Врашика сразу признали в Стае самым слабым. Худенький, бледный, с огромными глазищами, он так сильно отличался от остальных соплеменников, что каждый, увидевший его со Стаей, сразу задавался вопросом: как его вообще приняли.
Когда он только появился на пороге убежища, где Стая отдыхала, ела и делила награбленное за день, то Кажан, самый сильный и обладавший паскудной ухмылкой отъявленного головореза паренёк, громко свистнул, увидев на пороге шатающегося от голода ребенка. Жизнь во Врашике на тот момент еле теплилась, и никто из Стаи не был уверен, доживет ли он хотя бы до вечернего супа.
Ребята, затаившись во тьме убежища, напряглись, когда Кажан вразвалочку подошел к незнакомцу и несколько минут его пристально разглядывал. Врашик ничего не просил и не говорил. Просто стоял и молча смотрел в глаза вожака, а тот, улыбаясь, смотрел на него сверху вниз.
Шокел покачал головой, когда Кажан неожиданно сунул руку за пазуху и вытащил оттуда кусок черствого хлеба. Горбушку. На правах вожака он всегда забирал себе самые лакомые куски и всё самое ценное. На горбушку многие облизывались, но оспорить право Кажана так никто и не решился. Хватило одного раза, когда рискнувший бросить вызов вожаку, умер через три секунды, как его рот выплюнул древнюю формулу вызова. Поэтому сейчас Шокел удивлялся, с чего бы Кажану отдавать еду какому-то задохлику, еще не принятому в Стаю официально. Но горбушка перекочевала из рук вожака в руки голодного ребенка.
— Эх! – вполголоса ругнулся Шокел, когда увидел, как ребенок жадно вгрызается в хлеб. – Один хер сдохнет!
— Сдохнет, — кивнул его сосед по столу, остроносый Мых. Он резко вытер сбежавшую из уголка губ слюну и подобострастно расплылся в улыбке, когда Кажан вернулся на своё место. – А чего б и другим не дать? А, Кажан?
— Дать-то можно, — лениво, как и подобает вожаку, ответил Кажан. Затем выразительно посмотрел на Мыха и добавил. – Кабы жратва эта последней для них не стала. Хочешь горбушку, Мых? А?
— Не, нахер, — помотал головой побледневший Мых, заставив Кажана рассмеяться. – Себе оставь.
— Эй, — не потрудившись даже повернуться, бросил Кажан в сторону порога, где по-прежнему стоял незнакомец с пожалованной ему горбушкой. – Звать тебя как?
— Врашик, — тихо ответил тот. Кажан вздохнул, сплюнул желтоватой слюной на землю и указал рукой на свободное место.
— Садись.
— Спасибо, — кивнул Врашик, осторожно пробираясь мимо притихших ребят. Но стоило ему усесться, как тут же кто-то сунул ему в руку кружку с горьким чаем, кто-то бросил на колени пыльное одеяло, а остальные соплеменники вернулись к привычным делам. До вечернего супа оставалось еще шесть часов, и ребята жадно посматривали в сторону Врашика, который мусолил горбушку, тщетно стараясь впиться в каменный хлеб зубами.
Однако Шокел ошибся. Врашик не сдох, как он предсказывал, и даже дожил до вечернего супа, когда единственная девочка в Стае, Магдина, прикатила к порогу небольшую тележку, со стоящей на ней кастрюлей, замотанной в ярды грубой шерсти и старое тряпье.
Первым, как и подобает, к тележке подошел Кажан. Он дождался, пока Магдина наполнит металлическую чашку до краев, и, сунув девочке в руку что-то блестящее, направился к своему месту, отпихнув в сторону Мыха, чей живот издавал голодные стоны. Мых всегда был голоден. Виной тому приют, в котором он провел большую часть своей жизни, и где его чуть не уморили голодом. Стае было известно, что есть две безразмерные вещи на свете – кошель Магдины и ненасытная утроба Мыха. Это постоянно всплывало в шутках, вызывая громкий хохот Стаи.
Очередь редела, а в самом её конце топтался бледный Врашик, держа в руках пустую кружку, в которой ему дали чай. Когда он подошел к тележке, то в кастрюле осталось лишь немного бульона и пара-тройка мелких картофелин. Магдина, нахмурившись, посмотрела на Врашика, перевела взгляд на улыбающегося Кажана и, вздохнув, вылила остатки супа в кружку новенького. Остатки лишь немного закрыли дно, но Врашик был рад и этому. У него осталось немного хлеба, разгрызть который без размачивания не представлялось возможным.
