Расскажу про самую непростую мою дочку — девочку Аню. Мы познакомились с ней много лет назад, когда ее вернули из приемной семьи. «Очень хорошая, милая девочка, приемная мама, видимо, приукрашивает ужасы», — сказали мне в опеке. Две косы, школьное платье и портфель — такой ее привели в опеку. Прямо со школы.
Аня — очень милый ребенок, развитый, начитанный. У нее хорошая память и есть интерес к жизни. С ней всегда интересно, она вызывает симпатию и любовь. И я полюбила ее с первых дней ее жизни в нашей семье.
Но за милым фасадом всегда скрывалась огромная лавина боли от пережитых предательств, от многократных потерь. Словно две личности всегда уживались в одном теле — милейший ребенок, подающий надежды, и монстр-разрушитель.
Я немного рассказывала об этом, но теперь настал момент поделиться с вами (с согласия самой героини, и только тем, что она разрешила, и что сама готова рассказать, без особых интимных подробностей).
Обладая умом, Аня любила манипулировать — вводить всех в ужас и оцепенение, тонко и расчетливо. На приеме у психиатра она давала самые невероятные реакции, а потом, когда мы шли домой, смеялась над тем, как здорово она обвела его вокруг пальца «с его дурацкими тестами».
Ложь и манипуляции были постоянно, всегда, и понять, где она настоящая — не хватало возможности. Настоящая ли она тогда, когда обнимает меня, и клянется в любви, или тогда, когда говорит о том, что мечтает только о том, чтобы я сдохла и смеется над моей болью? Я долго разбиралась в этом, пока не поняла — всегда. И тогда и тогда. В одном человеке живет два ребенка — маленький ребенок, нуждающийся в любви, и второй, рано повзрослевший, хлебнувший горя и вынужденный защищаться, выстроивший броню. И каждый раз она честна — но только там, в моменте.
Ее детская, неокрепшая нервная система не выдерживала такой дихотомии и давала перегрузку. Первые полтора года сопровождались адскими многочасовыми ежедневными истериками до потери сознания, без возможности вывести ее из этого состояния. С метанием мебели, резанием вещей, битьем стекол. Большое счастье, что нам в то время отдавали очень много вещей, и все равно, она резала их с такой скоростью, что иногда мне не в чем было ее вести в школу.
Помимо реальных истерик, она практиковала фиктивные. Выглядели они как реальные, за исключением того, что «запускались» специально. Однажды я нашла тетрадку под кроватью. Там был план, как не ходить в школу:
1. Встать с утра, закатить истерику. Орать и бить все сильно и долго, пока мама не устанет
2. Уйти в комнату и сидеть 3 часа.
3. Выйти попросить воды
4. Вечером попросить прощения."
Я поняла, что это вызов. Или я сдамся и позволю ей не ходить в школу каждое утро, или...
Стоит ли говорить о том, что на следующее утро я отнесла ее в школу буквально на руках, все 42 килограмма, которые всю дорогу орали и кусались? Нет, это не было жестокостью с моей стороны, как могло показаться со стороны. Я должна была что-то противопоставлять попыткам меня контролировать. При заносе в школу Аня заулыбалась и спокойно пошла в класс, поцеловав меня на прощание. Больше истерик по утрам не было. Всего они продлились около 2 лет, потом потихоньку исчезли, по крайней мере в том, первоначальном виде, когда она кричала до потери сознания и грозила всех убить, и себя тоже. Это было одной из причин, почему я переехала в дом — соседи недобро на меня смотрели, да и очень я боялась ее угроз выйти из окна. Тут, в доме, можно выходить из любого, когда хочешь, без угрозы для здоровья.
Закончиться истерикам помогли не только таблетки, но и мое терпение, мудрость и последовательность. Это было ужасно сложно — победить собственных монстров.
Контроль. Это отдельная боль и тема. Аня ненавидела любую форму контроля, запретов, границ. Но очень хотела контролировать всех нас. Кто, где, почему. Она ругала меня даже за то, что я не надела шарф. Иногда казалось, что я попала в книгу «Похороните меня за плинтусом», только вместо бабушки был 10-и летний ребенок.
Надо ли говорить, что Аня никого не любила? «Я пришла в этот мир, чтобы разрушать его» — говорила она. «Я ненавижу всех людей, особенно детей и животных». Когда умер ее питомец, мышонок, плакали все, кроме нее. «Ну, сдох и сдох, чего вы ревете», — заметила девочка совершенно спокойно.
