но Сергей не последовал его примеру, а взял вилкой с другой тарелки ломтик копченого сала. Прожевав и проглотив его, он неожиданно сказал:
— Знаешь, почему я терпеть не могу малосольных огурцов?
— Терпеть не можешь малосольных огурцов? — с удивлением переспросил Борис. — Впервые такое слышу. Ну, расскажи, за что это ты их не любишь…
— Ты же хорошо помнишь моего отца? — помолчав с минуту, как бы решаясь и, наконец, решившись, спросил Сергей, закуривая.
— Дядю Витю? Чего же не помню. Нормальный был мужик. Тебя вон как правильно воспитал. Героем из Чечни вернулся!
Борис потянулся с места, распахнул настежь кухонное окно, выпуская табачный дым — сам он не курил, — и штору сквозняком сразу же вытянуло на улицу.
Про чеченский период Сергея Борис помнил всегда и даже немного завидовал — оттуда десантник Сергей Кананыхин вернулся с медалью «За отвагу», был ранен, а Бориса с его плоскостопием даже в стройбат не взяли.
— Нормальный был мужик, — как эхо повторил Сергей. Потом тряхнул головой и жестко выдал:
— Да зверь он был, мой папашка!
Борис молча и непонимающе смотрел на Сергея.
— Ну, че ты уставился? — неприязненно спросил Сергей. — Да, зверюга, каких еще поискать!
— Дядя Витя? Не может быть! — недоверчиво пробормотал Борис.
— А вот может, — немного успокаиваясь, заявил Сергей и сам потянулся за бутылкой, плеснул водки себе и Борису и выпил, не дожидаясь, пока приятель возьмет стопку. Не закусывая, он прикурил погасшую сигарету.
— Спроси меня, почему я не могу смотреть на малосольные огурцы?
— Почему? — спросил Борис, выпив свою стопку и привычно захрустев огурцом.
— Он меня однажды чуть не убил из-за них…
— Да ну! — не поверил Борис, и даже перестал жевать. — Как, из-за чего?
И Сергей рассказал.
— Мне было лет семь, а Мишане, брательнику младшему, четыре, когда маму увезли на какую-то операцию в райцентр. И батя, пока мамка была в больнице, жестоко загулял…
Рассказывая, Сергей играл желваками, которые ходуном ходили на его бледном лице.
— Ты не волнуйся, — коснулся его плеча рукой Борис, понимая, что сейчас Сергей хочет поведать ему нечто такое, о чем молчал, может быть, годами, а сейчас вот его почему-то прорвало. — Давай-ка еще по шестнадцать капель, а?
— Нет, ты слушай, а то передумаю, — накрыл свою стопку ладонью Сергей. — Ну, так вот, то, что мамка наготовила, мы слопали в два дня. А папка сам готовить был не мастак — так, яиц поджарить да картошки сварить. И вот на третий день папкиной гулянки мы с братаном сидим голодные, а батя все квасит с соседскими мужиками.
Пили они сначала самогонку, потом на бражку перешли, закусывали как раз малосольными огурцами — мамка большую кастрюлю накануне засолила.
Кастрюля эта в сенцах стояла, оттуда батя и таскал огурцы на стол.
Ну вот, попили они, поорали, да разошлись. Батя пошел их провожать. А нам-то с брательником жрать охота — хлеб, и тот алкаши у нас весь слопали. Ну, я взял тарелку и выловил оставшиеся огурцы, штук, помню, пяток их было. Разделил я их честно с братаном, по два с половиной штуки вышло, и схрупали мы те огурцы за милую душу.
Мне показалось тогда, что ничего вкуснее я не едал. Мамка их вот также сделала их, как ты — с укропчиком, чесноком, а еще с листьями смородины и хрена.
Дух от них шел такой — слюнки начинали течь на подходе к кастрюле.
Ну вот, съели мы эти огурцы и, довольные, играем во дворе. И тут батя нарисовался. Пьянющий, и еще с собой бидончик тащит — бражкой где-то разжился.