Врашик проводил Магдину задумчивым взглядом и осторожно, держа в руках кружку, словно это была величайшая драгоценность, направился к столу, за которым ожесточенно чавкали его соплеменники. Мых, вдыхая пар, клубившийся над его тарелкой, растягивал удовольствие. Он всегда был голоден, но любил лишний раз себя помучить. Шокел, давно расправившийся со своей порцией, лениво смотрел на друга и ехидно улыбался, когда утроба Мыха снова начинала рычать, не в состоянии справиться с голодом. Правда все вздрогнули, когда услышали резкий металлический звук кружки, заплясавшей на камнях, и тихий, почти неслышимый вздох Врашика, растянувшегося на земле у самого входа в убежище.
Врашик, глотая слезы, смотрел, как суп быстро впитывается в сухую землю и скоро от него осталось лишь темное пятно. Картофелины тут же похватали сидящие ближе всех к выходу ребята, и не успел Врашик даже пикнуть, как они засунули горячие кругляши в рот и моментально их проглотили. Вместе с налипшей на них землей.
— Сдохнет, — снова озвучил свои мысли Шокел, ковыряясь в зубах грязным обломанным ногтем.
— Сам виноват, — бросил Кажан и, отвернувшись, принялся чавкать. В его тарелке супа было больше, чем досталось остальным. И делиться им Кажан явно не собирался.
Мых, хмуро смотря на плачущего Врашика, кашлянул и, когда новенький на него посмотрел, коротко кивнул, зовя к себе. Даже Кажан перестал есть и удивленно открыл рот, увидев, что делает вечно голодный Мых. А тот, деловито сопя, отлил немного супа в кружку Врашику и, чуть подумав, добавил ему две мелких картофелины и кусочек вареной моркови.
Врашик в ответ, вытащив из кармана измусоленные остатки горбушки, протянул их Мыху, но паренек, гордо задрав подбородок, покачал головой.
— Не. Я что-то жирный в последнее время, — протянул он, заставив всю Стаю рассмеяться. Улыбнулся и Врашик. Робкой, напуганной улыбкой. Словно боялся, что Мых одумается и заберет свой суп обратно. – Ешь, малой.
— Сдохнет? — буркнул Кажан, смотря на Шокела. Тот переглянулся с вожаком и, с трудом сдерживая смех, мотнул головой.
— Не. Не сдохнет. Жалостью чужих выживет, пока Крон его не заберет, — ответил Шокел, доставая из кармана мешочек с табаком и грязно-желтые полосы бумаги. А Врашик, не обращая ни на кого внимания, осторожно размачивал засохший хлеб в супе и с небывалым блаженством на лице засовывал сухарик в рот.
Не сразу Врашик занял место в Стае. Он был слаб, неуклюж и мало чем помогал соплеменникам. После первой же вылазки в город, Кажан пожалел, что взял Врашика с собой и дал ему острое лезвие, чтобы срезать кошельки с поясов прохожих. Первый же прохожий, почувствовав, как натянулся кошелек, резко обернулся и, увидев напуганного Врашика, врезал тому кулаком по лицу.
Правда сам прохожий в ту же минуту очутился на земле. Кто-то заехал ему коленом в подбородок, чьи-то ловкие пальцы вырвали из рук пакет с овощами, а тощая рука Мыха сорвала с пояса злополучный кошелек. Все заняло долю секунды. Стая знала, как действовать, когда кто-то из них попадался. Не знал только Врашик. Он растерянно вертел головой, когда Шокел, схватив его за руку, потащил прочь с площади, пока стража не начала награждать всех тумаками.
— Ну, Кажан… — ворчал Шокел, таща Врашика за руку сквозь шумную толпу людей, заполонивших рынок. – Нашел кому резало дать.
— Прости, Шокел, — тихо сопел Врашик. Шокел хмурился, хмыкал и, вздохнув, смеялся.
— Забудь, малой. Найдем тебе работу. Не конец эры, чего разнылся?
Но пророчество Шокела и здесь не сбылось. Стоять на стрёме у Врашика тоже не получалось. Голос у него был тихий и тонкий, больше похожий на писк. Бегал он не очень быстро, зато быстро задыхался и часто свистел носом, восстанавливая дыхание. Тяжести таскать тоже не мог. Слабые руки и кружку супа-то с трудом удержать могли, что уж тут о мешках говорить.