Все, что было нельзя — она нарушала сразу. Нельзя знакомиться с педофилами в интернете? Уммм. Интересненько, пойду на сайт знакомств. Нельзя воровать? Уммм. Таааак. Ура, новый экшн. Нельзя ничего бросать в окно? Надо попробовать. Пить и курить вредно? На следующий день у папы исчезла бутылка коньяка. ЛЮБОЕ НЕЛЬЗЯ — приводилось в исполнение при самом ближайшем возможном случае. ЛЮБОЕ. ЛЮБОЙ, вообще любой запрет — нарушался с самым невинным лицом в кратчайшие сроки. Я стала бояться что-то запрещать.
Воровство — это был самый интересный экшн. Это было даже не воровство в вашем понимании. Это была бесконечная игра — взять что-то, что тебе не принадлежит и спрятать, выкинуть, уничтожить а потом смотреть, как все ищут и даже помогать искать. Каждый день мы все искали что-то, каждый день, много раз на дню. От ершиков для унитаза до одежды. Любая косметика, любые шампуни, любое что-угодно, что-то личное — исчезало моментально, причем так, что в большинстве случаев я могла заподозрить кого угодно, кроме Ани. Даже себя — в потере.
Пример. Пропали зимние ботинки. Вот вчера в них ходила, а сегодня их нет. Аня пришла в своих. Нет, никто не надевал. Никто не видел. В комнате у Ани нет. Вообще нигде нет. «Мам, ну зачем мне твои ботинки, сама подумай». Только спустя время я узнаю, что Аня ушла в моих ботинках, захватив свои. Походила по школе и выбросила их перед тем, как вернуться. Если вы думаете, что это разовая акция — то вы ошибаетесь. Каждый день. Много раз на дню, доводя до истерики всех остальных членов семьи от вечных поисков. Мы вынуждены были купить сейф, поставить замки на все комнаты — но и это не спасало. Она успевала обчистить комнату в тот момент, пока ты спускаешься в туалет, забыв повернуть ключ. А еще она научилась вскрывать замки. После этого мы поставили камеры во всех комнатах, кроме ее, дабы не нарушать личное пространство. Воровалось и в магазинах, и в гостях неплохо. Но реже. Почему-то основной удар приходился на дом.
Дому вообще приходилось несладко. Ломались двери, мебель. Иногда мне приходилось ее держать, чтобы она не покалечила себя или особо ценные вещи, например мой рабочий компьютер. Однажды Аня призналась психиатру, что хотела сжечь дом и даже развела костер в своей комнате, но потом передумала и потушила. После чего психиатр настойчиво предложила нам госпитализировать Аню. Но я не смогла. Я чувствовала, я знала, что за всей этой ледяной стеной живет маленькое, испуганное, теплое доброе сердце. Но проломить этот лед у меня не выходило. Иногда казалось, что вот — уже. Что стало лучше, но оказывалось, что я просто чего-то не знаю, и Аня сейчас увлечена новым проектом разрушения мира. А проекты были один грандиозней другого. Жаль, не все мне можно рассказывать. Просто поверьте.
Да, я выгорала. Мне было плохо. Иногда я не могла даже работать и писать, потому что мне казалось, что мне нечего сказать людям, нечем их поддержать, ведь я сама — неудачница. Наверное, у меня совсем нет таланта, тогда как я могу советовать что-то другим. И тогда я брала отпуск. Я много раз была на дне, обретала крылья и снова была повержена в пучины отчаяния в этой бесконечной борьбе за контроль и границы.
Мне нужна была помощь. Я обращалась к куче психологов, психиатров, читала массу книг, посетила сто-пятьсот семинаров, окончила кучу дополнительных курсов. Я уже могла помочь кому угодно — ко мне всегда приходило и приходит много людей на консультации, хотя я никогда особо не рекламировала себя как психолога. Но я не могла помочь себе. И никто мне не мог помочь — все было не то. Не помогало. Ни один метод, ни одна книга. Они все объясняли природу явлений, но не давали ответа, что делать, кроме каких-то совсем общих фраз про «наращивание привязанности» или вовсе что-то о том, что «любовь все лечит». К слову, я люблю Аню до беспамятства. Можете записать меня в мазохисты, но ее живой ум, ее чувство юмора, и даже ее продуманные манипуляции, хитрость, умение планировать и продумывать любую свою акцию — восхищали меня. Не было хамства, не было тупости и быдлячества. Была игра, бесконечная игра. Как шахматы, где ходит один. Второй думает, и ходит в ответ. Игра, во многом, интеллектуальная. А я с детства любила интеллектуальные игры, загадки. Я нашла главную загадку своей жизни. Мне надо было понять, как растопить этот лед, сковавший ее сердце.