Глаза белые, нас не видит. Скрылся в доме, что-то там возился, слышу, крышкой кастрюли гремит. Потом как заматерится. Вышел опять во двор. А мы нет, чтобы удрать, сидим на досках под забором, прислушиваемся.
— А ну идите сюда! — хрипло скомандовал он. Мы ослушаться не могли, пошли к нему на полусогнутых. Я уже знал, что когда отец начинает говорить таким сиплым голосом, ничего хорошего ждать от него не следует.
— Где огурцы? — спросил он, когда мы приблизились. По всему, хотел закусить свою вонючую бражку, сунулся в кастрюлю, а она оказалась пустой.
— Съели, — простодушно ответил я.
И тут началось. Батя с матюками заволок нас в дом. Младшего трогать не стал, так, подзатыльник небольшой отвесил, и все. А мне для начала влепил такую затрещину, что я отлетел в глубину комнаты, в ухе у меня зазвенело так, будто я сидел внутри большого колокола.
Когда я встал и попытался убежать, меня догнала другая мощная затрещина, зазвенело уже в другом ухе, а из носа пошла кровь. Батя лупил меня, пацана, по-взрослому, молча, хрипя от ярости. И я летал от его ударов по нашей маленькой квартирке из угла в угол. В конце концов, мне удалось заползти под кровать, и только тогда он оставил меня. И я вдруг обнаружил, что самым натуральным образом обоссался…
Потрясенный услышанным, Борис во все глаза смотрел на Сергея, не в силах что-либо сказать. Он, конечно, тоже, случалось, получал от отца в детстве. Но строго ремнем, и крайне редко, причем не очень больно — его пороли так, для проформы, чтобы не забывал, что проступки караются. А тут он такое услышал от своего друга детства, что ни в какие ворота…
— Ну, теперь можно и выпить, — криво усмехнулся Сергей, заметив реакцию Бориса на его рассказ. — Только малосольными твоими огурцами закусывать не буду, ты уж извини. Я на них вообще смотреть не могу с той поры.
Друзья выпили, молча закусили, каждый думая о своем. Потом Борис спросил:
— Слушай, а зачем ты это мне рассказал? И почему только сейчас?
Сергей, будто что-то вспомнив, привстал из-за стола, посмотрел через оконное стекло вниз, на улицу (Борис жил на втором этаже), уселся обратно.
— Я тут, внизу, недалеко от твоего подъезда, мужика одного пьяного с час назад вырубил, — неожиданно сообщил он Борису, понизив голос.
— Как, когда? — поразился Борис. — И за что?
— А он пацана лупил, — сумрачно сказал Сергей. — Надо думать, сына своего. Причем, ты знаешь, как мужика! Как вот меня мой папашка в свое время. Ну, тут у меня все внутри и всколыхнулось. Я его по-хорошему попросил оставить ребенка в покое. А он на меня кинулся. Ну, я его и приложил. Он на жопу сел, а я дальше пошел. По-моему, он видел, в какой подъезд я заходил, потому что орал мне в спину, что сейчас ментов вызовет.
— Не такой — лысоватый, с пузиком? — спросил Борис.
— Вроде бы… Да, пузатый и с плешью, — подтвердил Сергей.
— Это Вова, Бакланом у нас его кличут, — неприязненно сказал Борис. — Пару лет за мелкую кражу отсидел, когда молодым был, а все продолжает корчить из себя крутого, говнюк! В соседнем подъезде живет. Как нажрется, так жену колотит, у нас через стенку даже слышно. И пацану его достается, он вечно зашуганный какой-то ходит. Так что правильно ты ему врезал…
— Вот и я мог быть таким зашуганным, — неожиданно сказал Сергей.
— Ты? — удивился Борис. — Да ты же в нашем классе был самый ершистый! У тебя же никто без сдачи не оставался,
— Так-то оно так, — вздохнул Сергей. — Да только это я с испугу такой бесстрашный был. Чтобы никто не мог догадаться, что на самом деле я… трус.