В итоге Кажан махнул на него рукой и отправил Врашика к девочкам, которые формально принадлежали к разным Стаям, но жили вместе, готовя пищу и штопая одежду для своих.
Магдина, конечно, удивилась, увидев бледного Врашика на пороге, но спорить с Кажаном не стала. Все знали, что спорить с ним себе дороже, а с жизнью расставаться не очень-то и хотелось. Она выдала Врашику нож, ведро червивой картошки и усадила за чистку. Остальные девочки поначалу удивлялись мальчишке в их убежище, но со временем привыкли и даже помогали Врашику таскать воду из речки неподалеку.
Иногда его навещал и Мых с Шокелом, которые подтрунивали над Врашиком и удивлялись, почему тот еще в платье не ходит. Врашик смеялся вместе с ними и с удовольствием сидел вместе с ребятами на берегу реки и наблюдая, как они курят и беззлобно смеются над Магдиной и другими девочками, наполняющими водой большую бочку, стоящую в центре тележки. Обычно за водой Врашик ходил один, но для большой стирки из убежища девочек выкатывалась тележка с бочкой, и все отправлялись к реке, чтобы наполнить её до краев.
Летом было хорошо, а вот зимой Врашику пришлось худо. Он был худеньким, часто простужался и долго кашлял, лежа в углу убежища, укрытый всеми одеялами, какие только удалось достать. Кажан постоянно хмурился и качал головой, услышав очередной хриплый кашель. Но затем доставал из кармана блестящую монетку и отсылал Мыха или Шокела к аптекарю.
— Сдохнет? – спрашивал он Шокела, когда тот, напоив Врашика отваром, присаживался за общий стол.
— Если одежу ему теплую не найдем, то точно сдохнет, — отвечал Шокел, кутаясь с дырявый пиджак, в котором щеголял и зимой, и летом. – А там и Крон за ним явится. Трясется весь, когда гухает. И кашель плохой. Мокрый.
— Ешь, малой, — бурча животом, шептал Мых, тайком от Кажана подливая суп в кружку Врашика. – Мы ж Стая… А Стая своих не бросает. Чего ж ты хилый-то такой? Ешь мало?
— Спасибо, Мых, — Мых кривился, услышав тонкий и слабый голосок Врашика. Мотал головой и уходил к общему столу, где Стая морозными вечерами играла в карты и, кутаясь в тряпьё, ждала запоздавшего лета.
— Почему так бывает? – тихо спросил Врашик, когда он, Мых и Магдина сидели у реки и смотрели на другой берег, по которому прогуливались богатые семейства с надменными, хорошо одетыми детишками.
— А кто ж знает, малой, — ответил Мых. – Поди только Крон, а ему до нас дела нет. Шляется по свету, бабочек изучает.
— Нет, — кивала Магдина, закуривая душистую самокрутку и, сделав пару затяжек, протягивала её Мыху. – До них есть, а до нас нет.
— Нечестно, — вздохнув, отвечал Врашик. – Чем мы хуже?
— Не там родились, малой. Не думай об этом. Хуже будет, — улыбнувшись, ответила ему Магдина. Она нахмурила обветренный нос и широко улыбнулась, радуясь теплым солнечным лучам, проникшим сквозь тучи. – Зима скоро. Надо думать о том, как еды побольше набрать. Кажан говорит, что в этом году она точно на девять месяцев задержится. Слышал, как эти, как их… мудрецы из Башни говорили.
— Ага, — поморщившись, кивал Мых. – А потом и весь год зима. И тогда эти, — он кивнул в сторону гуляющих богачей, — к нам присоединятся. Будут костюмы свои жрать и жопой мучиться.
— Жопой мучиться! – рассмеялись синхронно Врашик и Магдина. Да и Мых не сдержал улыбки.
— Права она. Не думай об этом. А встретишь Крона, так спроси его. Почему так бывает. Шо одни выживают, как могут, а вторые вон… гуляют просто так, — буркнул он, выбрасывая тлеющий окурок в сторону. – Пошли, пока Кажан ругаться не начал. Нам на рынок, а тебе за картошку, малой.
Мудрецы не соврали. Та зима была самой лютой. Никто такого не ждал. Речка замерзла в первый же день, а Стая извела почти все запасы дров меньше, чем за месяц. Суп становился всё жиже, а картошка, если и попадалась, то делилась на всех. Кажан в этом вопросе был строг и даже себе поблажек не делал.