По поводу книжек, сделаю, пожалуй, одно исключение. Моя обожаемая Нэнси Томас, которую я теперь имею счастье знать лично, написала дивную книгу. Да, она ненаучна, там есть явные противоречия современным научным взглядам, я никогда не порекомендую ее читать, как подробную инструкцию к действию. Но я полюбила ее с первых глав, потому что там много про меня и про Аню — про раненных детей, тех, кого считают неуправляемыми и возвращают из приемных семей. С сочувствием и любовью. Я взяла из книги несколько практических советов, и они — работали. Например про то, что ребенка нельзя наказывать, а надо выстраивать систему правил и следствий. Без угроз, насилия, наказаний любого рода и тем более рукоприкладства. Только правило и следствие. Если — то. С любовью. И это работало. Потихоньку границы стали возвращаться, но процесс шел медленно.
От постоянных нервов часто болела я, потом Надя. В какой-то момент ушел из дома Димка, сказав, что больше не может, правда потом вернулся, но пропадал на работе даже ночью, часто не приходя ночевать.
Этой зимой, после недлительной «оттепели», стало совсем тяжко — «Я все равно буду делать то, что хочу». Но на несколько лет девушка выросла, и ни удержать ее, ни, тем более отнести в школу я ее уже не могла. Врачи настаивали на госпитализации, и я почти согласилась, но решилась в последний момент на еще одну попытку — записалась на прием к Ирине Преображенской. Мы говорили больше часа в ее кабинете, Аня снова повторила, что не любит никого, что пришла в мир, чтобы разрушить его. Ирина дала нам задание, на которое Аня согласилась, но, выйдя из кабинета, сказала, что не собирается делать дурацкие задания дурацких врачей. Однако, мне кажетс, что именно Ирина Сергеевна смогла найти какую-то особую кнопку — Аня плакала, молча и тихо.
Тут грянул коронавирус, и все остались дома. Аня больше не ходила в школу, была рядом, и направление в больницу прогорело. Я разрешала детям гулять недалеко от дома в поле, в одиночестве. Однажды, после такой прогулки, она пришла домой. Я задремала на кровати в своей спальне. Она постучалась ко мне, и сказала, что очень хочет поговорить.
— Знаешь, мам, у меня такое ... открытие. Я вот сейчас гуляла в поле и вдруг поняла. Все поняла. Я подумала, что я вот столько говна делаю для вас, а вы меня все равно любите. А вот зачем я это делаю? Это ж я такая... Я подумала, что если бы у меня был бы ребенок такой, то я бы его уже убила. А ты меня не убила. И все покупаешь мне, и кормишь, и не отдаешь в детский дом. Прости меня, пожалуйста.
Я аж привстала от удивления. Но, каюсь, не сильно поверила, подумав, что это очередной какой-то план. Наверное, что-то задумала, что-то надо. НО!
После этого дня не пропало ни одной вещи.
Не было ни одной истерики или манипуляции.
Она перестала нарушать правила и пробивать границы.
Мы больше не закрываем двери и ни разу не воспользовались камерами.
Я обрела границы. Мы все обрели границы. У нас снова есть личные вещи.
Я счастлива. Оно заработало. Она поверила мне. Сперва я боялась хвалиться, боялась, что будет откат, ведь и раньше бывали затишья перед бурей. Но его нет. Да, она подросток, с обычными подростковыми проблемами. Но Мориарти умер. Осталась простая, умная, прекрасная девушка с прекрасным чувством юмора. Люблю-люблю-люблю. Счастлива. Прекрасная весна, еще более прекрасное лето. Мы вместе, и я, и дети, и Димка. В нашем доме мир и покой.
Верьте в ваших детей, даже вопреки. Трудный ребенок — этот тот ребенок, которому трудно.
Теперь мне есть, что сказать миру...
Автор: Елена Мачинская