— Ты? Трус?! — поразился Борис. — Да что ты говоришь, Серый! Ты, герой чеченской, и трус? Да ты, парень, или перепил, или недопил! Скорее, второе. Давай-ка я еще накачу, чтобы мозги у тебя на место встали!
Сердито пыхтя, Борис разлил водку. Они выпили, не чокаясь.
Борис заглянул в глаза приятелю, с сосредоточенным видом перекатывающего во рту маслину.
— Ага, вижу, вечер загадок и отгадок у нас продолжается! — констатировал он. — Ну, так поясни мне, пожалуйста, свое говенное заявление. Трус он, как же! А кто только что отбуцкал Баклана? Если, конечно, не соврал…
— Я его отбуцкал, — неохотно подтвердил Сергей. — Но, поверишь ты мне или нет, все свои подвиги я совершал, перебарывая в себе трусость. Знаешь, как я боюсь побоев? До судорог почти! И все благодаря моему незабвенному папашке. Он ведь колотил меня и после той истории с малосольными огурцами, вплоть до шестого класса. А после уже просто замахивался, но не трогал. Хотя мне и этого хватало, чтобы вспомнить, как я обоссался с его побоев под кроватью…
— Ты мне одного не пояснил: за что он тебя так невзлюбил? — осторожно спросил Борис, боясь ненароком обидеть Сергея (хотя кто его за язык-то тянул — сам ведь поднял эту щекотливую тему).
— А я его никогда об этом не спрашивал, — усмехнулся Сергей. — Трезвый-то он был нормальный, даже прижать к себе мог, в макушку поцеловать. Но как нажрется -обязательно найдет повод, чтобы заехать по уху или дать пенделя.
— А мать что, не заступалась?
— Да он же и ее метелил, — признался Сергей. — Так что это я за нее заступался, как мог.
— Охренеть! — покрутил головой Борис. — У вас же семья считалась вроде нормальной.
— Так он это все вытворял строго под крышей, — сделал еще одно горькое признание Сергей. — Мама же никогда никому не жаловалась, а я уж тем более.
— Прямо сатрап какой-то, — пробормотал Борис. — Но за что, за что он так с вами?
— За что? — переспросил Сергей. — А я это потом понял, когда стал взрослей. Ты этого, конечно, помнить не можешь, но в Кузнецовке-то мой папаша впервые появился и остался здесь жить не с моей мамой, а совсем с другой женщиной.
— А, так он сначала был женат не на твоей матери! — догадался Борис.
— Да нет, на ней, — усмехнулся Сергей. — Вот только, когда уже состругал меня с братом, закрутил с другой бабой. Да настолько серьезно, что бросил мамку и укатил со своей пассией в неизвестном направлении. Мамка с полгода мучилась одна с нами, исходила на нет — от ревности и несправедливости, — и, в конце концов, вызнала адрес, куда упрятались полюбовники — к вам, в Кузнецовку. Сгребла меня с братаном в охапку да и поехала сюда.
— Ни хрена себе! — покрутил головой Борис и, щелкнув дверцей холодильника, достал новую запотевшую бутылку «Диксона», вопрошающе посмотрел на Сергея. Тот махнул рукой — давай. Борис открутил черную пробку, разлил водку.
На кухню заглянула Светлана, при виде второй бутылки деланно строго погрозила Борису пальчиком, но ничего не сказала и снова скрылась в глубине квартиры. По телевизору началась очередная серия турецкого «Великолепного века», и Светлана, как почти все женщины России в этот момент, прилипла к экрану, забыв обо всем на свете.
Друзья выпили, закусили. Борис, из солидарности к Сергею, к огурцам в этот раз не притронулся, а тоже потянулся к салу.
— Ну, а дальше что было?