Когда Стая засыпала, он еще долго сидел на пороге, кутался в шерстяное одеяло и мрачно смотрел на улицу, где серебрился под светом Луны снег. Сиял так, что глазам становилось больно. Правда на лицо Кажана сразу возвращалась знаменитая паскудная ухмылочка, стоило кому-нибудь подойти и спросить, почему вожак не спит. И сползала, когда вопрошающий, кашляя, удалялся в свой угол и прижимался к теплому боку соседа. Лишь с Врашиком Кажан оставался самим собой и, увидев трясущегося «малого», как его называла вся Стая, сдвигался в сторону и, распахнув одеяло, прижимал дрожащего ребенка к себе и делился остывающим чаем.
Они сидели долго, пока Врашик не засыпал. Тогда Кажан относил его к остальным ребятам, а сам возвращался на пост. Другие Стаи, чьи запасы давно уже кончились, не стеснялись нападать на других. И Кажан караулил сон своей Стаи, уходя спать лишь под утро, когда ночная опасность растворялась в солнечном свете. Порой ребята находили за углом окоченевшие тела тех, кому не посчастливилось столкнуться с Кажаном ночью. Тела исчезали быстро, потому что крысы тоже хотели выжить. Все хотели выжить. Даже те, кого все презирали.
Когда Магдина появилась на пороге без привычной тележки с кастрюлей, Кажан вздохнул. Поднялся с единственного стула, который запретил пускать на дрова, и повел Стаю за собой. Повел через реку. Туда, куда им ход был заказан. Нужны были припасы, нужна была еда, нужно было тепло. Каждый направился в этот поход с вожаком, потому что Стая своих не бросает. Даже Врашик пошел, хотя Кажан был против. Но и он не устоял, увидев на лице самого слабого соплеменника гримаску решительности и злости.
Тем вечером им повезло. Замок на тяжелой промерзшей двери склада слетел моментально, стоило по нему ударить камнем. Стая, словно хищные звери, нырнула внутрь и растеклась по складу темной, жадной массой.
Слышались негромкие ругательства, скрипел под ногами снег и осколки разбитых бутылок с крупами. Хищные пальцы, дрожа от возбуждения, срывали со стен подмерзшие палки колбасы, попорченные крысами окорока, и сетки с луком. Даже Врашик с тупой одержимостью резал большие тюки, где могла быть еда. Лишь лай собак и лязг стали заставил Стаю покинуть склад.
Впереди бежал Кажан, неся на себе несколько мешков с едой. За ним, спотыкаясь и сбивая колени в кровь от острого льда, мчались Мых, Шокел и Магдина, оставившая на эту ночь своё убежище. Бежал и маленький Врашик, на которого повесили две сетки лука и сунули в руки свернутое шерстяное одеяло.
Он не мог бежать быстро. Легкие горели от мороза, ноги ослабли и стали ватными. Дважды Врашик падал, один раз подвернул ногу, но раз за разом вставал и трусил следом за Стаей.
Вот мелькнула в морозной дымке спина Мыха. Мелькнула и исчезла. Врашик хотел позвать друга, но изо рта вылетел лишь странный сиплый хрип. Легкие скрутило от кашля и Врашик упал.
Он кашлял долго. Долго и мокро, роняя тягучую слюну на снег. Живот крутило от голода, губы лопались и кровь текла по подбородку, застывая на морозном ветру. Где-то вдали завыла собака, ей тут же ответила другая. Закричала женщина. Врашику показалось, что его кто-то зовёт. Может Мых? Он как раз бежал последним. Или Шокел, решивший вернуться назад? Кажан? Магдина?
На секунду Врашику стало тепло. Кашель отступил, и мальчик даже смог подняться. Ярко светила Луна, ярко сиял снег, накрыв замерзшую речку волшебной периной, ярко сияли холодные звезды на черном, как смоль небе. Странно, но Врашику вдруг захотелось петь. Захотелось нарушить звенящую морозную тишину песней. Чтобы Стая услышала и пришла за ним. Но из горла вместо песни вырвался все тот же сиплый хрип. А потом Врашик замолчал, услышав чьи-то шаги. Конечно, это могла быть Стая, а могли и люди с другого берега.
Врашика прошиб пот, когда он понял, что на нем висят сетки лука, а руки прижимают к груди шерстяное одеяло – настоящую драгоценность в эту зиму.
— Хоба! – Врашик задрожал и попятился, когда увидел идущего по снегу чернокожего мужчину в добротном пальто и теплых сапогах. Его шею закрывал длинный, кремового цвета шарф, а на голову был надет лихо сдвинутый на лоб цилиндр. Мужчина вальяжно подошел к Врашику и, наклонившись, осмотрел нахохлившегося, как воробушек, ребенка, после чего хрипло рассмеялся. Но смех его был теплым. Врашик вдруг понял, что ему нравится этот смех. И нравится мужчина, от которого пахнет кофе, табаком и жареным мясом, словно он совсем недавно плотно поел. Мужчина, отсмеявшись, утер слезящиеся глаза и, вздохнув, обратился к Врашику. – Пацан, ты чего тут в такую темень и такой мороз гуляешь, а?
Смотри, вон даже кровища из губы замерзла, а она самая теплая в тебе.
— Я… просто так гуляю, — с трудом уняв дрожь, ответил Врашик.
— О, серьезно? – удивился мужчина. – Обвешанный луком, с одеялом в руке… Ты б укрылся одеялкой-то, пацан. Свернутое оно бесполезно.
— Это не мне. Это Стае, — насупившись, ответил Врашик, снова заставив мужчину рассмеяться. Тот чуть постоял, затем прокряхтев что-то грубое, снял с себя пальто и накинул на плечи мальчику. Замерзшее сердце тут же радостно дрогнуло, когда его коснулись лучи тепла.
— Стае… — передразнил его мужчина и улыбнулся. – Серьезный какой. А, пацан? А где твоя Стая-то?
— Домой ушла.
— А ты чего не ушел с ними? Заблудился?
— Не. Я самый слабый, — поморщился Врашик, вспоминая свой статус. – Не поспевал, потом упал. А вы с того берега реки?
— Ну, можно сказать и так, — глаза мужчины загадочно блеснули в лунном свете. – С того берега реки точно.
— Вы не ругайтесь, что я лук взял, — покраснев от стыда, ответил Врашик. – И одеяло. Просто нам оно нужнее.
— Стае твоей? Ох и смешной ты пацан, — снова рассмеялся мужчина и Врашик, сам того от себя не ожидая, рассмеялся в ответ. Мужчина поднял над головой руки и скорчил смешную рожицу. – Расслабься. Мне твой лук и одеяло не нужны. Оставим их Стае твоей. А ну как замерзнет ночью, как ты. Согрелся-то, пацан? Хорошо? Вижу, согрелся. Сопля вон из носа потекла, да глаза пьяными стали.
— Мне бы такое пальто, как у вас, — мечтательно протянул Врашик, закутываясь в пальто и нежась от мягкого тепла, разливающегося в груди. – Я б и не болел тогда. Никогда-никогда.
— Заметано. Будет у тебя такое пальто и болеть ты больше не будешь. Никогда-никогда, — хохотнул мужчина. Ему нравилось смеяться, Врашик понимал это и не мог не улыбаться в ответ. Он так давно не слышал добрый и искренний смех, что сейчас наслаждался им, как самой красивой мелодией на свете. Но грусть все же кольнула его сердце, когда Врашик посмотрел в сторону берега реки, откуда Стая уносила припасы. Мужчина заметил это и, присев на корточки, заглянул Врашику в глаза. – Ты чего, пацан? Ругать тебя никто не будет, обещаю. Все твоей Стае достанется.
— У них столько было там… — он замялся на миг, а в голосе зазвучала боль. – Колбаса, которую крысы покусали. Зерно. Мука. Сладкое вино. Хлеб, который плесенью покрылся.
Почему… Почему они нам этого просто так не отдали? Мы б этот хлеб... Эту колбасу… Вмиг бы съели и спасибо сказали. Зачем хранить так? Зачем прятать?
— Ох, пацан, — серьезно ответил мужчина, положив широкую ладонь Врашику на плечо. Врашик вдруг заметил, что у мужчины странные глаза. Желтые, как бусы Магдины. Теплые, как пламя костра в убежище. – Этот вопрос меня до сих пор волнует, а ответа на него я так и не получил. Жадность, вредность… Кто знает, каков ответ.
— Мых говорит, что Крон это допускает потому, что ему на нас плевать.
— Ничего не плевать, — возмутился мужчина. – Ты что такое говоришь! Крон всем выбирать дает, не вмешивается со своими нравоучениями. Кто-то по правде живет, а кто-то вот так…
Сам не «ам», и другим не дам.