— Да что? Мама так и заявилась с нами на квартиру, которую снимал папашка со своей новой бабой. Я, хоть мне и было всего четыре года тогда, помню, что сразу кинулся к нему, обнял его за ногу, лепетать начал: «Папка, папка!». Ты не думай, это не мамка меня подучила, это я сам, потому как правда отца очень любил… Представь картину маслом, да?
Сидят отец с этой своей полюбовницей, мирно чаи распивают, а тут мы! Один сын за ногу отца теребит, другой на руках мамки благим матом орет. И мамка сама вся — живой укор: «Как ты нас мог бросить, подлец этакий?». Какая тут, на хрен, любовь, какие «чуйства»!
Короче, в отце проснулась совесть. И он оставил нас у себя, а ту бабу проводил на следующий же день…
— И зажили вы безмятежно и счастливо, — попытался подытожить рассказ приятеля Борис.
— Ага, — вдруг согласился Сергей, снова закуривая. — Так и было. Какое-то время. А потом началось…
Я так думаю, что батяня мой разлюбил мать, причем давно. И скоро начал тосковать по той бабе — я даже имени ее, кстати, не знаю, — которую мы выпроводили общими усилиями. Он срывал зло на матери, на мне, на младшем брательнике, когда тот немного подрос. Вот так я и стал бояться побоев, драк, всего, что связано с насилием.
Но чем больше трусил, тем больше заставлял себя спрятать свой страх, пересилить его и, если надо, лезть на рожон.
То есть храбрецом я стал вопреки трусости. И в Чечне в бой шел, внутренне трясясь от страха. Но только внутренне! Внешне я никогда и никому не показывал, что чего-то или кого-то боюсь. И лишь одного человека я продолжал опасаться, даже, когда уже из армии пришел…
— Отца? — догадался Борис.
— Его, — кивнул Сергей. — Уже как бы по инерции. И знаешь, зла на него при этом не держал. Любил я его, урода, даже такого.
По сути, он ведь был несчастным человеком. И мне временами даже становилось его жалко. Ведь он продолжал жить с женщиной, которую не любил, по обязанности жил. И мать от этого несчастная была — она-то его, по-моему, продолжала любить. И когда батяня мой неожиданно дуба дал, — ему только полтинник был, — как помешанная ходила несколько дней.
В общем, вот такая вот херня на самом деле творилась в нашем внешне благополучном семействе. Ну, теперь ты, Боря, все про меня знаешь. Извини, что нагрузил тебя, но что-то вот накатило так неожиданно, выговориться захотелось.
Борис с облегчением схватился за бутылку, торопливо заговорил:
— Ну и правильно сделал, что рассказал, Серега! Я даже гордюсь… горжусь тем, что ты именно мне открылся. И теперь я тебя уважаю еще больше. Для меня ты как был крутым перцем, таким и остался. Давай-ка мы с тобой выпьем за настоящих мужиков!
Только Борис успел наполнить стопки, как на кухне снова появилась Светлана. За ее спиной слышалось тоскливое завывание зурны — «Великолепный век» все никак не мог закончиться.
— Боря, там участковый наш пришел, — испуганно прошипела она. — Тебя спрашивает.
— Так, ребята, спокойно, это по мою душу! — почти весело сказал Сергей и встал. — Вызвал все же ментов этот ваш, как его… Баклан. Пойду я, выйду, вы же тут ни при чем.
— Сидеть! — негромко, но неожиданно жестко скомандовал Борис. — Сидеть и молчать. А пойду я, и спроважу участкового. Никто же не видел, что ты зашел именно ко мне. Не хватало еще, чтобы мой друг из-за этого гондона — извини, Светик! — имел неприятности с законом.
Он надавил на плечо Сергея, усаживая его на место, и жарко дыша водочно-малосольно-огурченым перегаром, шепотом сказал ему на ухо:
— Знаешь, а в такой вот ситуации и струсить не помешает. Ага?
И решительно, почти не шатаясь, вышел с кухни…
Автор: Марат Валеев