— А мне кажется, что Крону плевать на нас, — тихо ответил Врашик. Он посмотрел на мужчину и не увидел улыбки на его лице. Вместо этого мужчина притянул мальчика к себе и крепко его обнял.
— Не всегда Крон может вмешиваться в то, что на том берегу происходит. Давняя история, пацан. Давняя, сложная и запутанная. Но ты знай одно. Каждого, кто по правилам живет, Крон обязательно заметит и после конца эры даст теплое пальто и столько колбасы, сколько тот и за всю жизнь не съест.
— И хорошую погоду? – с надеждой спросил Врашик. – Теплое лето?
— Теплое лето, — улыбнулся мужчина. – Только теплое лето и ничего больше.
— А им? – кивнул в сторону района богачей Врашик. – Им что даст Крон? Тоже тепло?
— Не всем, пацан, — хрипло произнес мужчина и мальчик поежился, когда сердце слабо кольнул мороз. – Многие из них получат вечную стужу и вечный голод.
— Прямо, как Мых, говорите, — улыбнулся Врашик и поджал губы. – Вы простите, но мне бежать надо. Стая ждет.
— А оно тебе надо, пацан? Погнали со мной, — рассмеялся мужчина и мед в его глазах снова вернул тепло. – Пальто тебе сошьем, палку колбасы дадим, чтоб ты грыз, пока отогреваешься. Чай, кофе, винца… Чего захочешь. У меня и камин есть. Жаркий, огромный, с чайником!
— А как же Стая? Кажан, Мых, Шокел, Магдина? – спросил Врашик, смотря на мужчину огромными глазами, в которых блестели слезы. Тот на миг дрогнул, улыбнулся, вытер пальцем одинокую слезинку, сбежавшую по щеке, и кивнул.
— А Стая твоя потом подтянется. Как лук доест, что ты ей тащишь, — усмехнулся он. – А может и попозже. Но подтянется, точно тебе говорю, пацан. Я сам за ними схожу, как время придет. Обещаю…
— Что там? – играя желваками, спросил Кажан, не рискуя подойти к Стае. Его голос звучал глухо и хрипло, а глаза покраснели от ледяного ветра, который жалил сильнее огня.
— Крон его забрал, — буркнул Мых, смотря на Врашика, который лежал на боку, прижимая к груди свернутое одеяло. Маленький, белый и хрупкий, как льдинка.
— Не уследили! – зло рявкнул Кажан. Слюни вылетали из его рта, а глаза метали молнии. Каждого, кто попытался бы сейчас оправдаться, он самолично был готов убить. – Знали, что он последним шел. Знали, что самый слабый! Знали! Не уследили!
— Не уследили, — кивнул Шокел, дрожа на ветру. Он наклонился и осторожно погладил Врашика по ледяной щеке. – Малой, что ж ты не кричал? Что ж ты одеялом не укрылся?
Глядишь, и дождался бы нас…
— Крон его забрал, — вновь буркнул Мых и, вздохнув, кивнул в сторону белого, как снег, Врашика, на лице которого застыла добрая и немного мечтательная улыбка. – Улыбается.
Каждый, за кем Крон приходит, улыбается. И малой улыбается. Смотри.
— Вижу, — коротко ответил Кажан и, повернувшись к Магдине, которая стояла в сторонке, поманил её рукой. – Помогите его на тележку положить.
— Стая своих не бросает, малой, — добавил Мых. Он зло посмотрел на другой берег реки, где над домами курился дым, а окна светились теплым, желтым светом, и, сплюнув, склонился над Врашиком.
Впереди всех шел Кажан. Он тянул за собой тележку, в которой лежал укрытый шерстяным одеялом Врашик. Веревка больно врезалась в грудь Кажана, но вожак молча шел вперед, лишь изредка сжимая зубы, когда становилось слишком больно. За тележкой шли Мых, Магдина и Шокел, помогая толкать её. А на небе застыло ослепительно яркое солнце – ледяное и холодное, как белое покрывало, накрывшее землю.
— А Стая точно придет?
— Точно, пацан, точно. Ты кушай, кушай. Отощал, как пес на ферме Ронклеров. Где-то он тут носится. Потом познакомлю. Колбасы еще дать? А чаю с вареньем? Кушай, кушай, пацан.
И не волнуйся. Я сам за ними схожу, когда время придет. Обещаю.
Автор: Гектор Шульц
